Александр Шумилин - Ванька-ротный

• Название: Ванька-ротный
• Автор: Александр Шумилин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Рукопись охватывает период Великой Отечественной Войны с августа 1941 по апрель 1944 г. и затрагивает события которые разворачивались на различных фронтах. Автор работал над рукописью, в течении восьми лет, до последнего своего часа. К сожалению, многое не успел, в том числе иллюстрации остались "за кадром". Все описанные события восстановлены по памяти, основным источником хронологии событий были письма с фронта.

---

Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку.

Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.

— Пушку поставите на перекрестке — сказал я им.

— Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты.

Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту.

Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придёт смена. Тебя будет менять стрелковый батальон с.

Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии.

Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную темную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. Но вот она снова вынырнула и побежала вниз по откосу. Теперь её можно было рассмотреть. Это была легковая машина.

— Никому не высовываться! — крикнул я.

— Без моей команды не стрелять! — добавил я и повернулся к артиллеристам.

— Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!

— Пусть въедут в деревню сами.

— Всем сидеть на своих местах и не рыпаться!

Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить.

Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернётся и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: "Не стрелять! Будем брать живьём!".

Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошёл над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб.

Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.

— Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? — накинулся я на командира орудия.

— Я не виноват! Они сами!

— Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.

— Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! — сказал я ему, — Пойдём высаживать гостей.

Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошёл, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им, — "Битте, штеен зи аус!". Из машины начали вылезать офицеры.

Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофёр и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат.

Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами.

Показав шофёру на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу.

— Садись и ты! С ним поедешь! — сказал я ординарцу.

— Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! — попросили солдаты.

— Разрешаю! Садитесь!

— В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! — сказал один.

— Теперь попробушь! — сказал другой и полез в машину.

Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошёл к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.

— У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!

— А у этих зуд на языке! Доложить захотели!

— Кто вас просил соваться не в свои дела?

— А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!

— Расселись тут на крыльце!

— Проводи их, Дёмин!

— А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда.

Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие "аусвайсы".

Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами "Вальтер".

Фамилию обер-лейтенанта я не записал, а фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.

— Казак! — прочитал я в его офицерской книжке.

— Найн, Коозак! — поправил меня обер-лейтенант[104].

Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности и всё, что я с первого взгляда запомнил.

Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щёк. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк.

Обер-лейтенант, как бы подчёркивал [всем] своим [видом] достоинство и уважение к своему начальнику, стоявшему впереди.

По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашёл на приём к зубному врачу.

— Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! — сказал старшина.

— Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! — заметил я.

— Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, — все чернявые!

Я смотрел на немцев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки "аусвайсов", а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках, ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается.

Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они от холода ёжатся, подёргивая плечами. А какой на улице холод? Если нет тридцати!

При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул её. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провёл ему пальцем по бортам и велел застегнуться.

Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет?

Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь ни на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы — невозможно было ни уловить, ни понять.

В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели мы не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улицы. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: "Ишь! Нишь! Кукен!". О чём говорил немец, я не мог разобрать.

— "Заген зи курц, клар унд лангзам!"[105], — сказал я.

Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко.

Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.

— Товарищ лейтенант, что он говорит? — спросил кто-то из солдат.

— Он говорит, что мы находимся в полосе обороны[106] немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке[107].

Солдаты удивились и тут же загалдели: — Франко! Франко!

— Из Испании приехал! — добавил кто-то.

— Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!

— Родственник что ль? — не успокаивались они.

— Немецкий! — Вам это не понятно?