Александр Старостин - Шепот звезд

• Название: Шепот звезд
• Автор: Александр Старостин
• Жанр: Современная проза

Журнальный вариант романа опубликован в «Москве» № 12 за 2003 год: http://www.moskvam.ru/2003/12/starostin.htm. После этого роман был кардинально переработан в 2004 году. Последняя правка сделана 9 мая 2005 года.

Роман фактически был написан заново, состоялся как вещь. И — как роман христианский.

---

— Побудь рядом.

Около гроба, вынесенного из автобуса и поставленного на тележку у церковных ворот, рыдал в три ручья незнакомый бородатый мужчина.

— Кто этот бородач? — спросил Николай Иваныч.

— А-а, Борис Борисыч, — бросила небрежно Серафимовна.

— Кто он?

— Знал Ивана Ильича по Северу.

— А этот загорелый малый, вернувшийся с курорта?

— Это второй пилот, который перегонял самолет.

— Ах да! — вспомнил Николай Иваныч. — Он с другого курорта. Неужели Борис Борисыч теперь единственный из всех, с кем отец работал на Севере? То есть он последний из поколения, которое на Небесах?

— Похоже на то.

— Ты-то хоть знаешь его? Борис Борисыча?

— Да, немножко.

Второй пилот, обратив внимание, что глядят на него, вытер слезы, подошел и молча пожал руку Николаю Иванычу. Потом Серафимовне.

— Примите… — начал было он, но из его глаз снова брызнули слезы, и он поспешно отошел в сторону.

Подошла вежливая, с печатью профессиональной скорби на лице дама в черном и встала рядом, ожидая, когда гроб внесут в церковь. Это она по просьбе Николая Иваныча нашла священника отпеть человека, который с детства не причащался Святых Таин, но жил по-христиански. И его молитвами были, как и у иных русских людей его поколения — поступки.

В церкви Николай Иваныч увидел раскрытые Царские врата, которые сперва почему-то принял за зеркало.

— Хорошо, что Царские врата открыты, — прошептала Серафимовна, вкладывая в его руку свечу.

— Благословен Бог наш… — начал иерей.

Николай Иваныч глядел на золото иконостаса, дрожащий воздух над разноцветными лампадами и свечами и яркий солнечный день за решетчатыми окнами.

Церковь запела своим хором: «Со духи праведных…», засверкала свечами провожающих Ивана Ильича и, казалось, зашумела деревьями, которые наполнял солнечный ветер за окнами. Накатилось что-то из детства. Ему показалось, что после всех угрызений совести на его душу начинает опускаться внеумственная уверенность в том, что смерти, собственно, нет. Но тут случилось что-то необъяснимо жуткое: ему показалось что на отца вдруг упала сверху большая черная птица, забившая крыльями. Он едва не вскрикнул — это оказалась Софья Марковна, которая стала целовать отца не как усопшего, в венчик, а в губы; и при этом черную старуху трясло, как будто через нее пропускали ток.

В следующее мгновение она выпрямилась и, продолжая трястись, пошла из церкви, вытянув вперед руки, как слепая.

— Свят, свят, свят… — забормотала Серафимовна, которую выходка Соньки тоже потрясла.

На поминках после первого стакана Николай Иваныч попросту отключился. На самом деле прикинулся отключившимся: он никого не хотел видеть.

Глава девятая

— Ты ненавидел отца!

— Что за бредятина! — разозлился Николай Иваныч, внезапно холодея: в словах этой дурищи была правда, которую не смогли бы прозреть самые умные-разумные. «Влюбленность, — подумал он, — обладает ясновидением. Она любила старика».

— Может, и бредятина, — согласилась Серафимовна. — Однако дуэль вышла не очень-то благородная: ты позволил ему уйти в эскадрилью, а это- сам говорил — для него гроб.

— Это метафора, черт тебя дери! — возразил он, думая при этом, что Серафимовна способна прозреть те области на грани сознания, каких сам стыдишься.

— Ты вообразил, что он — мой любовник. И ты устранил его. Благодари Соньку, эту черную птицу, которая всегда летит на падаль и жаждет одного падали. Без трупов она никак не может. И она организовывает всякие неприятности. Без этого она начинает скучать и даже заболевает.

