Василий Ардаматский - Две дороги

• Название: Две дороги
• Автор: Василий Ардаматский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Роман состоит из двух книг. Первая — «Дорога бесчестья» — о белоэмигранте — царском офицере Дружиловском, авторе многих фальшивок, направленных против коммунистов. Охранка капиталистических стран использовала их для расправы с коммунистами. Вторая книга — «Дорога чести» — посвящена светлой памяти известного болгарского генерала Владимира Заимова, выступившего против фашизации Болгарии и помогавшего Советской стране в ее борьбе с фашистской Германией.

---

— Ваш родственник со стороны жены сегодня ночью с остатком штаба выехал, насколько мне известно, в Париж. Так что, если вы решили, наконец, вызвать его на дуэль, то опоздали.

— А вы чего же... задержались? — спросил подпоручик ледяным голосом.

— Мне в Париже делать нечего, по моему рангу Ревель — лучшее место.

Дружиловский зашел к редактору русской газеты Ляхницкому, и тот посоветовал ему остаться в Эстонии.

— Кроме всего прочего, в Париже вас за ваш фельетон съедят с костями, — сказал он.

Дружиловский поплелся домой.

Юла, убитая вероломством Несвижева, слегла в постель, ее трясла лихорадка, она ничего не ела и в припадках истерии кричала, что не хочет жить.

Дружиловский очень хотел жить. Он только не знал как.

Известный политический деятель царской России Милюков в своей выходившей в Париже эмигрантской газете «Последние новости» по случаю пятилетия Октябрьской революции напечатал статью о положении и надеждах русской эмиграции. В этой статье интересно признание, что, к несчастью для эмиграции, в ее среде оказалось великое множество всяческих авантюристов — крупных и мелких. Просто непостижимо, говорилось в статье, почему эти отбросы нашего многострадального общества покинули Россию? Разве не было им безразлично, где заниматься своими сомнительными делами, зачем им понадобилось обжитую петроградскую Лиговку поменять на чужестранные Елисейские поля?

Милюков не был глупым человеком, но понять закономерность этого явления не смог.

Говорит на эту тему в своих записках и довольно популярный в дореволюционной России журналист Александр Яблоновский. Он встретил в Париже знакомого по Киеву мелкого ростовщика, высказавшего ему свои суждения о судьбе русских эмигрантов. «Вы и здесь бедствуете потому же, почему у вас не было денег и дома, — сказал тот. — И там и здесь деньги текут к тем, кто знает, что, если не прижмешь ближнего, сам наверх не выплывешь». Яблоновский спросил, почему же его собеседник уехал из России. Ростовщик ответил: «Батенька мой, там же большевики всех ближних взяли под свою охрану, а тех, кто их прижимал, — к стенке. А во Франции большевиков, господи спаси, нету, и тут воздух для нашего брата вполне привычный...»

Ростовщик, как мы видим, высказался яснее Милюкова...

Вот что об этом же сказал бывший русский публицист Петр Пильский, с которым автору этих строк привелось встретиться в 1940 году в Риге, где Пильский сотрудничал в эмигрантской, злобной антисоветской газете «Сегодня». Я прочитал его статьи, хлестко, а иногда и талантливо написанные, которые, однако, нельзя было назвать иначе, как гнусной брехней. Наш разговор начался с заявления Пильского, что искать правду в его статьях бессмысленно. Автор сказал ему: «Вы же были довольно известным русским публицистом, были знакомы с Буниным, Куприным и другими русскими писателями, относили себя к цвету русской интеллигенции, неужели вам не стыдно за собственное многолетнее вранье?» Он долго молчал и потом ответил: «Стыдно или не стыдно, это уже не имело никакого значения. То, что я делал, было единственным товаром, который я мог здесь продать. Когда я бежал из России в Румынию, я еще в пути знал, что попаду в мир, где смогу торговать только этим товаром. И я убедился в этом в первые же дни эмиграции, когда румынский генеральный штаб купил у меня дислокацию частей Красной Армии, которую я высосал из пальца, сидя в номере бухарестской гостиницы. А то, что я принадлежал, как вы говорите, к цвету русской интеллигенции, что я был дружен с известными русскими писателями, и, наконец, то, что я умел писать, мой товар несколько повышало в цене... И это не только моя судьба. Все так называемые мыслящие люди России, желавшие в эмиграции сохранить «возвышенные принципы», должны были погибнуть в нищете или жить, продавая свою совесть богатому Западу. И эту куплю-продажу тем легче было совершить, что на вывеске лавки значились слова о спасении России от большевиков. Отвратительно только то, что этим промыслом занимается и всякая шваль, у которой нет и никогда не было ни принципов, ни идеалов... Я сознательно стал профессиональным изготовителем товара, в котором нуждался западный газетный рынок. Дороги назад для меня нет. Но, слава богу, остался неизменным благословенный Запад. Прибалтика этим Западом теперь быть перестала, и, вероятно, придется мне, если ЧК меня не схватит, перебираться туда, где еще есть мой рынок...»

