Эрвин Штритматтер - Лавка

• Название: Лавка
• Автор: Эрвин Штритматтер
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Творчество одного из крупнейших писателей ГДР Эрвина Штритматтера хорошо известно советскому читателю.

Новый роман Штритматтера носит автобиографический характер. В нем писатель обращается к поре своего детства в поисках ответа на вопрос, как человек приходит к творчеству. Роман выдержан в стиле семейной хроники, со многими вставными историями и эпизодами, что позволяет дать широкую картину жизни лужицкой деревни.

---

На кухне моя мать запекает праздничный карбонад, с пылу, с жару, уф-ф! Карбонад — лучшее противоядие против спиртного, которое гости в свою очередь заливают внутрь как противоядие против жирной грудинки.

Дядя Шипка рассказывает, как они потерпели кораблекрушение у берегов Африки, и как у него там сразу установились контакты с местным населением, поскольку он владеет английским, и как мамбуты, все сплошь многоопытные inglish-spieker,[13] с ним тотчас подружились, и как он безо всяких трудов мог жениться на дочке ихнего вождя, и женился бы, право слово, не зови его дорога все дальше и все вперед. Неш ему было из-за бабы опаздывать на Скагерракское сражение? В подтверждение того, что он действительно жил среди негров, дядя исполняет песню, которой научили его мамбуты: Виде-виде-вейя, поет дядя, эйя-попейя, виде-виде-вей, хейя-попей. Если перевести эту песню на английский, а с английского на немецкий, она, по словам дяди, будет означать следующее: Эгей, матрос, пей — не горюй, / Эгей, матрос, меня поцелуй. Тамошние девчонки нам все уши прожужжали со своим «Виде-виде-вейя».

Удивительный, фантастический мир лжецов! Но тут в него грубо вторгается действительность: шум, доносящийся со двора, перекрывает шум застолья и погребает под собой Nigger-Song дяди Шипки. Гости снова бросаются к окнам, но во дворе уже царит мир и спокойствие.

А что же произошло? Выяснение обстоятельств происходит на кухне, под скворчанье недожаренного карбонада: Ханка была в прачечной и приглядывала за тем, как поспевают последние колбасы, а мой отец, по его словам, оказывал ей поддержку.

— Чего тебе запонадобилось у ей поддерживать? — инквизиторским тоном осведомляется мать.

— Запонадобилось не запонадобилось, а какого черта старуха за мной шпионничает? — отвечает отец.

В ходе своих наблюдений детектив Кашвалла свалила в прачечной с подоконника цветочный горшок. Кашвалла утверждает, что ничего она не сваливала, никаких горшков, а свалил его Ленигков Юрко, между протчим, ен-то и шпионничал. Откуда бабусеньке сие известно? Нешто ей уже нельзя выйти на двор до ветру?

Исполненный праведного гнева, отец ей категорически это запрещает.

— Скажешь, мене лопнуть? — интересуется Кашвалла.

Кашвалла, конечно, говорит глупости, отец тоже говорит глупости, но, несмотря на это или, может быть, именно поэтому, разгорается семейный скандал:

— Чего ей запонадобилось отливать водичку, когда я на дворе? — спрашивает отец. — И чего запонадобилось Юрко Ленигку на нашем дворе, когда ему медведь на ухо наступил?

— Юрко Ленигк пришел колядовать, — поясняет мать.

— Непорядочно! — бранится отец, имея в виду, что это нарушает порядок. — Ленигки получили свой котел с колбасой или, скажешь, не получили?

Я вынужден подтвердить, что доставил соседям колбасный котел. Загадочное происшествие не становится менее загадочным даже после непродолжительной смерти моей ревнивой матери.

Пауле Шипка, уже изрядно набравшись, замечает:

— А вот у негеров такого быть не может, потому как у них и окон-то нет.

— У искимосов их, промежду протчим, тоже нет, — ввертывает дядя Филе, демонстрируя свою начитанность. Отец бросает на Филе такой взгляд, будто он только что обнаружил его присутствие за праздничным столом.

— А тебе здесь чего занадобилось?

Бабусенька-полторусенька поспешно уводит своего любимца из-за стола к себе в комнату, в безопасность, за дядей Филе уходит в ссылку и Вернер, мальчик из Берлина.

На несколько дней мир в семье нарушен. Прежде чем лечь, я выхожу из дому, и меня рвет прямо у забора. После этого я надолго остаюсь в постели: во мне бесчинствует отварная грудинка, как некогда табачный раствор. Впрочем, даже и так хорошо полежать на самом берегу семейной жизни, издалека прислушиваясь к шуму прибоя.

Вдруг проносится слух: в Босдоме будет второй учитель. Говорят, после войны дети очень размножились.

— Мама, дети ведь не могут размножаться?

— Ну и что? Так говорят.

— Мам, зачем тогда говорить неправду?

— Отстань, мне в лавку пора.

