Эрвин Штритматтер - Лавка

• Название: Лавка
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Творчество одного из крупнейших писателей ГДР Эрвина Штритматтера хорошо известно советскому читателю.

Новый роман Штритматтера носит автобиографический характер. В нем писатель обращается к поре своего детства в поисках ответа на вопрос, как человек приходит к творчеству. Роман выдержан в стиле семейной хроники, со многими вставными историями и эпизодами, что позволяет дать широкую картину жизни лужицкой деревни.

---

Прежде чем заняться непосредственно сочинительством, я печатаю афишки, они же рекламные листки, где говорится: «На ближайший период единственное представление драмы Человек в болоте. Пьеса с бенгальскими огнями в помещениях фирмы Матт, первый день нового года, восемь часов вечера. Сочинитель и постановщик Эзау Матт».

Называя наш дом фирмой, я делаю это, чтобы снискать благосклонность отца. Он любит, когда про лавку и про его пекарню говорят, что это фирма. За словом фирма, с точки зрения моего отца, скрывается нечто более возвышенное и благородное, чем предприятие или домовладение.

Вскоре мне становится ясно, о чем пойдет речь в моей пьесе. Мне приходят на ум электрические елочные свечи, которые я видел в Дёбене, и моя фантазия разыгрывается безудержно.

Первые фразы пьесы я с трудом печатаю резиновыми литерами из своего набора. Но процесс печатания тормозит полет моей фантазии, я боюсь, что из моей головы того и гляди повалит дым, как от горящих тормозов. Кроме того, меня, как нынче принято говорить, поджимают сроки. Первый день нового года неумолимо приближается.

И вот как-то вечером между рождеством и новым годом пьеса завершена. Нетрудно догадаться, что я, подобно большинству начинающих авторов, считаю свое произведение лучшим из всего когда-либо созданного в этой области, с той только разницей, что я храню эту тайну про себя и не выбалтываю ее направо и налево. Пусть люди сами догадаются, пусть сами увидят.

В бедной избушке беседуют муж и жена. Муж хочет побывать в городе, чтобы купить там электрические свечи для елки. «Они ж стоят сколько!» — восклицает жена. Муж в свою очередь напоминает ей, что у соседей через дом от них в прошлом году елка загорелась, а с елки огонь перепрыгнул на гардины. «Это ж раз в сто лет бывает», — упорствует жена.

Но мужа ничто не может остановить. Пусть электрические свечи стоят сколько хотят, все равно сгоревший двор вместе с гумном стоит больше. Он уходит, попадает в пургу, и блуждающий огонек заводит его прямиком в болото. Перед тем как ему окончательно увязнуть, его спасает другой крестьянин, который с фонарем проходит мимо. Ну и, натурально, в фонаре у него горит елочная свечка, и человек в болоте догадывается, как это надо понимать.

Первый человек, которого я знакомлю с пьесой, — моя сестра. Люди, слушающие написанный текст непосредственно в литературной кухне, все равно что лакмусовая бумажка в обращении с химикалиями. Моей сестре не только предназначена роль Женщины у очага, она должна сверх того пять раз переписать пьесу, чтобы каждый исполнитель получил экземпляр текста. Покуда сестра пишет, я заглядываю ей через плечо и обнаруживаю то тут, то там место, которое уже спустя день после написания требует переделки. Два дня назад мне все нравилось безоговорочно, но за это время я стал старше на два дня и соответственно — другим человеком. Моя сестра требует, чтобы я выкинул несколько чрезмерно крепких выражений из ее роли. Ни за что на свете, даже и по ходу пьесы, она не согласна прилюдно сказать своему мужу: «Как бы тебе не обмараться со страху!»

В те времена мне было еще невдомек, что каждая дива выдвигает свои условия и требует изменений в тексте, более того — что ее требованиям идут навстречу, коль скоро она близка сердцу режиссера или сочинителя. Моя дива близка мне всего лишь как сестра. Я долго с ней торгуюсь и под конец вынужден пригрозить, что передам ее роль Эмке Матчковой, тогда сестра умолкает и пишет дальше.

После чего на мою голову сваливаются режиссерские заботы: где взять болото, чтобы в нем мог увязнуть мой электролюбивый герой, которого, разумеется, буду играть я? Я просто вынужден его играть, поскольку не верю, что Заступайтов Альфредко, провалясь в болото, сумеет втолковать публике, будто теперь ему все ясно и он готов вернуться от электрических к стеариновым свечам.

Да, господа хорошие, просто ума не приложу, как мне быть с болотом. Как и положено режиссеру, я прокручиваю все возможности. Вообще-то мы хотели выступать в чистой горнице, а зрители чтоб сидели в гостиной. Но как сотворить в чистой горнице болото, не выпилив для этого в полу дыру нужных размеров? Поскольку у Румпоша на уроке географии я узнал, что существуют и высокогорные болота, я начинаю прикидывать, а не стоит ли и мне устроить высокогорное? Можно взять деревянную лохань у бабусеньки-полторусеньки и наполнить ее хворостом и мхом. Сестра знакомит мать с моим замыслом. Ка-ак? Натаскать в ее чистую горницу хворосту и мха? Не бывать этому!