— Понесло девку по кочкам, — пробурчал он, вспомнив Соньку на похоронах: насчет трупоедства старухи Серафимовна, пожалуй, права: всю жизнь писала про павших героев.

— Тебе надо покаяться. Сходи в церковь. Господь простил бы и Иуду, если бы тот покаялся.

— Не надо становиться в позу святой, — посоветовал он.

— Ах да! Извини.

— Совсем спятила: трактуешь меня как Иуду-предателя.

— Извини.

— Хотя, наверное, в каждом человеке сидит что-то от Иуды, — проговорил он. — И во мне… Как раньше пели: «Ленин в тебе и во мне». Так и Иуда… Таким образом, Сонька все выдумала, чтобы поиметь трупы, как Яго… Вообще, поведение и Яго, и Иуды иррационально.

— Она кроме трупов получила и большую зелень на клык.

— Какую еще зелень? Доллары, что ли?

— Уж конечно не рубли.

— Что за чушь!

— Не строй из себя маленького мальчика. Тебе разве ничего не говорит Голден Эрроу? От этой компании был самый богатый венок…

— При чем тут венок?

— При том, что племянник Соньки, пришибленный кепкой вождя, — президент компании. Он сэкономил на Иване Ильиче миллионы, а Соньке кинул пару тысяч. Я думала, что он и тебе кинул сколько-то сребреников за содействие…

Николай Иваныч почувствовал, что на него накатился мрак, кровь отлила от лица.

— О Боже! — только и вырвалось у него.

Он схватился за дерево, чтобы не упасть.

— Я думала, что ты все знаешь, — видя состояние мужа, Серафимовна подставила руку под его локоть.

— Я думал, что ее племянника убил… Ленин.

— Однофамильца. Я думаю, что весь гонорар Соньки уйдет на ремонт сантехники. Слабое утешение, неравноценный обмен.

— Не понимаю я ее, не понимаю. Ее поведение иррационально!

— Просто она всю жизнь была влюблена в Ивана Ильича — вот и все. И вообще, я в положении, — добавила Серафимовна безо всякой связи с предыдущим разговором.

— В интересном положении? — удивился он.

— В самом интересном. От него, от Ивана Ильича.

Теперь Николая Иваныча ударило в пот, и он подумал, что настало самое время выпить водки.

— Пойди купи. — Он сунул Серафимовне купюру и кивнул в сторону рядом стоящей стекляшки. — Сивухи, — пояснил он. — А мне надо немного отдышаться. Интересно… интересно… девки пляшут, — бормотал он и крутил головой. Интересно, — пока не ощутил в руке пластмассовый стаканчик. — Ничего не понимаю.

— Вот я и пришла объяснить.

— Что-то я, братцы, тут ничего не понимаю.

— Могу рассказать по порядку, если хочешь. Ты, наверное, помнишь, как кто-то рассматривал с чердака в бинокль нашу квартиру. Тогда я купила занавески, которые ты прозвал пуленепробиваемыми. Помнишь?

— Ну и что?

— С этого все и началось.

— Это было давно.

— На самом деле никто за нами не подсматривал: просто мне нужны были плотные занавески — для исполнения моего плана.

— Понятно, — ухмыльнулся он. — По жанру детектива я должен был в этом наблюдателе — или в твоем сообщении о несуществующем наблюдателе — увидеть, как сказала бы Сонька, первый сюжетный узел. Так, что ли?

— Пусть будет так. И считай, мой рассказ будет ответом на твое: «возвращайся». Слушай дальше.

— Погоди, дорогая, ты мне совсем заморочила голову. Что же такое получается? Ты — моя мама? То есть мачеха, которая родила, то есть родит, сводного братца взамен погибшего Витька? То есть ты как бы Федра?

— Точно! Я — Федра! — почему-то обрадовалась Серафимовна, и он подумал: «До чего дура! На нее и обижаться невозможно». — Я читала пьесу француза Расина. Там такие страсти — ужас! Только я — Федра навыворот.

— Ты — моя мамочка.

— Да, я побывала по необходимости твоей мамочкой. Не скажу, сколько времени. Час? Минуту? Ради сохранения семьи, то есть продолжения рода. Я не могла допустить, чтобы род Ивана Ильича пресекся. И это стало целью моей жизни.

— Что ты плетешь? Какая необходимость? Какое сохранение семьи? Какая цель жизни? Ну ты, мать, даешь… стране угля!

