Пип Воэн-Хьюз - Реликвии тамплиеров

• Название: Реликвии тамплиеров
• Автор: Пип Воэн-Хьюз
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-049998-4, 978-5-9713-7396-4, 978-5-9762-6406-9

Священные реликвии христианства…

За право обладания ими ведут войны короли средневековой Европы.

Но как отличить подлинные мощи от подделки?

Как распознать истинное сокровище среди сотен фальшивых?

И если уж посчастливится завладеть настоящей реликвией, как сохранить и ее, и собственную жизнь?

Вот лишь немногие вопросы, на которые вынужден искать ответы брат Петрок — юный монах из провинциальной английской обители, волей случая ставший учеником и помощником легендарного «охотника за реликвиями» де Монтальяка…

---

День был просто великолепный и дьявольски жаркий. Тропа вилась между высоких каменных стен, загораживавших сады и огороды, а также многочисленные виноградники. Лозы, тяжело обвисающие под тяжестью незрелого винограда, перевешивались через серый камень ограды. Мы взбирались по грубо вымощенной булыжниками дороге, потом по широким ступеням, вырубленным — кто знает, сколько столетий назад? — в самой горе. Насекомые жужжали и звенели. На нас садились крупные кузнечики, я таких никогда не видел, Под их темно-коричневой броней скрывались крылышки — ярко-красные или синие. Мухи осаждали уши наших ослов, но вскоре переключились на нас, впиваясь в покрытую потом плоть. Я слишком быстро осушил флягу с водой, и смотреть, как Анна изредка прикладывается к своей, было сущей пыткой. Я уже опасался, что, когда мы наконец доберемся до гробницы, и сам воистину превращусь в святого мученика. Может, местные и примут мое изувеченное ослом тело вместо святой Тулы.

Тропа стала еще круче, и копыта ослов звонко били по камням. Впервые за все утро я порадовался, что не иду пешком. Бредущий впереди священник, кажется, был уже на грани апоплексического удара, взбираясь на таком солнцепеке в своей развевающейся черной сутане. Потом стены по обе стороны тропы раздвинулись, открыв перед нами широкое пространство, также огражденное. В его центре, обсаженная рощицей кипарисов, чьи тонкие стволы здорово искалечило время, стояла маленькая часовня с куполом, едва ли больше капитанской каюты на «Кормаране». И такая древняя, что, казалось, уже вросла в землю, но недавно покрашенная известью, так что на нее, как и на большинство домов на Коскино, при ярком солнце нельзя было смотреть без рези в глазах. Две ступени вели вниз, к выкрашенной в синий цвет двери. Священник сделал нам знак подождать, спустился по ступеням и открыл дверь. Я заметил, что она не заперта. Он исчез во тьме. Селяне уже расстилали вокруг нас коврики и выкладывали на них еду и питье. «Как они только умудрились втащить все это сюда?» — поразился я, осторожно стаскивая собственное истерзанное тело с дьявольского седла. Было жутко больно даже просто сдвинуть ноги вместе, и я помолился, чтобы мои драгоценные яйца не оказались расплющенными всмятку, потому что больше их не чувствовал.

Я успел, ковыляя, приблизиться к Анне, демонстрируя при этом всю фламандскую рыцарственность, на какую только был способен, когда священник вышел из часовни, поставил перед собой свой посох и начал петь. Это была какая-то литургия; его голос устремлялся ввысь, вибрировал и эхом отражался от окружающих нас стен. Мощный звук, казалось, возникал из самой горы и, пройдя сквозь его тело, взлетал к небесам. Селяне оставили свои приготовления к пикнику и начали собираться вокруг нас, крестясь наоборот, справа налево — на греческий манер. Песнопение замерло, все забормотали «аминь». Священник поманил нас. Настало время войти внутрь.

Я взял Анну за руку, и мы на негнущихся ногах проследовали к двери часовни, распахнутой и черневшей позади священника, как зев пещеры. Подобрав полы своей сутаны, он шагнул вниз и вошел внутрь. Я на секунду замешкался. За дверью было темно, как в беспросветную полночь, и она словно бы заключалась в раму из сверкающей на солнце белой стены часовни и выглядела дырой, пробитой в ясном дне. Потом Анна ткнула меня в бок, и я вошел внутрь.

Глазам потребовалась всего пара мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку. Все вокруг сияло и посверкивало, но как только мне удалось сфокусировать взгляд, я понял, что нас окружают сотни свечей, каждая из которых горела маленьким ярким пламенем. Внутри оказалось больше места, чем могло показаться снаружи. Мы стояли на здорово истертом полу из чередующихся черных и белых плит. Вдоль стен тянулись лавки темного дерева с вырезанными на них виноградными лозами и змееподобными драконами. Я взглянул вверх. Там были оконца, но стекла за многие столетия так закоптились от чадящих свечей, что сквозь них просачивалось лишь слабое свечение темно-янтарного оттенка. Там, вверху, виднелись лица — ангелы в окружении переплетающихся крыльев. А впереди, в отсветах свечей, стояла рака святой Тулы. От удивления я чуть не охнул.

