Николай Молчанов - Жан Жорес

• Название: Жан Жорес
• Автор: Николай Молчанов
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Я питаю только одну страсть — к свету во имя человечества, которое столько страдало и имеет право на счастье. Мой пламенный протест является криком моей души. Пусть же посмеют предать меня суду присяжных, и пусть следствие ведется при полной гласности.

Я жду».

Ждать пришлось недолго. Письмо Золя взбудоражило всю Францию. Повсюду его обсуждали, спорили, из-за него дрались. Дело Дрейфуса стало делом всей Франции. Письмо Золя ускорило раскол страны на два лагеря: сторонников пересмотра дела Дрейфуса — дрейфусаров и противников, шовинистов, оправдывающих махинации генерального штаба, — антидрейфусаров.

Золя оказался пророком, когда он писал в своем письме президенту: «Дело начинается только с сегодняшнего дня, только с сегодняшнего дня отношения определились: с одной стороны, виновные, не желающие, чтобы правда восторжествовала; с другой — люди, которые пожертвуют Жизнью, лишь бы она восторжествовала».

В палате депутатов монархисты и клерикалы рвали и метали, требуя немедленного решения о суде над Золя. Когда кто-то крикнул, что Золя может подождать, граф Альбер де Мен заявил: «Но армия не будет ждать». Решение правительства привлечь Золя к суду поддержало подавляющее большинство депутатов.

Жорес еще до выступления Золя начал тщательно изучать дело Дрейфуса. Он чувствовал, что за ним скрываются какие-то махинации военной клики. В декабре 1897 года его посетил друг Дрейфуса, публицист анархистского толка Бернар Лазар, и принес ему свою брошюру «Правда о деле Дрейфуса». Жорес принял его любезно, но холодно. Его несколько настораживала нервозная, даже истерическая деятельность друзей невинпо осужденного офицера. Для них все дело сводилось к несправедливости по отношению именно к еврею. Не будь Дрейфус евреем, они и пальцем не шевельнули бы в защиту попранной справедливости. Другой участник всех этих событий, Рамен Роллан, писал, что еврейские круги (с которыми Роллан был тогда связан своей женитьбой), «еще не успев получить никаких доказательств, с уверенностью и раздражением подняла крик о невиновности своего соплеменника, о низости главного штаба и властей, осудивших Дрейфуса. Будь они даже сто раз правы (а довольно было одного раза, лишь бы это имело разумное обоснование!), они могли вызвать отвращение к правому делу самим неистовством, которое в него привносилось».

Кстати, евреи — буржуа, банкиры, коммерсанты, которые в разгар дела Дрейфуса давали деньги на кампанию в пользу пересмотра дела, прекратили поддержку дрейфусаров — демократов и социалистов, когда Дрейфуса оправдали. Их меньше всего интересовала защита демократии и республики, идеалов справедливости и права. Они вдохновлялись лишь еврейским национализмом. Поэтому осторожность Жореса легко понять.

Жорес тщательно изучает все, что касалось дела Дрейфуса. Письмо Золя подтвердило многие из тех выводов, к который он уже пришел. Жорес решил, что дальше медлить нельзя, надо действовать.

13 января депутаты-социалисты собрались в одном из малых залов Бурбонского дворца, чтобы определить свою линию по отношению к делу Дрейфуса. Сразу выявились два лагеря. Умеренные, как их теперь называли, во главе с Мильераном, Вивиани, Журдом, Лави. С другой стороны, левая, революционная социалистическая фракция во главе с Гэдом, Жоресом, Вайяном.

— Это опасный вопрос, — твердил Мильеран, — нам не следует вмешиваться. Если бы у нас был год ила два до всеобщих выборов, мы могли бы рассмотреть его по существу и решить, исходя из интересов партии, вмешиваться или нет. Но ведь мы накануне избирательной кампании, и вмешательство в это темное и опасное дело может подорвать наши шансы на выборах.

Жорес напомнил о письме Золя.

— Но Золя не является социалистом, — отвечали умеренные, — Золя прежде всего буржуа. Разве может социалистическая партия слепо следовать за буржуазным писателем?

Гэд, буквально задыхаясь от ярости, бросился к окну и, распахнув его, гневно воскликнул:

— Письмо Золя — это самый крупный революционный акт нашей эпохи. Для вас главное — сохранить ваши места в парламенте! Но если использование пролетариатом всеобщего избирательного права превратится лишь в вопрос переизбрания, в вопрос сохранения мандатов, то лучше вообще отказаться от парламентской тактики и перейти исключительно к революционным действиям!