А может, мою пьесу и представлять-то не стоит? Может, попросить у матери припасти для каждого зрителя пирожных и по чашечке солодового кофе? Неужели зрители при таком угощении не способны тихо сидеть и читать мою пьесу, а когда дочитают, похлопать? На два часа, не меньше, я вдохновляюсь этим планом, потом мое воображение, именуемое также предвидением, ставит на нем жирный крест. Я уже слышу, как дядя Эрнст говорит: «А, штоб тебе! Опять я очки забымши!» И как соседка Ленигкиха говорит: «Господи Сусе! Ну и почерк, нынче детей в школе так учат писать, прям ничего не разберешь!» А кроме того, мой творческий инстинкт сперва тихо, а потом очень даже назойливо подсказывает мне, что зрители лишь тогда проникнутся моими мыслями, когда человек, я, другими словами, провалится в уготованное ему болото и будет спасен лишь ценой больших усилий.

Я стал рабом собственной пьесы. Она лежит, сочиненная и записанная, и выдвигает требования, скорей даже не требования, а приказы. Может, лучше бы завести героя под дерево, и чтоб дерево рухнуло от бури? Но как установить среди комнаты дерево, достаточно большое, чтобы придавить человека?

Наконец мелькает спасительная идея: ведь у нас в доме уже есть дыра! Можно подумать, будто моя неугомонная фантазия сама вырыла ее мне на потребу, но нет, дыра так всегда и была, роскошная дыра, выемка для ног перед нашей печью.

И уж так оно бывает: едва у поэта мелькнет правильная идея, ему тотчас явится все, что необходимо для воплощения идеи в жизнь, то ли она сама приносит все нужное с собой, то ли тянет следом. Не успела моему взору открыться выемка, как одновременно явился зрительный зал с ярусами: из кухни в пекарню ведут пять каменных ступеней. Ступени можно застелить мешками и усадить на них зрителей. А для нашей матери, которая по своему телосложению одна может занять целую ступеньку, я поставлю справа от сцены плетеное кресло — почетную ложу.

Главные исполнители уже известны. Это моя сестра и я, блуждающий огонек будет Альфредко Заступайтов, человек с фонарем — Рихардко Ленигков. Суфлер нам без надобности. У меня вся пьеса сидит в голове, а я, как главное действующее лицо, буду все время на сцене и, стало быть, всегда смогу подсказать, если кто из актеров запнется. Запнувшемуся исполнителю я прошепчу все, что он должен сказать, а если он не поймет мой шепот, тоже не беда, я тогда и сам скажу вместо него.

Накануне Нового года Велосипедный ферейн «Солидарность» отмечает его в зале у Бубнерки. Все, кто может передвигаться на своих двоих, за исключением разве что моего деда, сбегаются к Бубнерке. Все дома опустели, словно их жители разом эмигрировали в Канаду. Велосипедисты разыгрывают представление, а мой отец поет комические куплеты: Ты ж алигантный был на вид, / А влез в такой жилет…

Затем велосипедисты, дрожа и потея от страха, исполняют на своих велосипедах танец в хороводе. Тот, у кого при выписывании сложных фигур нога срывается с пиндали, должен поставить бутылку очищенной. Идет молва, будто Рушканов Фритце срывается с пиндали целых три раза. Вот уж кому пришлось раскошелиться!

В этот вечер мы репетируем перед хлебной печью нашу семейную пьесу, особенно — мое падение в болото. Выемка устлана мешками, куда напихано сено, но не очень много, а поверх мешков разложен мох. Мох мы таскаем в больших корзинах из лесу. Пока репетиция идет без музыкального сопровождения. Густав Заступайт, как выразились бы сегодня, уже законтрактован. Он водит в зале у Бубнерки велосипедный хоровод.

Ради премьеры через заснеженные поля к нам добираются дядя Эрнст с тетей Маги. На сей раз без граммофона, в нем пружина лопнула. Спускается также со своей мансарды высокочтимый Маттеус Кулька. Он получает особое приглашение. Далее приходит мясникова жена, фрау Ленигк. С фрау Ленигк очень трудно общаться. По большей части она разглядывает какого-нибудь мужчину, а поскольку глаза у нее сидят довольно глубоко, никогда не угадаешь, какого именно. Моя мать пригласила Ленигкиху для ради прилику. В нашей пьесе ее сын Рихард играет человека со свечой в фонаре. Моя мать несколько обеспокоена присутствием Ленигкихи. Она разворачивает свое плетеное кресло так, чтобы сподручнее наблюдать за гостьей. Прикажете ей терпеть, когда эта баба из своих глазных впадин будет стрелять глазами в нашего отца? Чтобы отпугнуть соперницу, мать не прочь бы поведать, как лютует иногда наш отец, и еще — что он не когда-нибудь, а прям под рождество в куски разнес две крепости. Наша мать славится своим искусством охранять на такой манер своего мужа от чужих посягательств.