Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры

---

                Свобода есть поздний и тонкий цветок культуры. Это  нисколько не уменьшает ее ценности. Не только потому, что самое драгоценное — редко и хрупко. Человек становится вполне человеком только в процессе культуры, и лишь  в ней, на ее вершинах, находят свое выражение его самые высокие   стремления и возможности. Только  по

==254                                                      Г. П.

этим достижениям  можно судить о природе или назначении человека.

                Впрочем, даже в мире культуры свобода является редким и поздним гостем. Обозревая тог десяток или дюжину высших цивилизаций, нам известных, из которых слагается для современного историка (Тойнби) некогда казавшийся единым  исторический процесс, мы лишь в одной из них находим  свободу, в нашем  смысле  слова, — и то лишь  в последнем  фазисе ее существования. Я, конечно, имею в виду  нашу    цивилизацию  и наше     время, оставляя пока неопределенными границы  нашего      в пространстве и времени.

                Все остальные культуры могут поражать нас своей грандиозностью, пленять утонченностью, изумлять сложностью и разумностью социальных учреждений, даже глуби ной религии и мысли, но нигде мы не найдем свободы как основы общественной жизни.

                Личность везде подчинена коллективу, который сам определяет формы и границы своей власти. Эта власть может быть очень жестокой, как в Мексике или Ассирии, гуманной, как в Египте или в Китае, но нигде она не признает за личностью  автономного существования. Нигде нет особой, священной  сферы  интересов, запретных для государства. Государство само священно, и самые высшие абсолютные требования религии совпадают с притязаниями государственного суверенитета.

                Греция не исключение. Ни наша благодарная к ней любовь, ни признание единственности ее высшей культуры, ни даже поколения наших предков, боровшихся за свободу с Плутархом,вместо Евангелия, в руках, не могут заслонить основного факта: наша  свобода не была обеспечена в Греции.

                Греки сражались и умирали за свободу; но под свободой они понимали  или независимость своего города-отечества, или его демократическое самоуправление. Это была свобода для государства, на которую не могла притязать ни личность, ни меньшинственная группа. Нас обманывает часто вольность и легкость жизни в классическую пору афинской демократии —  в те короткие полтораста лет, которые отделяют греко-персидские войны от македонского завоевания. Но эта вольность — результат разложения, скорее распу-

                                                  РОЖДЕНИЕ СВОБОДЫ                                 

==255

 щенность, чем закон жизни. Новые торгово-промышленные классы подорвали крепость патриархальных деревенских нравов, наука софистов разлагала древнюю веру; в образовавшейся пустоте легче стало жить, то есть наслаждаться жизнью без помехи устарелых норм. «Буржуазная»  свобода Афин напоминает судьбу свободы в пореволюционной Франции. За полтора века оказались подорваны все  нравственные устои демократии, и Афины, как и вся Греция, сделались легкой добычей Филиппа.

                Но  даже на время наибольшей свободы Афин падает  процесс и казнь Сократа, изгнание Анаксагора и Протагора  и — что гораздо страшнее — социальная утопия Платона.  Величайший из философов  Греции был теоретиком абсолютного, тоталитарного государства. Быть может, только в  Софокловой «Антигоне» брезжит заря нашей свободы: пророчество, предвосхищение совершенно иной духовной эры.

                Исключительность, единственность свободы не должна  нас смущать. Только грубое биологическое или социологическое мышление, оперирующее с количествами, с повторяемостями, со средними величинами, может  видеть в  единственности порок. Да, свобода — исключение в цепи  великих культур. Но сама культура — исключение на фоне  природной жизни. Сам  человек, его духовная жизнь —  странное исключение среди живых существ. Но ведь и  жизнь, как органическое явление, — тоже исключение в  материальном мире. Конечно, здесь мы вступаем в область  неведомого, но много оснований на стороне тех теорий, которые считают, что только на планете Земля могли создаться благоприятные условия для возникновения органической жизни. Но  что значит Земля  в Солнечной  системе, что значит Солнце в нашем Млечном Пути, что  значит наша «галаксия» во Вселенной?