— Ах, Коля! Не хотела говорить, но, боюсь, придется. Ведь ты ни хрена не понимаешь. Я хотела все сохранить в тайне. И чтобы никто ничего не знал. Ради твоего спокойствия. Придется расколоться.

— Ты уж расколись, будь добра. Облегчи мою душу.

— Еще не начинала, но придется. Только не спрашивай, как я все узнала. Ты ведь сам меня одернешь, чтобы я не вдавалась в этот… ну, натурализм и… как ее… в физиологию. Оказывается, не только женщины бывают бесплодными, но и мужчины.

— Чего-чего? — Николая Иваныча снова ударило в пот.

— Ничего тут особенного нет — просто болезнь. Бывает, что у него все как бы в порядке, а детей, как говорят татары, «йок». Нет детей — и все тут, хоть на уши становись. Дело, как мне объяснили врачи, не такое уж и редкое, особенно в наше время. И тогда я, как бы сказали в нынешних газетах, все спланировала. А начала с занавесок, которые не пропускают света и которые очень необходимы, чтобы за нами не подглядывали в бинокль с чердака. Но откуда взять детей, если муж неспособный? От проезжего молодца? Страшно, потом, чего доброго, прилипнет, как банный лист к заднице. Поймать на улице незнакомого товарища и завлечь на нейтральную территорию, а утром сказать: «Я тебя не знаю»? Тоже опасные гастроли. Взять ребеночка из детдома? И это не очень хорошо. Ты сам, если помнишь, как-то рассуждал на эту тему. Ты говорил, что лошадей, прежде чем вести на случку, очень долго готовят: кормят отборным продуктом, тренируют, дают слушать хорошую, спокойную музыку Моцарта и Гайдна и все такое. Лошадь перед случкой должна быть в веселом и одухотворенном настроении и ни о чем плохом не думать и ничего не бояться. И потому лошадь — благородное животное. А люди сходятся без любви, пьяные, злые, накурившиеся в лучшем случае табака. А девка при этом боится забеременеть, так как не венчана и еще боится подхватить триппер. Словом, мерзость. И рождается не благородное животное, а самая натуральная скотина. И род человеческий состоит главным образом из таких скотин. И скотины продолжают по-скотски свой скотский род, а своих щенков подбрасывают в детские дома. Заметь, никто не осуждает притонов… тьфу ты!.. приютов. Приюты — нормальное явление цивилизованного общества. Так ведь? А в нецивилизованном обществе приютов не было — там не было брошенных под забор детей. Сам рассказывал, что у наших северных народов — всяких чукчей и шмукчей — и теперь всякий ребенок — радость. А если у него родители погибли, то за него борются, каждая семья стремится заполучить ребенка. И он воспитывается с остальными детьми и не чувствует себя изгоем. Это мой ответ на намек Ивана Ильича взять ребенка из детского дома. Ребенок из детского дома — кот в мешке: не ясно, что он такое, так как его родители — не самые лучшие представители рода человеческого. И тогда я решила воспользоваться Иваном Ильичом. Ты ведь сам сказал, что он — мужчина. Но как воспользоваться? Не скажешь ведь ему в открытую. Напоить пьяным, как Лота? Читал небось в Ветхом Завете, как дочки подпоили батьку, праведника Лота, и отдались ему? Этот образец любви к своему роду не подходил: в нем, в этом варианте, было что-то жутковатое, хотя Лот и праведник. Поделилась своим намерением с Валюхой — она верная, она прошла школу молчания… Я подсчитала все свои сроки и все такое — тебе об этом знать не для чего… Кто в этом деле Валюха? Объясню. Сам как-то рассказывал о лончаках. Это молодой олень. Его подпускают к оленухе, и он с ней играется, дразнит, взбадривает, а когда она в самом веселом настроении, лончака ловят арканом и выпускают настоящего взрослого оленя. И тогда получается хорошее потомство — здоровые оленята. Потому и олень — животное тоже благородное. Валюха была как бы лончаком. Она пришла к Ивану Ильичу в натуральном виде, а когда поняла, что он в хорошем, веселом настроении, наступила на горло собственной песне и вышла будто бы по своим дамским делам. И тут пришла я. Ты, наверное, заметил, что у нас фигуры похожие. Ой, да что я говорю! Ты ведь сам попробовал ее.