Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени

• Название: Исповедь Зеленого Пламени
• Автор: Наталия Мазова
• Издательство: Вече
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2002
• ISBN: 5-94538-114-4

Она родилась в мире, который жители других Сутей называют Тихой Пристанью — кто-то слегка пренебрежительно, а кто-то и с оттенком зависти. Уже восемьдесят лет этот мир, неспешно движущийся по пути технического прогресса, не знал войн, но его жителям пришлось заплатить за это высокую цену, введя жесткое ограничение рождаемости.

Девушкам, не прошедшим тест, никогда не доведется испытать радость материнства, молодые люди будут отворачиваться от них, ибо «кому нужна женщина, не способная дать жизнь детям»? Поэтому когда у болезненной девочки Линды, практически не имеющей шансов пройти отбор, открылся дар «моталицы», странницы по мирам-Сутям, она покинула родной Ругиланд без особого сожаления.

---

Причина хрустального взора стоит тут же, на подоконнике, еще полная на четверть.

— Десять лет расстрела через повешение, — непроизвольно вырывается у меня. — Без права переписывания!

— За что ты его так? Он же безумно прекрасен…

— Именно что безумно, трать-тарарать! — я оглядываюсь в поисках подходящего обломка кирпича. — Печальный демон, блинн, дух изгнанья! Только звезды на бледном челе не хватает, да еще гальки, пересыпаемой из одной обожженной ладони в другую! Ты думаешь, это он меня всю ночь ждет?

— А разве не так?

— Все может быть, но скорее всего просто пребывает в трансе. Честное слово, иногда мне так хочется повесить этого романтического героя на ближайшем суку, чтоб душу не травил!

— Кажется, понимаю, — тихо произносит Лоти. — Рядом с ним невозможно находиться слишком долго — это как боль…

Я уже прицелилась в бутыль «Катшаангри» и отвожу руку для броска…

— Хэй!.. Менестрель!

В тени у стены дома стоит Китт, дочка матушки Маллен и сестра Ярта, и смотрит снизу вверх на этого нечеловечески прекрасного изверга. На ней лилово-розовое платье с золотым шитьем, явно с чужого плеча — ноги путаются в подоле, корсаж болтается на еще неразвитой груди. Явно наследство от какой-нибудь кабацкой шлюхи… Под глазами разводы от краски, размазанной с белесых ресниц, а в бесцветно-белые волосы воткнута ветка цикория, судя по всему, недавно сорванная близ уличной канавы.

Ума не приложу, кто может польститься на это существо четырнадцати лет, тощее, бледное, как всходы подвальных грибов, и с характером помоечного котенка. А ведь на то, что она получает за ночь, фактически кормится семья из трех человек. Братец-то ее чаще попадается, чем действительно приносит домой что-то существенное. Эх, поучила бы я его технологии этого дела, не будь он таким поросенком и не таскай последнее у таких же, как сам!

— Менестрель! — Китт снова выкрикивает непривычное слово и, по-моему, получает огромное удовольствие от того, что знает его и может произнести.

Хрустальное выражение на лице Лугхада разбивает бледная тень улыбки:

— Ты меня зовешь, маленькая принцесса?

Нацеленный на окно кирпич выпадает из моей руки.

— Тебя… Сыграй мне что-нибудь! Только понятное, а не как вы с Лигнор по ночам, про какую-то магию — «растопи мой лед» , и еще эти, как их… хлопья пены сна, вот!

Его улыбка делается шире, словно поднимающееся солнце озаряет задумчивое лицо. Медленно, словно в полусне, Он берет первый аккорд…

— Слушай, маленькая принцесса Крысиного квартала. Слушай песнь рассвета, как пели ее влюбленные рыцари своим прекрасным дамам из высоких замков, в прекрасной стране, унесенной в небо дымом костра…

Ой, что сейчас будет! Можно только гадать, куда уехала его крыша за эту ночь, когда я не занималась установкой ее обратно на место…

Свет!!! Что это? Разве такое можно извлечь из простой гитары? Как голос далекого рога, как серебряный отсвет, разгорающийся в восточной части неба…

Радость моя, вот и все!

Боль умерла на рассвете,

В нежных перстах облаков…

Даже сквозь плащ я чувствую ногти Лоти, вцепившейся в мою руку. Следы останутся… А мне самой даже вцепиться не во что…

Китт, раскрыв рот, сидит на земле с головой, запрокинутой вверх, и слушает. Слушает — я поняла это по дрожи, охватившей меня — Смертную Печать Ветра, слушает альбу, какую не слагали и самой Адалль-Фианне! И песня эта уравняла сейчас Китт, и благородную воительницу Лоти, одетую в алый бархат, и меня, студентку Академии Культур в Авиллоне, всю из себя насквозь интеллектуально изысканную… Без различия наших званий и знаний Он дарует нам крылья, и души наши парят в рассветном небе, а здесь, на земле, остались лишь оцепеневшие тела, не способные пошевелиться, пока не кончится колдовство…

Все для тебя в этот день —

Горы, и река, и травы,

Это утро — последний подарок земли,

Так прими его в вечность с собой!

«Плачь…» Что еще и остается, услышав такое, как не плакать! Последнее скользящее движение пальцев по струнам — и тишина, бездонная, безбрежная… Я и Лоти — два соляных столпа, застывших в обнимку. А Китт вдруг вскакивает и ловко карабкается вверх по полуразрушенной стене, добирается до второго этажа — дальше нет опоры для ног…

— Лови!