Одно  из двух: или мы остаемся на внешне убедительной, «естественно-научной», точке зрения и тогда приходим к пессимистическому выводу. Земля — жизнь — чело век —  культура — свобода — такие ничтожные вещи, о которых и говорить не стоит. Возникшие из случайной игры стихий на одной из пылинок мироздания, они обречены исчезнуть без следа в космической ночи.

                Или  мы  должны перевернуть все масштабы оценок и исходить не из количеств, а из качеств. Тогда человек, его

==256                                                      Г. П.

дух и его культура становятся венцом и целью мироздания. Все бесчисленные галаксии существуют для того, что бы  произвести это чудо — свободное и разумное телесное существо, предназначенное к царственному господству над Вселенной.

                Остается не разрешенной — практически уже не важная — загадка значения малых величин: от чего почти все ценностно-великое совершается в материально-малом? Интереснейшая проблема для философа, но мы ее можем оставить в стороне.

                Свобода разделяет судьбу всего высокого и ценного в мире. Маленькая, политически раздробленная Греция дала миру  науку, дала те формы мысли и художественного восприятия, которые, даже при сознании их ограниченности, до сих пор определяют миросозерцание сотен миллионов людей. Совсем уже крохотная Иудея дала миру величайшую  или единственно истинную религию — не две, а одну, — которую исповедуют люди  на всех континентах. Маленький остров за Ла-Маншем  выработал систему политических учреждений, которая, — будучи менее универсальной, чем христианство или наука, — тем не менее, господствует в трех частях света, а ныне победоносно борется со своими смертельными врагами.

Ограниченность происхождения еще не означает ограниченности действия или  значения. Рожденное в одной точке земного шара может быть призвано к господству над миром; как  всякое творческое изобретение или открытие, оно стремится стать общим достоянием человечества. Не все ценности допускают такое обобщение; многие остаются навсегда связанными с одним определенным культурным кругом. Но другие — и самые высшие — существуют для всех. Это о них сказано: «ничто человеческое мне не чуждо». Все народы призваны к христианству. Всякий человек, в большей  или меньшей  степени, способен к научному мышлению.  Но не все признают — и обязаны признавать — каноны греческой красоты. Все ли народы способны признать ценность свободы и осуществить ее? Этот вопрос сейчас решается в мире. Не теоретическими соображения ми, а только опытом возможно решить его.

                                                     РОЖДЕНИЕ СВОБОДЫ                                 

==257

*                 *                     *

                О чем идет речь? О какой свободе? Пора, наконец, определить нашу тему. Но сделать это надо покороче, без лишних сложностей. В наше время определения свободы требуют, прежде всего, ее враги. Они утратили способность  понимать ее; самые простые вещи начинают представляться для них чудовищно трудными. Раздувая эти трудности  до абсурдов, они делают из свободы философскую бессмыслицу. Однако и они, и всякий читатель имеют право  на ясный и точный ответ: что здесь, на этих страницах, понимается под свободой?

Итак, мы говорим о свободе не в философском или религиозном смысле. Наша свобода не свобода воли, то есть  выбора, которую ничто, никакое ослепление греха или  предрассудков не способно до конца отнять у человека; та кой свободой обладает и комсомолец, и член Hitlei-Jugend.

                Это и не свобода от страстей и потребностей низшей  природы, к которой стремятся стоический философ и ас кет; Эпиктет осуществлял ее в рабстве, святые находили ее  в добровольной темнице кельи.

                Но это и не динамическая «свобода социального строительства и разрушения, которой охвачена фашистская молодежь, отдающая свою личную волю в полное подчинение  вождям ради этого чувства коллективной мощи и власти.    Наша  свобода — социальная и личная одновременно.  Это свобода личности от общества — точнее, от государства  и подобных ему принудительных общественных  союзов.