Владимир Голяховский - Русский доктор в Америке. История успеха

• Название: Русский доктор в Америке. История успеха
• Автор: Владимир Голяховский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0144-Х

Все русские эмигранты в Америке делятся на два типа: на тех, которые пустили корни на своей новой родине, и на тех, кто существует в ней, но корни свои оставил в прежней земле, то есть живут внутренними эмигрантами…

В книге описывается, как русскому доктору посчастливилось пробиться в американскую частную медицинскую практику.

«Как в одной капле воды отражается все небо, так и история одного человека подобна капле, отражающей исторические события. Поэтому я решаюсь рассказать о том, как в 1970-х годах эмигрировал в Америку из Советской России. Русские люди нового XXI века многое не знают из того, что происходило с нами — первой волной беженцев.

Для них я и написал эту книгу.»

Д-р Владимир Голяховский

---

Перспектива разбогатеть была так далека от меня, что я только ухмыльнулся. Из многих его практических советов я твёрдо запомнил один:

— В Америке от работы не отказываются.

Это было то, что я решил для себя ещё заранее: если будет нужно, я стану делать любую работу, включая санитарскую. А потом буду постепенно подниматься до своего нового потолка — какого?

Я уже понимал, что мой 25-летний опыт работы в России и все мои академические титулы здесь стоят не очень дорого. У меня не было никакого чувства ложной гордости за прошлые успехи — всё это улетучилось в тот момент, когда в Вене я ощутил, что моя прошлая жизнь покинула меня. Мне нужно то, что надо здесь.

Как бы в подтверждение этому он добавил:

— Ты в России был вроде генерала или полковника. Теперь ты превратишься в сержанта. Но ты сможешь стать опять капитаном или майором. Только на этот раз у тебя уйдёт значительно меньше времени на прохождение служебных ступеней.

Ирина слушала напряжённо и засыпала хозяина вопросами:

— Я тоже была научным сотрудником в московских институтах и лабораториях. Смогу я тут найти для себя адекватную научную работу?

— Здесь вся наука делается на средства от грантов, выделяемых на определённую тему. Гранты даются временно и только действительно крупным исследователям с оригинальными идеями. Поэтому работа научных сотрудников здесь довольно неверная: сегодня есть грант — они работают, завтра грант кончился — они без работы.

Ирину это напугало, она помрачнела:

— Я так и думала. Мне здесь не найти себе работу по специальности.

— Ну, подожди преждевременно расстраиваться, — успокаивал я, — давай сначала осмотримся вокруг. Мне всё-таки кажется, что в Америке, стране такой интенсивной научной деятельности, всегда можно будет найти что-нибудь подходящее.

— Нет, я поняла — с моей научной карьерой всё кончено, — вид у неё был убитый.

Говорили мы, конечно, что и как делать нашему сыну. Получалось, что, хотя он уже и был студентом-медиком в Москве, всё равно ему надо сначала заканчивать колледж, а уже потом пытаться поступать в медицинский институт, в который иммигрантам поступить очень тяжело. По приблизительным подсчётам, он на этом потеряет не менее 6–7 лет. После этих разговоров и сын сильно помрачнел.

Зашла молодая пара, оба не более сорока лет, которые относительно давно приехали из Москвы. Он уже сдал врачебный экзамен и третий год был в хирургической резидентуре. Я обрадовался: вот от него-то я и узнаю, что мне необходимо. Но он был усталый, вялый, сказал, что он после дежурства и стал жаловаться на сумасшедшую физическую и психологическую нагрузку хирургических резидентов: они дежурят каждую вторую или третью ночь, а после дежурств ещё остаются работать по 12–14 напряжённых часов. Его жена тоже жаловалась:

— Это какое-то издевательство над людьми! Вы бы видели, какой измученный он приходит домой с тех дежурств — на него просто страшно смотреть. Я серьёзно опасаюсь за его здоровье, — при этом она больше апеллировала к Ирине.

Их рассказы навели оторопь на меня, а Ирина сникла окончательно:

— Я думаю, в твоём возрасте ты не выдержишь такой нагрузки.

Наш хозяин посоветовал:

— Можно ведь идти в другую резидентуру, на патологию, например, или в психиатрию. Это намного короче и легче: ночных дежурств мало и они не такие тяжёлые, как у хирургов. Я знаю многих русских врачей, которые поменяли здесь свою специальность на более лёгкую.

Ирина грустно смотрела на меня, ей было меня жалко, но она сказала:

— Я думаю, тебе лучше выбрать другую специальность. Надо быть реалистом и мириться с действительностью.