Его не схватили, он пробедствовал в Риге до начала войны и вскоре умер. Гитлеровцы в некрологе о нем написали: «Это был известный русский журналист антибольшевистского направления, и только смерть помешала ему стать пропагандистом идей великой Германии и нового порядка в любимой им России».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Темно. Гардины в спальне, как всегда, наглухо задернуты — Юла после ночной работы спит до полудня. Дружиловский осторожно встал и прошел в столовую. Осенний день только-только занимался, часы показывали семь. За окном — безлюдная серая и мокрая улица, темное небо, ветер хлещет по окнам мелким дождем. Он невольно вспомнил прочитанное накануне в русской газете эссе Ляхницкого «Осень» про то, что серой пеленой затянуло все: и небо, и землю, и перспективу для русских эмигрантов: куда нам идти, в самом деле?..

Куда идти, что делать, не знал и он. Поступить как князь Курбатов, который стал продавцом в богатом конфекционе? Заметку об этом эмигрантская газета озаглавила «Начало новой жизни». Ляхницкий объяснил: «Мы обязаны поддерживать у русских дух надежды». Избави бог от таких надежд!.. Нет, это не для него! Надо найти дело чистое, самостоятельное, денежное, с солидным положением в обществе. И он найдет!

Пока все его начинания оканчивались пшиком, прямо рок какой-то! Только что пережил, может быть, самую тяжелую из своих катастроф. Он начал издание книжек о похождениях знаменитых сыщиков Ната Пинкертона и Ника Картера на русском языке. План был настолько хорош, что даже Ляхницкий вошел в дело и дал взаймы денег. У Юлы просить не хотелось, хватит с него ежедневных унижений, когда приходится брать у нее мелочь на карманные расходы и выслушивать дурацкие шуточки: «Сутенерчик ты мой хороший, не все у меня отбираешь». Просто страшно, как она не понимает, чтем творится у него на душе.

Два месяца с утра до позднего вечера он мотался с этим издательским делом. Надо было найти дешевого переводчика с английского — он нашел. Бедствующая учительница сделала хороший перевод. Нужно было найти типографию, где взялись бы печатать книжки с последующей оплатой, — в этом помог Ляхницкий, уговорил хозяина типографии, где печаталась его газета. Нужно было достать бумагу в кредит, заказать художникам рисунки обложек, подготовить рекламу, выхлопотать разрешение на издание, договориться с книготорговцами...

Но вот, наконец, вышла первая книжка, за ней вторая, третья — выпуски раскупались молниеносно, успех был явный, он уже собирался начать расплачиваться с кредиторами, но перед выходом четвертой книжки все рухнуло. В типографию явился судебный исполнитель и приостановил печатание, предъявив обвинение в нарушении закона о налоге и в неправильной регистрации предприятия. Перед кем он только ни гнулся, доказывая неумышленность своих ошибок, его и слушать не хотели.

Ляхницкий выяснил, что эту катастрофу организовал местный издатель, известный богач Вейлер. Он обнаружил на книжном рынке изделия неизвестно откуда взявшегося конкурента и устранил его.

— Прекратите пустые хлопоты, останетесь без штанов, — сказал Ляхницкий Дружиловскому. — А мне деньги вернете по частям...

Но он еще барахтался, надеялся на что-то... Вчера его вызвали в судебную палату, показали счета владельца типографии, поставщика бумаги и переводчицы, якобы обманутой им, и спросили, может ли он немедленно эти счета оплатить? Немедленно... Даже если бы на это дали срок, он не представлял себе, где взять деньги...

Почему невезение такое? За что? Куда идти теперь, что делать? От обиды ему не спится, проснулся вот ни свет ни заря...

Он пошел на кухню и сам приготовил себе завтрак — кухарка-эстонка приходила только к пробуждению Юлы. Потом оделся и, накинув пальто, пошел на улицу купить газеты.

Возвращаясь, он увидел перед своей дверью пастора и выругался про себя — не к добру, по примете. Высокий, с веселым румяным лицом, пастор смотрел на него, улыбаясь, и отряхивал мокрую черную сутану.

— О! Вы из эта квартира? — спросил он на плохом русском языке. — Может, вы господин Дражиловский?..

— Дружиловский, — хмуро поправил он священника.

— О да, о да... Я звони, звони, и никакой звук нет...

— Что вам угодно?

— Могу ли я видать мадемуазель Юрьеву? Я ему старый друг.

— Она еще спит.

— Разрешите ждать... такой погода, бррр...