Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

• Название: Вечник. Исповедь на перевале духа
• Автор: Мирослав Дочинец
• Издательство: Карпатська вежа
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 966-8269-15-2

Это - исповедь великой души, документ мудрого сердца. Это — не просто описание исключительной судьбы необычного человека. Это - подарок судьбы для тех, кто спрашивает себя: «Кто я, откуда я, для чего я? И куда я иду?» Это письмо поможет обрести себя и укрепит в великом Переходе из ничего в нечто.

---

...О том, как рыскал ночами, будто лунатик, на вольных просторах, жадно ходил по человеческим, а не звериным тропинкам; как натолкнулся на окопы, битком набитые убиенными солдатами, и на бетонные доты с обожженными телами; и стягивал тех несчастных, недавних врагов, примиренных смертью, в братскую могилу и хоронил, ибо так пристало обходиться с человеческими костьми; как мог, загладил эту бойню землей и увенчал мирным крестом; там я разжился на неплохую одежонку, инструмент, часы, бритву, бумагу и писало, на немецкий карабин винтовой нарезки и ящик патронов - тем горемыкам это уж было ни к чему, а мне, чащобному галайде-бесприютному, само просилось в руки...

...И о том, как заприметил меня в лунном мареве старый овчар, назвавшийся погодя Олексой, и рухнул на колени, застонал: «Воскрес святой человек! Благослови, отче Лавре!»

-  «Не святой я и не отец, а скорее сын вам» (хотя чему удивляться: выцветшие космы на голове и в бороде делали из меня старика); с того времени мы с Олексой тайно встречались, овчар приносил мне в переметной сумке крупу, муку, подсолнечное масло, мыло и нитки, а от меня забирал в долину сухие грибы, шкурки, вырезанные из дерева игрушки, зелье, мазь и настойки с назначеними, как и от чего принимать; слухи о безымянном знахаре распостранялись по Верховине, и лекарства заказывали даже из Мукачева, Дебрецена и Лемберга-Львова...

...И о червлених-красных волках стоит вспомнить хотя бы походя, ибо и они из монашеских записей пришли в мою действительность. За четыре года я соединил очищенную до меня блаженным Лавром территорию с моей. Это значило, что половину чащи было упорядочено. Тогда я двинулся на север. И когда разведочная я просека была окончена, открылась расщелина в скале. Я заприметил, что завершение кусища работы всегда преподносит мне какой- либо подарок. Между глыбами извивался сверху ручеек и у подножия сеялся изобильным водопадом. Из болота лакали воду два волка. Да какие! Были они покрупнее овчарских собак, широколобые, с лохматыми ушами торчком, притупленной мордой и длинным пушистым хвостом, как у лисы. Шерсть была красноватой, на спине темнее, на брюхе светлее.

Я никогда не видел такого зверя, хотя и слышал от почтенного Джеордже, что ему случалось встречать редкостных диких альпийских собак рыжей масти. И что они очень свирепы, стаями нападают на оленей и коз и на месте рвут их в клочья. Человеку тоже стоит их остерегаться. Мне эти звери еще ничего плохого не сделали, и я выстрелил в небо. Волки упругими прыжками шмыгнули в чащу.

В расщелине громоздились груды ржавой руды. От этого и вода казалась червленой. Я пил пригоршнями и плескал себе в распаленное лицо. В бороздках ладоней осталось несколько блестящих крупинок. Иль мне показалось? Подставил под брызги шапку, вода расплескивалась через края, а на донышке танцевало золотое семечко. Золото? Змеистый ручеек вымывал из червленой скалы золото. Схимник намеком напомнил об этой жиле, к которой сам остался безразличным. Теперь она открылась мне - как плата за годы лесных лишений. И смешно, и грешно. Я не знал, понадобится ли мне когда-нибудь золото, но, имея хозяйственную жилку, не мог не воспользоваться этим подарком судьбы. И начал добывать золото, как добывал хлеб насущный или соль, или лекарственные травы.

Я связал плотные лотки из мачулы и устелил ими русло потока. Золотые чешуйки оседали на корявых изгибах. Раз в неделю я тщательно собирал их и ссыпал в кожаный рептушок-мешочек, пряча его в дупле ясеня. Чубатому дятлу, поселившемуся на моем дворище, этот тайник не мешал.

Пересыпая как-то золотой песок в ладонях, я подумал: нет полного счастья в жизни, лишь крупицы его; нет всей правды, только песчинки ее. Золотые песчинки правды, каковы надлежит собирать и накапливать в сокровище.

-  Каждый, кто жаждет чуда от судьбы, от людей, от Неба, чудо в тебе! Взгляни-ка в зеркальце добрыми, улыбчивыми глазами-ты чудо из чудес, сотворенных Творцом.. Он хотел создать тебя именно таким. Таким ты Ему нужен. Будь собой! Принимай себя! Радуйся себе! Заглядывай в себя - и найдешь в этом кладезе все. Ибо дано тебе все, что нужно. И сверх этого.

Проходили дни за днями.