Тула лежала в раке, столь же богато украшенной, как и подобные ей реликвии в огромных кафедральных соборах всего христианского мира. Это был прямоугольный гроб из кованого серебра, который умелые руки мастера украсили изысканными инкрустациями — изображениями ветвей с листьями, где сидели птицы и играли маленькие животные. В центре размещался греческий крест, выступающий рельефом, и все четыре его конца украшали изумруды, отражающие свет, исходящий от огромного граната. Это была работа древних римлян, намного более искусная и изящная, чем что-либо, сделанное в наше время. И несомненно, это был гроб некоей благородной римлянки, а не какой-то там жалкой святой из подворотни. Значит, Адрик прав. И ученые из Кельна тоже. Какая-то очень важная и высокопоставленная особа была привезена сюда, в это Богом забытое место, и вместо огромного собора и всемирного культа, привлекающего пилигримов со всех концов света, канула тут в небытие, став еще одной покровительницей маленькой деревушки. А Билл из-за нее погиб…

Наши спутники, Жиль и капитан, вошли в гробницу следом за нами. Я обернулся и увидел, что глаза у Жиля стали как блюдца — он вбирал в себя и запоминал все увиденное. При этом он немного напоминал лиса в курятнике, медленно и осторожно расхаживая взад-вперед по узкому помещению. Лицо капитана было бесстрастно. А священник между тем возился с изящными запорами в головах и ногах раки. Он низко склонил голову и то ли пел, то ли бормотал молитву, опустив ладони на крышку. Затем, явно претенциозным жестом, открыл ее, откинув назад на петлях, пока она не замерла, удерживаемая в вертикальном положении серебряной цепью, и поманил нас к себе. Внутри было покрывало из новенького зеленого шелка, которое священник оттянул в сторону. Под ним виднелся свободно лежащий льняной саван — его тоже откинули. И мы уставились в лицо святой Кордулы.

Это все-таки было лицо, хотя миновало уже девять веков. Столетия придали коже цвет и блеск черного гагата. Опущенные веки провалились в глазницы, но брови все еще надменно изгибались. Тонкий прямой нос переходил в узкие губы, едва прикрывавшие ротовое отверстие, где виднелись поразительно белые зубы. Волосы у нее, вероятно, были каштановые. Теперь они имели пыльно-бронзовый оттенок и свободными хрупкими кольцами прилегали к черному куполу черепа. На ней была туника из пожелтевшей, запятнанной льняной ткани, богато расшитая у ворота и на рукавах нитями из драгоценных металлов, а все тело, от шеи до щиколоток, завернуто в прозрачный муслин, вероятно, с целью удержать от распада хрупкие от времени одежды. Под тканями вздымалась вверх грудная клетка, нависая над провалом живота. Ее руки с кольцами на трех почерневших пальцах лежали скрещенными под давно исчезнувшими грудями, и в них покоился богато изукрашенный наперсный крест. Ноги были обуты в новенькие тапочки из несообразно яркой красной кожи. Священник снял их еще одним изысканно-претенциозным жестом, как бы священнодействуя, и дал Анне знак приблизиться. Он что-то прошептал ей на ухо, и, кивнув в ответ, она медленно перекрестилась — собранные в щепоть пальцы коснулись лба, сердца, правого и левого плеча — и, опустившись на колени, прикоснулась губами к сморщенным губам святой и возложила руки на грудь Кордулы, потом на пустую чашу живота и, наконец, на ее лобок. Еще один знак священника — и Анна снова наклонилась и поцеловала ноги Кордулы. Потом священник поцеловал ее, в одну и другую щеку.

К моему величайшему облегчению, мне не пришлось прикасаться к мертвой святой губами или даже руками. Нас вывели наружу, моргающих, как кроты, в сияющий внешний мир. Жители Лимонохори уже ждали нас с цветами, которые кидали нам под ноги, когда мы проходили мимо. Так вот нас и провели сквозь строй улыбающихся, швыряющих цветы и плюющих селян («Помни про злого духа!» — прошипела Анна) в тень кипарисов, где уже ждал установленный на козлах стол, уставленный фруктами, пирогами и горами жареной дичи. Стояли там и огромные кувшины из красной глины, все запотевшие, в которых, без сомнения, было все то же странное местное вино. И мне вдруг страшно захотелось выпить, так сильно, что никакая вода из ручья ни за что бы меня не удовлетворила.

Но мне не стоило беспокоиться на этот счет. Вина оказалось предостаточно, и хотя я уже был хорошо научен горьким опытом, чтобы не повторять вчерашних ошибок, скоро мне удалось утолить эту жажду. Теперь все встало на свои места. Анна показала мне, как надо управляться с гранатами — весьма странными фруктами — и апельсинами. Апельсин был кислый и освежающий на вкус, ничего похожего я никогда не пробовал. Мне не с чем было его сравнить, разве что со сливовым соком с примесью кислицы — но нет, слишком мало общего. Апельсин — это нечто совсем иное, принадлежащее только здешним краям. Дома он был бы совершенно не к месту.