Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры

---

==192                                                  Г. П,

ятных, в обстановке совершенной свободы, мог лечь в основу значительной культуры. Какова бы ни была его ограниченная ценность в политической экономии и в социологии, в нем совершенно отсутствует тот воздух, в котором  может дышать человеческая личность. Марксизм культурно возможен как прививка к чему-то иному: даже у Маркса  — к его классическому и гегельянскому гуманизму. Страна, всерьез сделавшая марксизм единственной основой  воспитания, превращается в «собачью пещеру», где могут  выживать только низкие ростом.

                Я не закрываю глаз на то, что русский большевизм, в особенности сталинизм, весьма далеко уклонился от настоящего  марксизма. Чрезвычайно огрубляя его, с другой стороны, ассимилировал его с иными, чуждыми ему, хотя столь же элементарными  идеями: с философским волюнтаризмом,  с  культом вождей — в последней редакции, даже с великорусским национализмом. Это дало возможность дышать и в собачьей пещере, — но все же каким спертым воздухом! Жизнь  возможна и в России, но какая убогая! О культурном расцвете в странах марксизма нельзя и мечтать.

                Но марксизм  был и сойдет. Много ли уже сейчас от него осталось? Он отравил духовным туберкулезом одно поколение — лет на пятнадцать, — но это поколение еще не  вся Россия. Правда, это поколение первенцев революции,  самое горячее, активное — ему ли, казалось, не лепить, не  оформлять податливой, пластичной массы, растопившей  все старые формы быта и жаждущей новых? Новое творчество жизни оказалось бездарным, и вместе с тем лживым  и порочным — весь духовный профетизм революции. Да,  но это для первого поколения. Освободившиеся или освобождающиеся от марксизма октябрята революции — они-то могут уже работать? Нет, ибо за сменой всех идеологий  русской революции — бывших  и будущих — остается ее  фон: тоталитарной несвободы. В этом удушающем рабстве,  в той легкости, с которой народ это рабство принял, (называл его в первое время свободой), не один лишь общий  закон революционного процесса: от анархии — к деспотизму.  Здесь сказывается московская привычка к рабству, культура рабства в московские и петербургские столетия истории. В свободе нуждалась, свободой жила интеллигенция, которая вместе с дворянством была выжжена  революцией.

                                                          ЗАВТРАШНИЙ  ДЕНЬ                            

==193

Москвич, пришедший  ей на смену, никогда не дышал свободным воздухом: состояние рабства — не сталинского, конечно, — является для него исторически привычным, почти естественным.

                Мы часто говорим о национализации русской революции. Но что это значит? Это значит, что в ней победил не Ленин и не Бакунин, боровшиеся друг с другом первые годы, а Иван Грозный. Сталин и есть перевод его на современность.

                2

                Духовная бескрылость, бездарность русской революции  может доставлять злорадное удовольствие всем ее врагам. Но  это факт глубоко печальный для русского народа и его будущего. Потому что это будущее кипит в котле революции. Потому что долго еще поколения, идущие нам на смену, будут  нести ее печать. Нелегко будет стереть ее — да, можно спросить себя, удастся ли это когда-нибудь до конца?

Ну а как обстоят дела с нашей реакцией — с тем другим  духовным источником, который должен питать наше будущее? Потому что нельзя забывать: реакции бывают жизненные, глубокие, плодотворные. Общественные реакции  как бы существуют для того, чтобы дух, утомленный и раз очарованный злой суетой настоящего, мог произвести свой  examen de conscience, углубиться в себя и выносить в своих  недрах новую творческую идею грядущего. В борьбе этой  идеи с торжествующей, но уже изношенной идеей настоящего и задан духовный контрапункт эпохи.

                Наша  реакция? Нельзя не удивляться и не огорчаться  ее духовным бессилием. Нас не удивляет бездарность революции: чего и ждать от учеников Ленина? Но здесь, в  эмиграции, собраны — мы  любим повторять — лучшие  силы русской интеллигенции. Вся их энергия сосредоточена на одном помысле — на отрицании революции. И эта  революция так уязвима: ее неправда и ложь самоочевидны.  Почему же критики едва поднимаются над уровнем злобы дня? А там, где она решается на обобщения, она не выходит из повторения общих мест.