Жорес с одобрением слушал Гэда; то, что он говорил, совпадало с его собственными мыслями. Он взял слово и долго, настойчиво говорил о том, что, каковы бы ни были опасности борьбы в связи с выборами, еще большей опасностью для социалистов может оказаться отказ от основных принципов социализма. Социалистическая партия должна вмешаться, ибо ее призвание состоит в том, чтобы быть совестью нации. Ее моральный авторитет жестоко пострадает, если она уйдет в сторону от решения вопроса, оказавшегося в центре всей жизни Франции. Жорес, как всегда, выдвигал на первый план моральные аспекты вопроса, даже несколько преувеличивал их значение по сравнению с конкретными политическими задачами.

— Бывают моменты, — говорил он, — когда в интересах самого пролетариата помешать окончательной интеллектуальной и моральной деградации буржуазии. Когда какая-то часть буржуазии выступает против всех сил реакции, когда она пытается восстановить справедливость и раскрыть правду, то долг пролетариата не оставаться нейтральным, а идти на стороне страдающей истины, ответить на призыв человечества.

В конце концов группа договорилась о разработке общего манифеста. Гэд был настроен мрачно и испытывал серьезные сомнения. Казалось, что предвыборные соображения Мильерана и его друзей заставили его задуматься. С глубоким пессимизмом он говорил Жоресу о разгуле националистических страстей:

— Когда придет день нашего торжества, что можем мы сделать, что смогут сделать социалисты при столь низко павшем человечестве! Мы придем слишком поздно, людской материал сгниет к тому времени, когда настанет наш черед строить свой дом.

Манифест социалистов в основном был составлен Гэдом и Вайяном. Но и Жорес хотя бы частично внес в него свои мысли.

Манифест рассматривал дело Дрейфуса лишь как борьбу двух соперничающих фракций одного класса буржуазии, оппортунистов и клерикалов. Они спорят из-за прибылей, из-за власти. Манифест предупреждал, что клерикалы и монархисты хотят сделать антисемитизм орудием установления военной власти над республикой. В этом главная опасность политического положения, становящаяся с каждым днем все серьезнее.

«С другой стороны, — говорилось в манифесте, — еврейские капиталисты после всех скандалов, которые их дискредитировали, нуждаются, чтобы сохранить свою часть добычи, в некоторой реабилитации. В связи с одним из их представителей они хотят доказать, что была совершена юридическая ошибка и грубое нарушение общественного права. Они стремятся таким образом путем реабилитации одного из представителей своего класса и в согласии со своими оппортунистическими союзниками добиться косвенной реабилитации всей еврейской и панамистской группы. Они хотели бы в этом фонтане смыть всю грязь Израиля. Точно так же, как клерикалы пытаются прикрыть патриотическим и национальным рвением свои подлые вожделения, оппортунисты и еврейство стремятся использовать политическое и моральное обновление, обращаясь к священному праву защиты, к законным гарантиям для каждого человека».

Таким образом, манифест социалистов в какой-то мере отождествлял лагерь дрейфусаров с евреями-панамистами. В нем не учитывалось, что в лагерь дрейфусаров входило много интеллигентов-демократов, людей, которых вдохновляли те же идеалы, которые побудили выступить Золя. Он зачеркивал и выступления многих рабочих-социалистов. Главное же, в нем не говорилось, что дело в конце концов не в Дрейфусе, а в защите республики…

Правда, в манифест попало близкое взглядам Жореса положение о том, что «пролетариат, обязанный одновременно защищать свои высшие классовые интересы и наследство человеческой цивилизации, которую он завтра возглавит, не должен быть равнодушным к несправедливости, даже если от нее страдает представитель враждебного класса».

В манифесте содержались правильные оценки отдельных сторон политического положения. Но в целом он не был до конца последовательным и точным. Из слишком схематической и упрощенной констатации того, что «в конвульсивной борьбе двух соперничающих фракций буржуазии все лицемерно и все лживо», вытекал и обрекающий на бездействие лозунг: «Пролетарии, не присоединяйтесь ни к одному из лагерей в этой буржуазной гражданской войне!»

Удивительно, что Гэд, выступавший вначале даже более решительно, чем Жорес, быстро отказался от своей позиции, а Жорес согласился с примитивной трактовкой дела в манифесте. И все же это можно объяснить. На Гэда подействовали, с одной стороны, доводы Мильерана, с другой — нажим некоторых его влиятельных соратников вроде Фортена, мыслившего еще более догматически, чем Гэд. Что касается Жореса, то он крайне дорожил тем единством, которое установилось среди социалистов в предшествующие годы. Ему очень не хотелось порывать с Гэдом и Вайяном, и он скрепя сердце поддержал манифест, надеясь, что потом ему удастся поправить линию социалистов.