В лавке говорят, что дети размножились, потому что мужчины пришли с войны. А вот у нас прибавилось двое детей, когда отец еще лежал в окопе. Каретник Шеставича утверждает, что после войны больше рождаются мальчики, чем девьки. «Потому как армии нужон приполн, на случай ежели враг опять к нам воевать полезет».

Благодаря появлению второго учителя Румпош, помимо того, что он директор школы, делается еще и первым учителем, первый учитель босдомского народа.

Второго учителя называют учителем, хотя он еще не взаправдашний учитель. Чтобы стать учителем, ему надо еще сдать два экзамена. С педагогической точки зрения он, по словам фрау Румпош, пока еще только соискатель учительского места, и пусть люди это знают и не путают должность новичка с должностью ее мужа.

Нам приказано говорить второму преподавателю, кстати, его звать Хайер, господин учитель. Соискатель учительского места, на мой взгляд, более пышный титул, все равно как я и по сей день считаю экстраординарного члена академии таким членом, который не просто действительный член, но даже экстраординарно действительный.

Учителю Хайеру примерно тридцать лет. Война помешала ему сделаться учителем раньше. Он и не женат. На какие средства он мог бы содержать жену? Разве что на заначку, как у нас говорят. Рыжевато-каштановые усы Хайер носит не на вильгельмовский манер и не на гинденбурговский, а щеточкой, ну, как Эберт, одним словом. Стало быть, Хайер — социал-демократ и ближе к нам по духу. Нос у него с седловиной, темные волосы гладко зачесаны назад, чуб с прицепом называем мы такую прическу. Свои сигареты второй учитель курит из рыжеватого мундштучка, а членам певческого ферейна объясняет, что, когда куришь из такого мундштука, самые дешевые сигареты — и те хороши.

— Зато небось сам мундштук прорву денег стоит, — говорят члены ферейна.

Хайер с первого дня начинает рьяно заниматься нашим воспитанием. Раньше все мы были подразделены на больших и маленьких, теперь, не изменившись физически, мы становимся старшей и младшей ступени.

Хайер устраивает мне проверку. Он хочет знать, что я знаю, а чего не знаю.

— Ты кто таков? — спрашивает он.

Я не могу повторить ответ, который дал учителю Румпошу на подобный вопрос, у меня язык не поворачивается. И я объясняю Хайеру, что родом я из семьи Маттов, Эзау Матт — так меня звать, что для босдомцев я булочников Эзау, но что лично мне кажется, будто я и еще кто-то другой, а может, я и стану когда-нибудь кем-то другим.

Против этого учитель Хайер не возражает. Он говорит, что, если судить по моим знаниям, мне уже год назад следовало перейти в старшую ступень. И выходит, целый год я недополучал причитающуюся мне старшую ступень.

Румпош как следует берет за бока нового соискателя. В конце концов, это его соискатель. Учительская доля — мучительская доля. Пусть Хайер как следует вработается, пусть он поймет, что выпороть десять учеников подряд — нелегкий труд. Хайер бьет редко, а когда и бьет, то по рукам. Он не заставляет нас ложиться на переднюю парту, как Румпош. А девчонок он вообще не бьет.

— Он, поди, не знает, какие бабы подлые. Вот женится, тогда узнает, — говорит Франце Будеритч.

Румпош подключает Хайера к работе с певческим ферейном и доверяет ему подготовить целый концерт к очередному празднику освящения. Скрипка в руках у Хайера меньше скребет и взвизгивает, чем у Румпоша. В те времена каждый сельский учитель был обязан по меньшей мере играть на скрипке. Пусть даже прескверно, ведь речь шла о музыкальном развитии сельского населения.

Хайер вводит новый стиль в исполнение песен: отныне певцы не должны трюхать по тексту нога за ногу. Хайеру подавай настоящий темп, а в результате певцы успевают за час исполнить на две песни больше. Первая песня, которую разучивает Хайер, начинается так: Я вышел утром из ворот… Учитель Хайер придает большое значение тому, чтобы мужчины выходили из ворот такие бодрые и свежие, как того требует текст. Поэтому он велит басам не петь слова. Басы должны осуществлять ритмическое сопровождение партии первых и вторых теноров, подгонять тенора вперед и петь только «рра-рра-рра!». Поистине, акустическая революция в пределах Босдома! Мужчинам это новшество нравится, они все бы не прочь петь «рра-рра-рра!».

Еще и сегодня, когда я, закрыв глаза, вспоминаю, как исполняли эту песню, перед моим взором встает Коллошев Август, он поет «рра-рра-рра!», и его никелированные очки, с помощью которых он заглядывает в песенник, исполняют на Августовой переносице сверкающие прыжки радости.

Хайер разучивает с хором также и песню, которая до сих пор считалась неподходящей для вокального исполнения. До сих пор ее играли на духовых инструментах. Я имею в виду Хоенфридбергский марш.