Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

                *         *         *

Кризис свободы за последние полвека связан с упадком тех двух основ, на которых она пыталась утвердиться в новое время: капиталистической экономики и научного позитивизма. Свободная игра гигантски выросших производительных сил привела не к гармонии, а к разрушению. Вот почему задача освобождения сменилась задачей организации. Началась с возрождения покровительственных тарифов, окончи лось попытками построения социалистического хозяйства. В эпоху, когда экономические проблемы занимают центральное место, потребность экономической организации распространяется на все сферы жизни. Она поддерживается небывалым  ростом  техники,  которая  сама по себе требует принудительной организации: автомобильного движения, радио, надземных и воздушных путей. Неорганизованная техника означает столкновение, взрыв, разрушение, смерть. Но пробудившееся, и праведное, стремление к разумному устроению жизни  выражается и в растущей системе социального обеспечения и социальной гигиены, всюду ограничивающей старую  свободу, понимаемую в смысле невмешательства.

==274                                                   Г. П.

Кстати, кризис парламентаризма отчасти объясняется этой  же новой потребностью в рациональном и сложном законодательстве. Старая парламентарная машина создавалась  не столько для управления, сколько для обуздания правителей; не для отбора компетентных законодателей, а для  отражения общественных  настроений. Времена изменились, и конституционная машина отказывается выполнять  работу, для которой она не создана.

                Кризис миросозерцания открылся в конце прошлого века, когда во Франции Брюнетьер провозгласил «банкротство науки». Наука, конечно, не обанкротилась, а делает ежедневно поразительные   открытия  и изобретения. Но  обанкротилась научная вера или суеверие, которое ждало от  науки ответа на все проклятые вопросы жизни. Оказалось,  что чем дальше развивается наука, тем более она удаляется  от чаемого единства. В решении пограничных, метафизических вопросов ученые безнадежно расходятся друг с другом. И уж во всяком случае, из системы точных наблюдений над фактами  никак не удавалось вывести систему  норм. Ученый, как и последний невежда, стоит так же беспомощно перед проклятыми вопросами: в чем смысл жизни? как жить? что добро и что зло?

Когда это стало ясно для широких кругов, ученый потерял то религиозное обаяние жреца истины и пророка лучшего будущего, которым он был недавно окружен. Исследование истины перестало быть делом каждого. Техника  вообще заслонила чистое знание. Интеллектуализм во всех  его проявлениях оказался не ко двору. Новая ересь — иррационализм торжествует повсюду: в новейшей психологии,  в искусстве, в философии.

                При  таких условиях «свобода исследования» стала узкопрофессиональным интересом ограниченного круга ученых. Политики, ведущие за собой массы, перестали с ней  считаться. Ученому просто задают задачи для обслуживания национальных или политических интересов, не считаясь с его взглядами или убеждениями. Нет такой грязной  работы, которая не возлагалась бы на современного ученого в «передовых» коммуно-фашистских странах. Самое поразительное — та легкость, с которой огромное большинство ученых принимает «социальный заказ». Это показывает, что ученый сам перестал уважать науку, что его отношение

                                                     РОЖДЕНИЕ СВОБОДЫ                                 

==275

к ней стало «формалистическим». Его интересует работа, техника ее, а не содержание открываемой или приоткрываемой  им истины.  Современный  ученый  не собирается умирать за науку, как умирал пуританин, гугенот или католик за свою веру.

                Впрочем, это все общеизвестно. И наша тема была — рождение свободы, а не ее упадок. Но некоторые выводы из этого анализа все же можно сделать.

                Известное ограничение или затмение свободы неизбежно в переживаемую нами эпоху социальной революции. До тех пор, пока задача организации нового общества, хотя бы в грубых чертах, не будет осуществлена, свободе придется приносить жертвы.

                Если единственное основание нашей свободы — буржуазная свобода хозяйства и научная свобода исследования, то они, вместе с политическими свободами, из них вытекающими,  вряд ли способны пережить этот кризис. Тогда это не помрачение свободы, а ее смерть.

                К счастью, корни нашей свободы гораздо глубже. Рожденная в христианском средневековье, она пережила свое затмение в абсолютизме меркантилистического государства; она имеет шансы пережить и социалистическую революцию.

