Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

• Название: Вечник. Исповедь на перевале духа
• Автор: Мирослав Дочинец
• Издательство: Карпатська вежа
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 966-8269-15-2

Это - исповедь великой души, документ мудрого сердца. Это — не просто описание исключительной судьбы необычного человека. Это - подарок судьбы для тех, кто спрашивает себя: «Кто я, откуда я, для чего я? И куда я иду?» Это письмо поможет обрести себя и укрепит в великом Переходе из ничего в нечто.

---

«Огнем битая, - тихо говорит. - Меньше дровишек подкладывай». - и возвращается в свой закут заканчивать молитву.

Хотя другие и не любили бабу, я к ней тянулся. Меня очаровывала ее сутемная ворожба, меня веселили ее бойкие приповестки-пословицы. Они, как зерна, запали мне в память: «Кабы здоровье, а грехи будут», «Многие вороны и коня заклюют», «Разумный пес на ветер не лает», «Честному честь и под лавкой», «Когда делаешь махом - пойдет прахом», «Муж пахнет ветром, а жена - дымом», «Голого ремень греет», «Беда вымучит, беда и научит», «Каков куст, таков и прутик»...

Бульк-бульк-бульк...

Повествуя о своем родовом кусте, как обойти старшину

Я уже говорил, что отца не имел. Но он был. Я долгое время не понимал, почему меня сельские дети прозывают «панчуком». В науке первым был, за это в школе мне кружечку молока давали. Однажды управитель пришел на урок, дьяк перед ним подобострастно заискивал. Тогда вызвал к доске меня. Все, что просил, я написал и выразительно прочел.

«Чисто пишет, гладко читает, - похвалил меня управитель. - Чей дитвак?»

«Панчук-копилец», - захихикал дьяк.

«А-а-а, - догадался управитель. - Кровь! От ровного дерева ровна и тень».

Челядь называла моим отцом молодого пана Драга, приезжавшего сюда из Вены к деду на вакации. Так и сошелся с моей мамкой. Когда после родов изгнали ее со двора, старый Драг дал ей сверток — цветастый платок на косички и жестяную шкатулку с кофейными сладостями. Баба не дала их сьесть, а растопила с подсолнечным маслом и нарисовала той краской на печном дымоходе двух лебедей, целующихся клювами.

Няня, отца своего, я никогда не видел. Он из Вены сюда не потыкался. А старый Драг, когда я подрос, брал меня пастушить на лето. Хорошо кормил, приодел. Как-то вечером, когда я возвращался со скотиной, повстречал нас на бричке. Подозвал перстом и строго спросил:

«Вижу, с книжкой ходишь? Так, что легче - читать или коз пасти?»

«Козы мне читать не мешают, - ответил я на то. - А им не мешают мои книги».

«Ов-ва, - озорно сгримасничал пан. - Мои козы имеют умного пастыря»...

Мне показалось тогда: его студеные серые глаза чуточку потеплели.

Осенью меня определили в гимназию, и я легко прошел испытания. Дали мне задаром тужурку, шапку, юфтевые сапоги и кожану сумку через плечо. На улице Керамичной в Хусте поселили меня на квартиру, где я и столовался за казенный счет. Профессор Матико, сразу полюбивший меня, однажды молвил: «Ты должен всячески благодарить пана Драга. То его заботами стелется тебе наука, добрый молодец».

А со временем тот же Матико, преподававший нам в гимназии историю и философию, рассказал и о самих Драгах.

Мадьярский король в 1332 году за верную службу наградил рыцаря Драга Хустским замком с прилегающими к нему землями. То был смелый полководец-рубака, его смуглое угрюмое лицо украшали рубцы. А норовом славился таким своенравным, что его и прозвали Драгом. По- румынски это означает черт. С тех пор пастбища вдоль соляного тракта называются драгами, и село тут приметное основали - Драгово. Твердой рукой правил своей доминой- имением тот властелин. Даже король побаивался крутого васала, часто с ним имел стычки. Пока наконец не приказал вышибить его из Хустской твердыни и вытеснить в румынские Карпаты. Так черный рыцарь отошел в безвестность, не семья его рассеялась по русинскому Мараморошу и Трансильвании. К тем Драгам волею судьбы прилепился и я.

С молодым профессором на вакации мы брали заплечники и отправлялись в пешее путешествие вокруг горы Мензул. Шагали по кременистому пути рядом с телегами, везущими из Шандрова соль и ропу. Эту дорогу в непролазних чащобах пробивали еще даки, наши пращури с голубыми глазами и воинственными сердцами, погубившие потом Римскую империю... Сворачивали мы на извилистые пешники-тропинки контрабандистов, ходивших за вод кой- миндрой в Сигот. Подседали к ватрам бокорашей, сплавлявших рекой дарабы-плоты в долину. Купались- раевали в Тисе, под ольховыми кустарниками ловили длинноротых марен с белыми усами. На берегах тут когда- то устремлялись в небо, как струны, высоченные тисы, с которых римляне и германцы тесали-строили храмы и корабли. А тепер с голых вершинок нам моргали под солнцем золотые луковицы церквушек. Пили мы и шипящий буркут - целебную воду из криницы, у которой останавливался сам цисарь-император Франц-Иосиф. Оттого и прозвали сие местечко Бовцарь. В мочаристых Кирешах миловали взгляд медянки (по-книжному нарциссы), словно белыми звездами упали с неба и пахучими покрывальцами соткали узор на всю долинную ширь.