Лугхад небрежно выхватывает из воздуха ветку цикория и, улыбаясь, подносит к лицу, словно желая вдохнуть неповторимый аромат… заррраза!

— Благодарю тебя, принцесса…

Лоти испуганно хватает меня за плащ, но я, отбросив чары, спокойно выхожу в пределы Его видимости. Китт, завидев Лоти в форме Рыцаря Залов, ойкает и на всякий случай исчезает в развалинах — у девчонок ее возраста не бывает лицензий на занятие древнейшим промыслом.

— А вот и я, — говорю я как ни в чем не бывало. — Прошу прощения, что заставила ждать меня всю ночь, но если бы не эта девушка, могла бы совсем не вернуться. Иди сюда, познакомлю с очень хорошим человеком.

В следующую секунду Лоти издает самый громкий вопль за сегодняшнее утро: Лугхад откладывает гитару и спокойно прыгает вниз с приличной высоты. Я уже успела привыкнуть к этой Его манере. Когда-нибудь Он таки сломает себе ногу, даром что Нездешний, как кошка, всегда приземляется на лапы…

— Мой привет и поклон вам, госпожа, — произносит Он, оказавшись перед Лоти.

— Да озарит солнце твою удачу, Мастер Лугхад, — склоняется та перед ним. — Я Лотиа-Изар Серид, воительница Залов Ночи, но… я тоже иногда слагаю песни. И хотя только от подруги твоей слышала я об обычаях братства, именуемого Орден Слова, но все же прошу тебя о радости стать твоей Ученицей, пока не встретится мне учитель моего Пути.

— По-моему, она Растящая Кристалл, — поясняю я и добавляю с уже дежурной конспирацией: — Я, конечно, в этом не сильна, проверь лучше сам.

— Что ж, пойдем в дом, Лотиа-Изар, — произносит Он, ничуть не удивившись. — Буду рад услышать, как поет моя гитара под твоими руками.

Я прячу злорадную ухмылку: гитара-то осталась наверху, и, желая скрыть от меня ночную отключку (хотя что уж тут скрывать, емкость прекрасно видна с улицы), Он сам полезет за ней по ненадежной лестнице… Пить надо меньше! Древняя мудрость, но от того не менее верная…

«ОТНИМИ МОЕ СЕРДЦЕ У ТЕХ, КТО ПРИХОДИТ ИЗ СНОВ…»

— Говори, Лиганор.

Ночь. Еще одна из многих бессонных ночей, проведенных мною подле Безумца. Как обычно, мы сидим на полу в зале, открытой в небо, и пламя одинокой свечи, стоящей меж нами, вздрагивает от наших голосов.

Каждый раз почти дословно повторяется этот наш диалог:

— Что говорить, Лугхад?

— Слова.

— Я… не умею… как надо…

— Все равно. Говори что хочешь, светлое, темное, чужое или даже свое — каким бы несовершенным ни было, говори как умеешь… Дай мне твой голос.

Я смотрю в небо. Сегодня луны нет. Две или три звезды поблескивают меж обгорелых балок.

И снова не будет света

В разрывах туч фиолетовых,

Заплачет осеннее небо

О тех, кого рядом нету

В ту ночь на излете лета.

И стены тонкими станут,

И звезды странного цвета

В забвенье, как в воду, канут.

Утихнут пустые споры —

И все мы иными станем,

И молча в окна заглянем,

Где свет одиноких фар

Дрожит на асфальте влажном,

И в том отголоске спора

Неважное станет важным…

Когда я Говорю, голос у меня очень меняется, струной дрожит в темноте, и я слушаю его отстраненно, словно Говорю не я, а кто-то другой. Это мое Сплетение — старое-престарое, в Ордене оно давно уже успело в классику войти. А если вещь постоянно на слуху, забываешь, что когда-то сам ее сложил…

Так плакал осенний Город,

Струясь по ночной листве,

Стекая по мокрой траве,

И ветви вздыхают печально,

И в этом шелесте веток

Я слышала плач по лету…

А дождь бахромой хрустальной

Глаза фонарей закроет,

Слепые окна затянет —

И тайну ночь не откроет,

И снова меня обманет.

Тот дождь, напоенный светом,

Всю ночь мне в окно стучался —

Так Город прощался с летом.

Так Город со мной прощался.

— Хорошо… — Он откидывается на стену и закрывает глаза в бессилии наслаждения. Так мог бы сказать человек, завернувшийся в теплое одеяло после суток под проливным холодным дождем. Так говорят, когда под напором лекарства или магии целителя медленно отступает боль, уже успевшая стать привычной, но от того не менее нестерпимая…

— Хорошо… Тепло…

Сколько раз, проснувшись ночью от непонятной тревоги, я находила Его на разрушенных перекрытиях или на крыльце, с гитарой и полупустой бутылкой чего-нибудь золотого или красного, а то и просто со свечой в руках, и взор устремлен ввысь, а движения губ складываются в страстное: «Я прошу, подари мне покой!» Я подхожу, сажусь рядом, и мы молчим час, другой… А потом Он начинает петь, и в песне той исступленная мольба — нет, не ко мне, я здесь так просто, как олицетворение женщины вообще, и до моих чувств нет ему никакого дела… а к другой, непостижимо прекрасной, чувственно-холодной, чье имя даже не Райнэя на самом-то деле, а Черная Мэльд — невзаимная любовь. Та, что питается этими мольбами и находит высшее наслаждение в том, чтобы на них не отвечать… В такие ночи лунный свет кажется мне материальным воплощением Его тоски.