                В тех странах, которые сейчас являются ведущими в борьбе за демократию, христианские корни свободы еще живы; есть еще люди, способные умирать не только за родину, не только за равенство, но и за свободу. Для ее новой победы и для дальнейшего роста и укрепления ее в мире, необходим ряд условий. Вот важнейшие из них:

Возрождение в мире абсолютного, то есть религиозного, начала, которое могло бы ограничить, обуздать и исправить все относительные — праведные и неправедные — притязания государства

Раскрытие этого абсолютного начала как религии личности и свободы.

                Ограничение суверенитета национально-социалистического государства: сверху — международным принуди тельным союзом,  снизу — федеративными и автономно-групповыми  образованиями, возвращающими общество, в более совершенных правовых, демократических формах, к феодальным  началам его юности.

==276

РОССИЯ И СВОБОДА

  1

                Сейчас  нет мучительнее вопроса, чем вопрос о свободе  в России. Не в том, конечно, смысле, существует ли она в  СССР,  —об  этом могут задумываться только иностранцы,  и то слишком  невежественные. Но в том, возможно ли ее  возрождение  там после победоносной войны, мы думаем  все сейчас — и искренние демократы, и полуфашистские  попутчики. Только прямые черносотенцы, воспитанные в  разных «Союзах русского народа», чувствуют себя счастливыми  в Москве Ивана Грозного. Большинство среди апологетов московской диктатуры — вчерашние социалисты и  либералы —  убаюкивают свою совесть уверенностью в неизбежном и  скором освобождении России. Чаемая эволюция советской власти позволяет им принимать с легким  сердцем, а то и с ликованием, порабощение все новых народов Европы. Можно потерпеть несколько лет угнетения,  чтобы впоследствии жить полноправными участниками самого свободного и счастливого общества в мире.

                С другой стороны, прошлое России как будто не дает оснований для оптимизма. В течение многих веков Россия была самой деспотической монархией в Европе. Ее конституционный — и какой хилый! — режим  длился всего одиннадцать лет; ее демократия — и то, скорее в смысле провозглашения принципов, чем их осуществления — каких-нибудь  восемь месяцев. Едва освободившись от царя, народ, пусть  недобровольно и не без борьбы, подчинился новой тирании,  по сравнению с которой царская Россия кажется раем свободы. При таких условиях можно понять иностранцев или русских евразийцев, которые приходят к выводу, что Россия органически порождает деспотизм — или фашистскую «демотию» —  из своего национального духа или своей геополитической судьбы; более того, в деспотизме всего легче осуществляет свое историческое призвание.

                                                РОССИЯ И СВОБОДА                                      

==277

Обязаны ли мы  выбирать между этими крайними утверждениями: твердой верой или твердым неверием в русскую свободу? Мы  принадлежим  к тем людям, которые страстно жаждут свободного и мирного завершения русской революции. Но уже давно горький опыт жизни приучил нас не смешивать своих желаний с действительностью. Не разделяя доктрины исторического детерминизма, мы  допускаем возможность выбора между разными вариантами исторического пути народов. Но с другой стороны, власть прошлого, тяжелый или благодетельный груз традиций, эту свободу выбора чрезвычайно ограничивает. Ныне, когда после революционного полета в неизвестность Россия возвращается на свои исторические колеи, ее прошлое, более чем это казалось вчера, чревато будущим. Не мечтая пророчествовать, можно пытаться разбирать неясные черты грядущего в тусклом зеркале истории.

                2

В настоящее время не много найдется историков, которые  верили бы во всеобщие законы развития народов. С расширением  нашего  культурного горизонта возобладало представление о многообразии культурных типов. В своей статье в № 8 «Нового журнала» я старался показать, что лишь  один из  них — христианский,  западноевропейский —  породил в своих недрах свободу в современном смысле слова — в том смысле, в котором она сейчас угрожает исчезнуть из мира. Не буду возвращаться к этой теме. Сегодня нас интересует Россия. Ответить на вопрос о судьбе свободы в России почти то же, что решить, принадлежит ли Россия к кругу народов западной культуры; до такой степени понятие  этой культуры и свободы совпадают в своем объеме. Если не Запад — то, значит, Восток? Или нечто совсем особое, отличное от Запада и Востока? Если же Восток, то в каком смысле Восток?