«Вот, друг, она перед тобой - наша безымянная земля, - восторженно придыхал Матико. - Земля, которую один мудрый человек нарек Серебряной. Так нужны ли нам возле нее еще какие чужие золотые горы и молочные реки?»

Я отрицательно мотал головой. Меня не прельщала никакая чужбина.

Бульк-бульк-бульк...

Сладкую дремоту оборвала шишка, шлепнувшись в мою купель. Я вылущил из нее пяток орешков и с вожделением сжевал - первую трапезу сего дня. Зачерпнул горстью воды - она отдавала нефтью, которую бабка советовала мне глотать, когда покалывало в животе. Черная вода будто высосала из меня смертельную усталость, хворая рука, хоть и слабо, но поддавалась. Может, багодаря медведю, тронувшему меня лапой, а может, кость стала на место, когда я кувыркался вниз? Так все хорошо свершилось. Пожалуй, медведь с того поднебесья не слезет сюда.

Я оделся и рассмотрелся вокруг. Перед глазами лежала широкая, как панский двор, поляна, принаряженная бледным первоцветом и козодресом, цветочки которого чем-то привлекали козьи мордочки. Обручем нависала над ложбиной каменная стена, с которой я сюда и свалился. Кое- где она была подбита ржавым можжевельником и жмутами высохшего колькавника. Скалу огибал гремучий поток. Такой быстрый, что казалось - вода переворачивает камни. А дальше простирался черный лес. Чернили его темные косматые смереки-ели вперемешку с густыми стволами дубов. Не этот ли лес имел тогда в виду сотник?

Стояла тут какая-то особая загусшая тишина, прошиваемая серебряной нитью ручейного звона. Чувствовалось тут теплее, чем наверху, сверкала уже хорошо распустившаяся зелень. Птицы возились с гнездами, полоз- удав выгревался на подсолнечной стороне. Кажется, горячая подземная жила, выбрызгнув в расщелину, согревала всю межгорную котловину.

Любо тут было. Если бы такая картинка встретилась в наших переходах с Матиком, мы бы непременно стали лагерем на ночлег. О нем стоило сейчас подумать и мне. Сперва я распутал перевязь на руке - в траву, сверкнув лезвием, соскользнул багнет-штык, подарочек от командира. Или, может от самой судьбы? Теперь я мог устроить себе кой-какую постель. Нарезал еловых лап и начал высматривать удобное для ночлега местечко. В подошве скалы зиял крупный выдолб-пещера, над которым нависала каменная крыша.

«Тут и от ветра защита, и дождь не намочит», - подумал я и снес туда свою зеленую постель. А для укрытия нарезал сухой осоки, густо шелестевшей вокруг булькающего озерца.

Когда я с этим управился, пошел позаботиться о каком- то ужине. Что я тут мог настарать для еды? В прошлогодней листве нашарил буковых желудей, уже прошитых хвостиками ростков. Горьковатая снедь, да что поделаешь - пустое брюхо прилипало уже к хребту. Хорошо, что дальше нашелся съедобный каштан, называемый у нас «гистыней». На вкус лучше, но сейчас, по весне, отгонил плесенью и вязал язык. Не так насытился сам, как заморил червячка голода. Дикий щавель чуть перебил постную горьковатость той еды.

Когда возвратился к своему логову, то заметил на возвышенности стайку молодых березок. Вот чей солод мне теперь не повредит. Березовым соком я любил угощаться с пастушьего детства. Надрезав кору, воткнул в нее полый стебель и лег под березой так, чтобы струйка мне капала прямо в рот. Сначала потекло жиденько, а дальше обильнее. От твердой свежести сока мне аж зазвенело в висках, замелькали темные палочки в глазах. Дерево лелеяло меня, как приблудное дите. Измученный, ослабленный организм набирался земной моци-силы. Я лежал себе так и видел на фоне неба обрис скалы, под которой примудрил себе пристанище. Время и ветер беспощадно выщербили ее, сотворили что-то похожее на человеческое лицо. Так и есть: крутое чело, с горбинкой нос, подкова усов, крепко сжатые губы и широкая, закорененная в чащу борода. Кого-то мне так напоминал сей каменный лик... Так деда же! Моего деда! Наплыв воспоминаний о домовстве согрел мою озябшую в скитании душу. И тут же сверкнула в голове неожиданная догадка, а что, если это мой второй дом?

Пугливые мысли выстраивались в плотную цепочку: что-то или кто-то будто вел меня сюда на протяжении последней седмицы... Гарнизон Карпатской Сечи... Красное поле, которое стало кровавым... Выбор команданта Скобала, выпавший почему-то на меня...Река, вынесшая меня на берег... Медведь, загнавший меня в каменный мешок... Теплое озеро... И вот скала с такими родными чертами...