Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

• Название: Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
• Автор: Л. Пантелеев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В настоящее четырехтомное собрание сочинений входят все наиболее значительные произведения Л. Пантелеева (настоящее имя — Алексей Иванович Еремеев).

В четвертый том вошли «Наша Маша» (книга для родителей), «Из старых записных книжек»

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Не мучь дитя, отдай пальто!..

. . . . .

В ресторане. Пьяный оправдывается перед соседом, с дамой которого он пытался перед этим заигрывать:

— Я извиняюсь, товарищ, заговорить с соседкой это не является нарушением плохого тона.

. . . . .

Пабло Пикассо показали картину и спросили, что он о ней думает. Пикассо ответил:

— Я не думаю. Я волнуюсь.

. . . . .

Когда мальчик Александр Македонский узнавал о какой-нибудь новой победе, одержанной Филиппом, он восклицал с досадой:

— Папа все завоюет, и на мою долю ничего не останется!

Кое-что все-таки осталось.

— К сожалению, я у них не питаюсь доверием.

. . . . .

Семья цирковых акробатов N. Родители акробаты слепые. Отцу 65 лет, матери — 56. Эстонцы. Старик делает щетки (платяные, бельевые, полотерные), летом торгует ими на Сенной. Глаза потерял «от пороха» восемнадцати лет от роду. Женился на зрячей, но уже терявшей зрение. Живут неплохо. Ходят в гости — к слепым же. Старуха занимается хозяйством, мешая на кухне зрячим. Самое горькое в их судьбе — это то, что они не знают, как выглядят их дети, а теперь и внуки. Часами просиживают над колыбелями и ощупывают лица детей.

Привередливы. Домработница возвращается со двора.

— Дождь идет?

— Нет.

— Правда? Ну-ка дай я тебя пощупаю.

. . . . .

Пришвин вместо «рюкзак» говорит: спинсумка.

Ужасно, по-моему. Тогда вместо саквояж надо: путьмешок, вместо бухгалтер: книгдержатель.

. . . . .

Фамилия врача по детским болезням: Витаминер.

. . . . .

Великий муж Греции, герой «золотого века» Перикл сказал, что главной заслугой своей жизни он считает, что:

— В жизни своей я никого не заставил носить траурную одежду.

. . . . .

«Катя».

Офицер после японской войны (или приехав в отпуск) поднялся на бельведер дачи, откуда расстилался чудесный, знакомый ему с детства вид. Море синело вдали, белел парус, по шоссейной дороге ползли золотистые возы с сеном.

И вдруг X с ужасом замечает, что он мысленно, по привычке, вычисляет в уме (он — артиллерист) угол возвышения, заряд и тому подобное.

Яхта или воз с сеном для него — уже только цель, мишень.

. . . . .

Эпиграф для «Кати»:

Под знаком равенства и братства
Здесь зрели темные дела…

А. Блок

. . . . .

Букинист жалуется:

— Наше время для книжного дела — не сезонное.

. . . . .

Херасков любил давать советы молодым стихотворцам. Прощаясь с ними, говорил, приподняв колпак:

— Чистите, ради бога, чистите, чистите! В этом вся сила. Чистите! О, чистите, как можно более чистите, сударь! Чистите, чистите, чистите!

(См. письмо Батюшкова к Гнедичу от 7 ноября 1811 г.)

Далеко не всё, конечно, но очень много в этом «чистите»!

. . . . .

— Возьми полотёнушко, утрись.

. . . . .

Е. В. Тарле* — похож на старого обрюзгшего Наполеона. Даже седые волосы его — наполеоновские: мягкие, слегка волнистые, падающие прядкой на лоб. И поза: Бонапарт обозревает, сидя на барабане, Москву… Поза ленивая. Каблуки на башмаках стоптаны.

. . . . .

Мать:

— Уймись, демоненок!

. . . . .

«Катя».

Иван Афанасьевич в хорошем настроении, чокаясь с дамой, говорил:

— Будьте толстенькая!

. . . . .

Когда А. Н. Толстой узнал об отмене «авторских» в кино (а только что вышел на экраны «Петр Первый»), он схватился за голову и воскликнул:

— Со времен отмены крепостного права род Толстых не терпел таких убытков!!.

. . . . .

Столовая на окраине П. Столы в густо запятнанных скатертях. На столах цветочные горшки в белой рогожке. Из горшков торчат какие-то палки. Цветами не пахнет.

. . . . .

Сказочный, русский, очень древний (еще скомороший) зачин:

— Ну, братцы, я вам скажу сказку. Слушать да не смеяться, а кто знает — не переговаривать! Кто будет переговаривать, тому буду по плюхе давать.

. . . . .

«Катя».

Вскоре после возвращения с Дальнего Востока. Ваня сидит в парикмахерской на Вознесенском, куафер подстригает его колючий ежик, на белоснежный балахон падают и складываются в причудливый орнамент коротенькие черные волосики, и Ване вспоминаются китайские и японские иероглифы на вывесках в Маньчжурии.

