Марк Твен - Жанна дАрк

• Название: Жанна дАрк
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Историческая проза

---

В глазах Жанны д'Арк, крестьянской девушки, Карл VII до своего коронования не был королем; для нее он был только дофин, то есть наследник. Если я где-нибудь написал, будто она называла его королем, то это была ошибка: она до самой коронации иначе не величала его, как дофин. Благодаря этому вы можете видеть как в зеркале (а Жанна именно была зеркалом, в котором ясно отражались низы французского населения), что для всей этой огромной, незамечаемой силы, которую мы называем народом, он до коронования своего был не король, а только дофин; а после венчания он сделался королем бесспорно и бесповоротно.

Теперь вы поймете, каким исполинским ходом на политической шахматной доске была коронация. Бедфорд со временем понял это и попытался исправить ошибку, короновав своего короля; но какую пользу это могло бы принести? Никакой решительно.

Кстати, раз я заговорил о шахматах: все великие деяния Жанны могут быть уподоблены этой игре. Каждый ход был сделан своевременно, и каждый ход был велик и плодотворен именно потому, что был сделан в надлежащее время. Каждый ход в отдельности казался важнейшим; но конечный итог показал, что все они были в равной степени необходимы и важны. Вот порядок всей игры:

1. Первый ход Жанны: Орлеан и Патэ — шах.

2. Следующий ход: примирение, но она не объявляет шаха, потому что это был ход для занятий позиций, и его выгода должна была проявиться впоследствии.

3. Следующий ход: коронация — шах.

4. Затем поход без кровопролития — шах.

5. Последний ход (после ее смерти): примиренный коннетабль Ришмон становится ближайшим сподвижником французского короля — шах и мат.

ГЛАВА XXXIV

Луарский поход как бы открыл дорогу в Реймс. Теперь уже не было достаточных причин, чтобы откладывать коронацию. Коронация довершила бы то дело, которое было возложено на Жанну самим Небом; а затем она навсегда отказалась бы от войны, умчалась бы домой, к своей матери, к своим стадам овец и на всю жизнь осталась бы у домашнего очага, в обители счастья. Об этом она мечтала: не зная ни минуты покоя, она нетерпеливо ждала, когда же сбудутся ее грезы. Она так всецело отдалась этому настроению, что я начал сомневаться в ее дважды повторенном пророчестве об ожидающей ее преждевременной смерти; и конечно, почувствовав эти сомнения, я с радостью за них ухватился и предоставил им полную свободу.

Король боялся двинуться в Реймс, потому что дорога была усеяна английскими укреплениями, как верстовыми столбами. Жанна относилась к этим крепостям пренебрежительно, считая, что теперь, при изменившихся условиях, когда англичане утратили всякую самоуверенность, опасаться решительно нечего.

И она была права. Поход в Реймс оказался подобен праздничной поездке. Жанна не взяла с собой даже пушек, ибо была слишком уверена, что их не пришлось бы пустить в дело. Из Жиана мы выступили в количестве двенадцати тысяч. Это было 29 июня. Дева ехала рядом с королем; по другую сторону короля сопровождал герцог Алансонский. За герцогом следовали три других принца крови. За ними ехали Бастард Орлеанский, маршал де Буссак и адмирал Франции. Затем Ла Гир, Сентрайль, Тремуйль и длинная вереница рыцарей и дворян.

Мы остановились на три дня перед Оксером. Горожане снабдили наше войско припасами, и к королю являлась депутация, но мы не вошли в сам город.

Сен-Флорентен открыл королю свои ворота.

4 июля мы прибыли в Сен-Фаль; а по ту сторону раскинулся перед нами Труа — город, наполнивший жгучим любопытством нас, молодежь, ибо мы помнили, как семь лет назад, на пастбищах Домреми, явился к нам Подсолнечник с черным флагом и принес позорную весть о заключенном в Труа договоре, о том договоре, который предавал Францию во власть англичан и отдавал замуж за «азенкурского мясника» дочь нашего королевского дома. Конечно, бедный город не был виноват; тем не менее воспоминание о прошлом разожгло нашу досаду, и мы надеялись, что здесь произойдут какие-нибудь столкновения — нам страстно хотелось пойти на город приступом и сжечь его дотла. Там был сильный гарнизон, состоявший из английских и бургундских солдат; кроме того, они ждали подкреплений из Парижа. До наступления вечера мы расположились лагерем против городских ворот, и устроенная неприятелем вылазка доставила нам кое-какую работу.