                Мне  кажется, разгадка этой бескрылости русской реакции заключается именно в том, что она давно уже сказала

7  .Г П, Федотов. Том 2

==194                                                  Г. П.

 свое слово и теперь ей остается лишь повторять самое себя.  Парадоксальность положения состоит в том, что у нас ре акция предшествовала революции, против которой она направлена. Это оказалось возможным потому, что замысел  революции  был выражен задолго до ее осуществления. И  не только замысел, но и революционное движение. В этом  огромное наше отличие от революции французской, совершенно  импровизированной, творимой по вдохновению и  страсти. У нас революционная мысль исчерпала себя задолго до возможности воплощения. Подобно романтической девочке, истощившей все свои силы в книжной, вымышленной  любви, русская революционная интеллигенция растратила свое вдохновение задолго до решительного  часа истории. Ее зенит падает на семидесятые годы. Но то  же самое можно сказать и о ее отрицательном спутнике.  Зенит реакции падает на восьмидесятые годы. Она была  далеко не бедна духовно, наша реакция. От Тютчева (и да  же Пушкина) через Достоевского к Леонтьеву и Розанову —  мы имеем блестящий ряд мыслителей, каждый из которых  дал свой ответ на замысел, если не на действительность,  русской революции. Эти ответы — мы их знаем наизусть.  С начала XX века русская интеллигенция, даже революционная, совершила над собой чудо самоотречения. Она воскресила своих врагов и приняла в свое сердце большую долю их стрел. Значительная часть контрреволюционной  критики давно уже вошла в само революционное сознание —  за исключением большевиков, конечно. Вот почему нашему поколению, несмотря на все ужасы, которые мы видим  своими глазами, по существу отрицания революции уже  нечего сказать.

                Я не забываю, что кое-что эмиграция все-таки дала. (Нам  приходится говорить только об эмиграции, так как реакции  внутрироссийской мысли мы не знаем.) Это новое исчерпывается несколькими книгами религиозной философии и —  евразийством. Впрочем, религиозная философия наша представляет прямое продолжение дореволюционной традиции,  слишком резко оборванной грубой рукой: то есть и это не со  всем новое. Евразийство — явление действительно новое. Теперь, когда оно как политическое течение умерло, можно беспристрастно оценить тот вклад в науку о России, который оно внесло. Даже не сочувствуя вполне его слишком

==195

прямолинейным   суждениям и прямым  историческим ере сям, нужно признать значительность новых проблем, поставленных им. Но если евразийство — единственный путь русской реакционной мысли  на революцию, — то это все же не много: это не соответствует грандиозности исторического феномена  революции, хотя, конечно, и превышает намного культурное убожество этого феномена.

                Русская революция и русская реакция — обе были разогретым блюдом, явлениями  запоздалыми, давно уже изжитыми  русским самосознанием. Даже специфическая идеология большевистской революции — марксизм — была сполна изжита в девяностые годы, когда русский марксизм дал действительно много ценных теоретических трудов и вообще был самым  творческим сектором социалистической Европы. Старая болезнь русской интеллигенции — разорванность бытия и сознания, жизнь в двух планах, которая раньше создавала гамлетов и доктринеров, теперь отомстила за себя безмыслием  и бескультурностью политического дела.

                Но это было бы с полбеды, если бы политика оставила культуру в покое; мудрецы могли бы на время предоставить историческую авансцену бандитам и удалиться «в катакомбы, в пещеры». Однако тоталитарная политика преследует их и под землей, тащит на площадь, требует от них всенародного унижения истины: не только предательства, но и пошлости. Демагоги от интеллигенции изготовления отвратительных помоев, которыми они кормят обращенных в свиней обитателей счастливых островов Цирцеи. Одни ли большевики? Увы, эта духовная болезнь (в Германии она называется «политизацией») оказывается чрезвычайно заразной; идя с Востока, как чума, она захватила пол-Европы. Но, может быть, сама Россия, заразив весь мир и, перестрадав свое, приобретает иммунитет? Может быть, освободившиеся от большевиков поколения отшатнутся от всяких форм тоталитарного насилия над духом, возжаждав свободы? Это большой вопрос, может быть, самый основной вопрос русской судьбы. Не имея на него точного ответа, мы можем искать лишь элементов решения.