. . . . .

Известный адвокат Николай Васильевич Коммодов. Ему под шестьдесят лет. Маленького роста, очень широк в плечах, с солидным брюхом. Лицо неинтеллигентное, грубоватое и как будто даже глуповатое.

Седеющие волосы зачесаны гривой. Когда говорит, впечатление, будто пародирует какого-то известного адвоката. Очень веселый, любит пошутить и шутит тоже грубовато и так же грубо хохочет, когда шутят другие. Хитер, конечно. И умен. Говорит с интонациями провинциального актера. Без улыбки слушать его трудно.

. . . . .

Коммодов защищал когда-то известного убийцу, извозчика Комарова, убившего сорок человек.

— В камеру к нему я боялся заходить. Был такой случай, когда арестант кандалами убил следователя. Комаров представлял из себя широколицего мужика с совершенно деревянным лицом, широко расставленными и глубоко сидящими глазами. Меня все время занимал вопрос: чем дышит этот человек? Что он думает? Но, поверьте мне, это была полнейшая духовная анестезия. Я, помню, у него спросил: «Скажите, Комаров, как же вы это так — сорок человек? Неужели не жалко?» А он помолчал и говорит: «А тебе, Николай Васильич, когда ты мух давишь, — жалко?» А? Каково?! Это человек — про человека! Я у него спрашиваю: есть ли у него на свете что-нибудь дорогое, священное? Верит ли он во что-нибудь или в кого-нибудь? «Да, говорит. Верю. В ежа, который колется».

. . . . .

Тому же Коммодову пришлось когда-то защищать группу крестьян, убивших колдуна. Люди, которые убили этого человека, твердо верили, что он — колдун: скотину портит, воду заговаривает и так далее.

Защищая их, Коммодов напирал на то, что они — субъективно — не совершили убийства человека. Они убили — тварь, вредителя, злую силу. Виноваты в этом, дескать, темнота и отсталость, забитость русской деревни.

Присяжные оправдали убийц. После судебного заседания Коммодов разговорился с одним из них — благообразным, белоголовым стариком.

— Вот, — говорит, — братец мой, какая история. Что же это получается? Ведь могли бы вас и не оправдать. Темь у вас тут непроглядная.

— Э, брось, барин, — говорит старик. — Что темь — это ничего, а вот колдунов у нас много — это беда. Ну, да теперь мы их всех изведем — до последнего!

. . . . .

С утра почему-то не выходят из головы стихи Блока:

…И встретившись лицом с прохожим,
Ему бы в рожу наплевал,
Когда б желания того же
В его глазах не прочитал.

В такой именно паршивый, слякотный и дождливый весенний день подошел к окну, отдернул на мгновенье штору и увидел: бредут понурые лошади, влекут замызганную, бывшую когда-то белой колесницу, на ней гроб, покрытый черной попоной с серебряными шестиконечными звездами. За гробом — шесть-семь евреев, одни мужчины, и все пожилые. А один, в стоптанных галошах, идет у самого катафалка и даже руку положил на гроб — наверное, брат или муж. Скорее всего — брат. Потому что холостяком выглядит. И как-то не могу представить жену его.

. . . . .

Артистка X ехала с собакой в поезде, возвращалась с Юга в Ленинград. Поленилась, не вывела утром собаку, забыла о ее естественных надобностях. А воспитанная собака не могла позволить себе сделать что-нибудь дурное в помещении. Терпела, терпела и — не вытерпев — на полном ходу выскочила из окна вагона.

Муж, вырастивший собаку, узнав о случившемся, пришел в ужас, в бешенство, в отчаяние. Он выяснил, где именно, на каком перегоне это произошло, и на следующий же день отправился на розыски собаки. Долго блуждал вдоль полотна железной дороги, заходил в соседние деревни. Местные жители рассказали ему, что да, действительно, шныряла тут в лесу какая-то странная собака. Несколько дней подряд она выходила навстречу дневному поезду. Заметив ее, мальчишки принялись охотиться за ней. Тогда она переменила тактику — стала выходить к вечернему поезду. А потом и вообще скрылась.

Хозяин искал ее две недели! Обошел все окрестные деревни. И наконец наткнулся на нее в лесу. Собака одичала, увидев человека, она кинулась на него, укусила за палец и только тут, почуяв кровь, очухалась, узнала Николая Павловича, принялась визжать, кидаться на него, ласкаться, лизать его щеки и руки. Тут же она проделала все фокусы и кунштюки, которые знала: стала за задние лапы, «умерла», сорвала с головы хозяина шляпу…

Возвращение собаки и хозяина превратилось в триумфальное шествие.

Он обошел в обратном порядке все деревни, где был раньше. И все радовались, поздравляли его, щедро угощали его и собаку, потому что знали о горе этого человека и не считали это блажью.