Жанна предложила городу Труа сдаться. Комендант, видя, что у нее нет артиллерии, осмеял ее требование и прислал ей грубо оскорбительный ответ. Пять дней продолжались совещания и переговоры. Никакого решения. Король готов был повернуть назад и махнуть рукой. Он боялся идти дальше, оставив позади себя столь сильную крепость. Но тут заговорил Ла Гир, и его слова наделили щелчком некоторых советников его величества:

— Орлеанская Дева предприняла этот поход по собственному побуждению; и мне думается, что в этом деле надо прислушиваться только к ее мнению, а не к словам других лиц, хотя бы и самых высокопоставленных и знатных.

Это было сказано мудро и справедливо. И вот король послал за Девой и спросил ее, как она видит будущее. Она ответила без малейшего оттенка сомнения или нерешимости в голосе:

— Через три дня город будет нашим.

Тут нарядный канцлер вставил свое словечко:

— Имей мы в этом уверенность, мы бы готовы прождать здесь хоть шесть дней.

— Шесть дней — отлично! Во имя Господа, сударь мой, завтра же мы войдем в город.

Затем она села на коня и поскакала вдоль рядов, восклицая:

— Готовьтесь! За работу, друзья, за работу! На рассвете пойдем на приступ!

В эту ночь она трудилась без устали, не щадя своих рук, как простой солдат. Она приказала забросать ров фашинами и связками хвороста, чтобы образовать подобие моста; и в этой тяжелой работе она приняла участие наравне с мужчинами.

На рассвете она заняла место во главе войска, идущего на приступ, и рога затрубили атаку. В то же мгновение на городской стене затрепетал под дуновением ветра флаг перемирия, и Труа сдался без выстрела.

На следующий день король, имея рядом с собой Жанну и сопровождаемый Паладином, который нес ее знамя, торжественно вступил в город во главе своей армии. И армия эта была превосходна, ибо она с каждым днем разрасталась все больше и больше.

Но вот случилось нечто странное. По условиям заключенного с городом договора гарнизон из английских и бургундских солдат получил разрешение унести с собою свою «собственность». И это было вполне справедливо, потому что иначе как бы они могли достать себе необходимое пропитание? Прекрасно. Солдаты эти должны были все пройти через одни и те же ворота, и в назначенный для их ухода час мы, молодые парни, отправились туда посмотреть; Карлик присоединился к нам. Вот потянулись они нескончаемой вереницей; впереди шли пехотинцы. При их приближении мы заметили, что каждый из них несет на своей спине тяжесть, непомерно объемистую и увесистую для сил одного человека; и мы говорили друг другу, что люди эти, видимо, нажились не в пример бедным, простым солдатам. Но что же оказалось, когда они подошли еще ближе? Каждый из этих негодяев тащил на спине пленного француза! Они, видите ли, уносили свои «вещи», свою «собственность», в точности воспользовавшись разрешением, которое было дано договором.

Подумайте только, как это было хитро, как находчиво! Что могла возразить, что могла поделать стража? Ведь эти люди, без сомнения, пользовались своим правом. Пленники составляли их собственность: этого никто не мог отрицать. Дорогие мои, если бы то были пленные англичане, то какая получилась бы богатая добыча! Ибо в течение столетия пленники-англичане составляли большую редкость и ценились высоко; а пленные французы — другое дело: они встречались в изобилии на протяжении целого века. Обладатель пленного француза вообще недолго берег его как источник выкупа, но чаще всего убивал, чтобы не тратиться на его содержание. Это показывает вам, как невысоко тогда ценилась такая добыча. Когда мы взяли Труа, то теленок стоил тридцать франков, баран — шестнадцать, а пленный француз — восемь. За животных платили огромные деньги — неудивительно, если цена эта вам покажется невероятной. Но помните, что тогда была война. Влияние войны сказывалось двояко: мясо становилось дороже, пленники — дешевле.

Итак, несчастных французов уносили прочь. Что мы могли поделать? Едва ли мы могли добиться чего-нибудь путного, но мы исполнили все, что было в наших силах. Снарядили гонца, и он помчался к Жанне с известием, а мы вместе с французской стражей остановили шествие и начали переговоры — вы понимаете, надо было выиграть время. Какой-то рослый бургундец потерял терпение и, издав проклятие, сказал, что его никто не посмеет остановить: он таки пойдет и возьмет с собой пленника. Однако мы загородили ему дорогу, и он убедился в своей ошибке: уйти было невозможно. Тогда он разразился самой безумной и кощунственной руганью и, сняв пленника со спины, поставил его на землю, связанного и беспомощного; затем он вынул свой нож и сказал нам с торжествующей злобой во взгляде: