Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

==259

ской революции XVII века или даже французской XVIII-гo. Пуритане  и якобинцы кажутся для многих отцами нашей свободы, а революция вообще местом ее рождения. Отсюда оптимистический  взгляд на исход новейших революций. Они  представляются неизбежно тяготеющими к свободе и осуществляющими   ее после тяжелых испытаний.

                Какую роль в развитии нашей свободы играли великие исторические революции, мы  увидим дальше. Но, прежде всего, необходимо подчеркнуть и, не уставая повторять, что свобода зарождается в средневековье, хотя своего полного развития достигает в XIX веке. То христианское средневековье, которое было родиной всей нашей культуры, как от личной  от культуры классического мира, было и родиной свободы. Magna Charta датируется 1214 годом.

                Но задолго до английского восстания баронов против Иоанна  Безземельного Европа видела войны и революции, которые велись за свободу. Конец XI века был полон громом потрясений, народных движений и международных войн. Самым  боевым лозунгом тех лет была свобода — только свобода в особом смысле: libertas Ecclesiae. И это возвращает нас к истокам первичной свободы — веры.

                Западная церковь пережила кризис Римской Империи и хранимой  ею эллинистической культуры. Она победоносно встретила волны варварских вторжений и покорила их кресту и Риму. Она не растворилась в германских королевствах и не слилась с ними в «симфонии», подобной византийской, но сохранила свою независимость от государства, и даже  более — свою учительную  и дисциплинарную власть над ним. Однако до теократии дело не дошло. Варварская стихия восставала против римской опеки. Установилось двоевластие, двойное подданство. Внешним выражением  его было  двойное  право —  каноническое  и национальное, двойная юрисдикция  — духовная и светская. Но еще важнее, что каждый человек был подданным двух царств: града Божия и града земного. В его сердце сходились и часто сталкивались оба суверенитета, из которых один — и только один — притязал на абсолютное значение. Церковь брала себе душу, король — тело. Размежеваться было трудно, ибо жизнь сложнее этого дуализма. Сложность вызывала постоянный  конфликт, по существу

==260                                                      Г. П.

 неразрешимый. И  в этом конфликте создалось и окрепло  первое, хотя и смутное, сознание свободы.

                Человек должен был выбирать; волей судеб каждый христианин становился судьей в споре двух высочайших авторитетов: папы и императора. В грандиозных конфликтах  XI—XIII веков все общество раскалывалось надвое в этом  споре. При этих условиях, каковы бы ни были социальные  основы общества, не могло быть и речи об абсолютности  светской власти. Даже отвлекаясь от самого содержания духовного суверенитета, даже в нелепом предположении, что  им могла бы быть любая нехристианская религия, самый  факт церковно-государственного дуализма ограничивал  власть государства, создавал сферу личной свободы. Но,  конечно, вдумавшись, мы понимаем, что никакая иная из  известных нам религий не могла бы выполнить этой роли:  для этого она должна быть одновременно религией абсолютного вечного и в то же время связанного, соотноси  тельного с телесным и земным. Ни потустороннее язычество, ни потусторонний спиритуализм (буддизм, платонизм) не могли бы создать религиозной сферы, высшей,  чем государство, но чересполосной с ним. Ислам не в счет,  ибо там, как и в Византии,высшая духовная власть совпадает с государственной.

                В католической  Европе у Церкви был один важный  шанс в борьбе за ее свободу: феодальный характер государства. Конечно, буйное и воинственное рыцарство причиняло Церкви много зла и хлопот. Церковь встречала больше  послушания среди городских коммун, среди рабочих первых индустриальных городов Италии и Нидерландов. Но  бароны, хотя бы и гибеллины, ослабляли королевскую  власть, раздробляли светский суверенитет. Перед Церковью не возникало угрозы Левиафана.

                Обращаясь к самому феодальному миру, мы наблюдаем  в нем зарождение иной свободы, менее высокой, но, может  быть, более ценимой современной демократией — той, которую мы условились называть свободой тела. В феодальном государстве бароны — не подданные, или не только  подданные, но и вассалы. Их отношения к сюзерену определяются договором и обычаем, а не волей монарха. На  территории если не всякой, то более крупной сеньории ее

                                                     РОЖДЕНИЕ СВОБОДЫ                                 

==261

глава осуществляет сам Права государя над своим крепостным  или даже свободным населением.

                Формула «помещик-государь», хотя и не свободная от преувеличения, схватывает основную черту этого общества. В нем не один, а тысячи государей, и личность каждого из них — его «тело» — защищена от произвола. Его нельзя оскорблять. За обиду он платит кровью, он имеет право войны против короля. Восстание баронов в Англии 1214 года и Magna Charta были не революционным  взрывом, началом новой эры, а одним из нормальных эпизодов политической борьбы.

Во время коронации английских королей, в самый торжественный момент, когда монарх возлагает на свою голову корону, все пэры и пэрессы, присутствующие в Вестминстерском  аббатстве, тоже надевают свои короны. Они тоже государи, наследственные князья Англии. Сейчас это символ уже почти не существующих  сословных привилегий. Но я хотел бы видеть в нем символ современной демократической свободы. То, что было раньше привилегией сотен семейств, в течение столетий распространилось на тысячи и миллионы, пока не стало неотъемлемым правом каждого гражданина.

                В западной, демократии не столько уничтожено дворянство, сколько весь народ унаследовал его привилегии. Это равенство в благородстве, а не в бесправии, как на Востоке. «Мужик»  стал называть своего соседа Sir и Monsieur, то есть «мой государь», и уж во всяком случае, в обращении требует формы величества: Вы (или Они).

                Мы говорим  не о пустяках, не об этикете, но о том, что стоит за ним. А за ним Habeas Corpus, распространенный постепенно с баронов-государей на буржуазию городских общин и на весь народ. В Magna Charta граждане Лондона разделяют некоторые привилегии баронов. В XI—XIII веках повсюду в Европе существовали свободные городские общины, коллективные сеньории, наделенные привилегия ми общей  и личной свободы. Освобожденные города тяну ли за собой деревни. Крепостное право смягчалось и отмирало под влиянием свободного воздуха городов.    Таков схематический рост свободы. Действительность была много сложнее. Важно отметить, что в своем зарождении правовая свобода (свобода тела) была свободой для не-

==262                                                         Г. П.

 многих. И она не могла быть иной. Эта свобода рождается  как привилегия, подобно многим плодам высшей культуры. Массы долго не понимают ее и не нуждаются в ней,  как не нуждаются и в высоких формах культуры. Все завоевания деспотизма в новой истории (Валуа, Тюдоры, Романовы, Бонапарты) происходили при сочувствии масс.  Массы нуждаются  в многовековом воспитании к свободе,  которое нам на рубеже XIX—XX веков уже казалось, может  быть ошибочно, законченным.

                Люди,  воспитанные в восточной традиции, дышавшие  вековым воздухом рабства, ни за что не соглашаются с такой свободой — для немногих, — хотя бы на время. Они  желают ее для всех или ни для кого. И потому получают  «ни для кого». Им больше нравится царская Москва, чем  шляхетская Польша. Они негодуют на замысел верховников, на классовый эгоизм либералов. В результате на месте  дворянской России — Империя Сталина.

                Мы  нисколько не хотим идеализировать средневековье.  Свободолюбивые бароны были, большей частью, жестоки ми господами для своих подданных. В хищнике, разбойнике, тиране нам трудно узнать отца нашей свободы. Как  трудно поверить, что за духовную свободу боролась католическая Церковь, сжигавшая еретиков на кострах. Свобода  совести, конечно, и не снилась князьям средневековой  Церкви. Свобода была им нужна не для верующей личности  а для «Церкви», то есть для ее иерархии. Впрочем, и  папы должны были делиться ею с университетами, как бароны с купцами. Важно было то, что в результате их борьбы за Свободу призрак тоталитарного государства на Западе рассеялся на много веков. Несмотря на все реакции  времен Ренессанса, и абсолютной монархии, всевластию государства был положен предел. И этот предел был указан  двумя началами, по-видимому, всегда необходимыми для  осуществления свободы: плюрализмом власти и абсолютным характером духовных (религиозных) норм.