Так, узел вокруг моей шеи завязывался всё туже. Меня уже и пугали и уговаривали отказаться от дела, которое я любил и знал. Конечно, я постарел для того, чтобы стать снова начинающим хирургом. Но я не мог представить себе, что никогда больше не войду в операционную и не встану возле операционного стола. Если бы мне пришлось от этого отказаться, я бы страдал до конца жизни. Конца жизни? Да это и был бы конец моей жизни. Нет, я буду пробовать всё, чтобы оставаться хирургом, оставаться самим собой. Я всю жизнь добивался того, чего очень хотел. Мне всё доставалось, с трудом, но доставалось. И я верил в своё счастье. Если уж не станет сил и не будет выхода, тогда… Но заранее сдаваться — это не в моих правилах. А ведь Ирина знала меня, знала, как я люблю свою специальность, и знала, что не в моём характере идти на компромиссы в таком принципиальном вопросе, как выбор цели жизни. Почему же она подталкивала меня на это? Я ответил Ирине резко:

— Я хочу умереть хирургом. Пусть я лучше свалюсь замертво возле операционного стола, чем буду медленно загнивать над микроскопом или томиться в длинных беседах с психами.

Мы ушли из гостей оба недовольные друг другом.

Мне хотелось наконец побыть одному, подумать обо всем. На следующее утро я пешком ушёл в Средний Манхэттен. Шёл, думал и смотрел. Всё новое, что обрушилось на нас в Нью-Йорке, вызвало психологический стресс: непонимание, помноженное на страх и на несогласие. Надо было как-то приводить мозги в порядок.

Города я не знал и шёл по нему, как Тарзан после джунглей — по своему дикому наитию. Так я попал на какую-то площадь, где вокруг стояли небоскрёбы, а в углублении посередине был небольшой каток с искусственным льдом и громадной позолоченной фигурой Прометея. Вокруг развевались флаги всех стран. Бродя и рассматривая, я нашёл название того места — площадь Рокфеллера.

Оттуда я перешёл на шикарную Пятую авеню, с красивыми домами и церквями старого архитектурного стиля, потом попал на широкий проспект — Парк-авеню. Там в ряд стояли небоскрёбы новейшего стиля, гигантские вытянутые вверх коробки со сплошными стеклянными стенами разных оттенков. Они не были красивы в привычном смысле установившейся архитектурной эстетики, но их величина, пропорции и оригинальность конструкции действовали на меня эмоционально. Я ходил, задрав голову и разглядывая величественные громады. Гёте писал, что архитектура — это музыка в камне. Новейшая американская архитектура своей мощностью и устремлённостью ввысь лучше всего выражает самую сущность теперешней Америки. И до чего же это всё ушло вперёд по сравнению с теми низкими и безвкусными строениями, которые окружали нас в России! Я ощущал прилив энергии и оптимизма от сознания, что всё это новое и необычное — теперь станет моим повседневным окружением.

В этом мажорном состоянии я и хотел продумать свои планы. Но где? — вокруг с шумом проносились машины, всё мчалось, гудело, мелькало, отвлекало. Неожиданно передо мной открылся простор какого-то небольшого зелёного парка с ещё одним плоским небоскрёбом вдали. Я по фотографиям узнал — Организация Объединённых Наций. У ограды парка с безразличным видом стоял чёрный охранник в форме. Я привык, что в Москве никого не пускали в административные здания, и сразу заробел: можно ли зайти в тот парк? Прорепетировал в уме вопрос по-английски и спросил:

— Могу я тут погулять? (Can I walk here?)

Не поняв, он переспросил:

— Работать? (to work?)

Очевидно, мне не хватало звучания при произношении гласных, которые в американском варианте английского языка очень открытые и звучные. Я подумал: «Это было бы неплохо, получить работу в ООН», — но открыл рот пошире и сказал:

— Нет, только погулять.

Он с удивлением посмотрел на меня:

— Конечно, гуляй, если хочешь, — и отвернулся.

В парке было прекрасно: цветущие деревья, масса цветов, дул свежий речной ветер с Западной реки, аллеи были пустынны и скамейки не заняты. Как раз то, что нужно, чтобы посидеть и подумать.

Итак: на изучение английского и на подготовку к врачебному экзамену мне нужно не менее двух лет; ещё около трёх — пяти на прохождение резидентуры; значит, когда я закончу это, мне будет не менее пятидесяти пяти. Поздновато начинать! — начало-то и есть всегда самое трудное. Да и то сказать — это всё лишь при сохранившемся здоровье. А если… лучше не думать.

Пока буду учиться, зарабатывать я не смогу. Младшему тоже надо учиться — это самое главное. Значит, рассчитывать можно только на то, что сумеет заработать Ирина. Но как бы она ни устроилась, много денег получать она не будет.

Птички вокруг весело щебетали, прилетали и улетали. А я всё глубже погружался в безвыходность нашей ситуации. За привезенные драгоценности я смогу получить столько, что будет достаточно для скромной поддержки, скажем — на плату за квартиру в течение года. Но есть два варианта в запасе: я нахожу хоть какую-нибудь работу — скажем, ассистентом на операциях или гипсовым техником, даже санитаром. Это задержит мою учёбу, но поддержит всю семью. И последнее: если я смогу написать давно задуманную книгу о советской медицине и найти издателя, это может принести достаточно денег, но задержит мою учёбу. Но писать, переводить на английский, искать издателя — это всё будет раздражать Ирину неверностью исхода. Она трезвей меня понимала, что самой выгодной картой в нашей сложной игре с новой жизнью была моя медицина. Я был уверен, что сумею написать, но не знал американского книжного рынка и обосновать успех этого дела Ирине не мог.