Дни как дни, дни, ровно годы, и дни куцые, точно заячий скок. И в их протяженной веренице настал день, когда на скале, в кругу восходящего солнца, явились Божие люди. Они, словно черные камешки, стояли над стремниной, не подавая голоса. Но я услышал их немое взывание. По стволу белой пихти я, как обычно, взобрался на вершину скалы и поклонился пришельцам. Их было восьмеро, темная одежда порыжела на солнце, а в морщины лиц въелась дорожная пыль. За плечами они держали, будто свою судьбу, дырявые крапивные мешки.

«Брат Лавр позвал нас сюда», - молвил старейший среди них, опираясь грудью на неотесанную патерицу.

«Вы хорошо дошли», - сказал я и помог каждому спуститься в лесную чащу. Это было нелегко, потому что никто из них не хотел выпускать из рук свою ношу. Позже я узнал, что несли монахи книги, иконы и церковную утварь, все, что удалось спасти из разгромленного пришлой властью монастыря. Чудом и сами спаслись, ведь других схватили и запаковали в товарые вагоны.

Перед ужином братья стали на колени. А затем ночь напролет молились при мощах. Я оставил им на пороге воду.

На следующий день мы выдолбили в горе крипту. Камень - диво дявкое! - поддавался, будто сыр. Устлали нишу мхом, положили кости блаженного Лавра и замуровали. После службы Божьей я подал каждому по завернутой в листья печеной рыбине и лепешке. Ели они стоя и молча, как в пути. Насытившись, старый монах облизал кленовый лист и улыбнулся детскими глазами:

«Теперь только Господь знает, куда нам идти».

«Вы дома», - сказал я. А мысленно укорил себя за то, что произнес это, как хозяин.

Смешон человек в своем ничтожном тщеславии. Монахи босиком топтались по сухой хвое, а над ними могучими куполами вздымались зеленые храмы елей. И я невольно определял взглядом удобную площадку под сруб для келий, возвышенное место для церквушки. Ладони аж подергивал сладкий зуд по топорищу.

Вдруг старый монах легко наклонился и положил голову к моим ногам:

«Спасибо тебе, добрый самарянин».

Я настолько был смущен, что не нашел слов для ответа. Резве что предложил им свое жилище, ведь сам мог перебыть и в колыбе. Отцы на это не согласились. Было решено: пока построят какую-то обитель, они поживут в пещере преподобного Лавра. Тогда, советовал я, нужно разобрать каменную стену, каковой усопший зачем-то перегородил пещеру Отец Паисий (так звали старейшего) и это отклонил.

«Мы будем гостями, нанимателями сей чудной келии и не смеем нарушить ее первобытного уклада».

Теснота и мрак, в коих они поселились, угнетали меня, но не их. (Позже, когда мы, использовав бревна, каждому обустроили по отдельному углу, меня еще пуще поразил рассказ отца Паисия: площадь кельи должна быть два на два с половиной метра, а высота такой, лишь бы жилец не касался головой потолка. Тесная, давящая каморка, нагоняющая тоску Как я не уговаривал не жалеть дерева, расширить комнатенки, настоятель был непреклонен. Для себя он намерял келию еще уже, еще теснее. В ней поместились только суровая деревянная кровать, доска-столик да икона на стене. Со временем постиг я суть такого обустройства. Стесненное пространство помогает монаху усмирить себя, самоуглубиться, обратиться к своему сердцу. Не ведал я тогда, что этот опыт когда-то понадобится и мне.)

А тогда нужно было нам с чего-то начинать. И начал я с ясеневого дупла. Тайно передал горсть золотой крупы овчару Олексе, а тот обменял ее на пилы, топоры, рубанки, кованные скобы, дверные петли. Да и кормить артель нужно было чем- то.

Двое в общине знали толк в плотницком деле, один, брат Неофит, учился резьбе по дереву в Кавсокаливе на Святой Горе Афон. Да и другие, вышколенные бесконечным послушанием, жадно хватались за любую работу. Стронутое из насиженных мест, изгнанное из трех монастырей, святое общество взялось за работу, как пчелы, с молчаливым рвением и настойчивостью. Здесь, в безмолвной пуще, надеялись они на длительное учредительство. А пожалуй, просто радовались уединению боголюбивой цели.

Отец Паисий твердым троеперстием благословил первые строительные усилия. Тюканье топоров и визжание пил наполняли лес от утренней зари до вечерней. Затем под скалой правилась церковная служба. Торжественные голоса, радостные и чистые, эхом отдавались в червленом ущелье, дрожали над потоком, возносились над густым первобытным лесом до небесных звезд.

Потом мы скромненько трапезничали, а кто-то из братьев при лучине читал что-то из Святого Письма. И я не раз видел, как широкоплечий и бровастый Кирилл, расчувствовавшись, ронял от растроганности слезы умиления в миску. Брат Кирилл «лелеял молчание», жил в безмолвии. Да не только слезы капали в его снедь, Кирилл подливал к еде воду. Выбирал пальцами гущу, а жидкость выпивал из миски.