Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

==293

давно уже стал синонимом европейской демократии. В самом рождении своем социализм несет печать двойственности. Как отрицание буржуазии и революции, приведшей ее   к власти, он с самого начала имел в себе черты авторитарного мировоззрения. Таков социализм Сен-Симона. Таков   социализм всех утопий, многие из которых (Мор, Кампанелла) восходят к традициям абсолютизма. Таков социализм многих реакционеров XIX века, Родбертуса иРёскина —   правда, лишенный актуального значения. Но исторически   социализм сформировался как левый фланг революционного движения. Еще в 40-х годах социалисты сражались   плечом к плечу с буржуазными демократами. Веяние Великой Революции колыхало красное знамя. Ставя ударение   на равенстве, социалисты не отвергали и свободы. Далекие   от отрицания революции, они лишь хотели сделать из нее   последние выводы: равенство — экономическое; свобода —   для всех. Это сглаживало антилиберальные шипы социализма, помогало его буржуазному перевоспитанию.

     Что касается Маркса, то он стоит посредине между революционным  и реакционным течениями социализма. Он,   несомненно, глубоко ненавидел идейное содержание буржуазной  революции: свободу, равенство и братство. Но  столь же несомненно он принимал ее разрушительное дело.  При  всем теоретическом конструктивизме  своего ума,  Маркс не интересовался строительством жизни. Он не удосужился хотя бы намекнуть на то, как будет выглядеть осуществленный социализм. Разрушение — точнее, построение  мощных    машин    для разрушения     — было  единственным смыслом его жизни. Поскольку ненависть к  личности и свободе к нему доминирует, его психический  тип приближается к типу реакционера. Да и в своих непринужденных личных оценках он всегда предпочитал деятелей реакции либералам. Его ученикам пришлось много потрудиться, чтобы отмыть  черную  краску  с портрета  Учителя.

    Лассалеанцы духовно победили в лагере немецкого социализма и превратили партию социального переворота в  партию социальной  демократии. Германская партия, в  свою очередь, на своих дрожжах подняла весь европейский  социализм. В настоящее время он оказывается почти тождественным с европейской демократией. Исчезновение либеральных партий в Англии и Германии показывает, что  социализм впитал в себя все содержание буржуазной демократии — без экономического либерализма, конечно, отвергнутого жизнью. Замечательно, что новейшие определения демократии — ее природы  и ее идеи — странным  образом отправляются не от власти народа, но от ценности личности. Но личность и ее свобода составляют метафизи-

==294

ческое основание либерализма. Это значит, что под демократией в настоящее время понимают либерализм, имя которого скомпрометировано устарелой экономической доктриной. Как ни странно сказать, но либерализм, социально окрашенный,  составляет главное содержание и современного социализма. Вот почему либеральная буржуазия Европы охотно поддерживает социалистические правительства; ей при этом почти не приходится приносить жертв. Подобно  тому, как буржуазия получила в наследство от дворянства сознание личного достоинства и общую культуру, так пролетариат делается наследником буржуазной культуры и свободы.

    Однако это наследие буржуазии далеко не безвредно для социализма. Чего стоит одна прививка буржуазного миросозерцания! Это настоящая отрава, которая вошла в тело социализма  — с самого его рождения. Если дворянство привило буржуазии дух Вольтера, то буржуазия пролетариату — догматический  материализм. Отсюда вырастает мелкая и даже пошлая система жизненных и нравственных ценностей, которая воспитывает в рабочем, едва остывшем от революционного пыла, гедонизм мелкого буржуа. Материальный  подъем рабочего класса составляет громадную заслугу социального движения XIX века. Однако оборотной стороной ее является выветривание социального идеала. По мере того как рабочий входит в мир интересов буржуазного общества, участвует в его управлении и защите, он все менее думает о его переустройстве. Все силы социализма в Германии направлены  на защиту республики, в Англии  — на управление мировой Империей  в духе национального либерализма. Это великие и достойные задачи. Но во Франции уже социализм представляет просто отряд радикализма, занятого травлей кюре и борьбой за парламентские кресла. Гипертрофия политики замечается всюду: и это в то время, когда значение политических проблем во всем мире отходит назад перед проблемами экономическими. Демократический социализм сейчас нигде не имеет продуманной  и глубокой социальной программы. Ему нечего противопоставить соблазнительным демагогическим лозунгам гитлеровцев и коммунистов.

    Эта социальная немощь лишь отчасти объясняется «остепенением» старого социализма, пониманием всей трудности социальной проблемы. Отсутствие настойчивых исканий, постоянного упора в этой области свидетельствуют об общем буржуазном перерождении.

    Социальный  консерватизм старого социализма объясняет успехи коммунизма в рабочей среде Европы. Коммунизм один ставит социализм в порядок дня и обещает быстрое и легкое его завоевание. Как идеологическое явление,

==295

коммунизм не представляет ничего нового. Это уцелевший   обломок левого социализма, повторяющего допотопный   марксизм 40-х годов. Однако торжество его в России сообщает ему новую и опасную определенность. Оставим в стороне чисто русскую природу большевизма и вглядимся в   его европейское лицо. Ленин стоит ближе всех к Марксу   «Коммунистического манифеста». Но оставленную Марксом бессодержательную формулу диктатуры пролетариата   он заполняет определенным содержанием: полицейским   абсолютизмом рабочего государства. Тем самым черная   краска снова густо ложится на красный портрет Маркса. От   революционного  фашизма  коммунизм   отделяет лишь   классовая рабочая структура государства и — до времени   или по видимости — вненациональный характер государства. Влияние Москвы в революционной Европе, подражательность западных учеников не сулит ничего доброго в  случае переворота. После Ленина пролетарская революция  в Европе означает политическую и духовную реакцию.

     Так два социальных стана стоят друг против друга: черно-красное знамя социальной революции и бледно-розовое—  социального порядка и свободы. Победа означает построение рабочей или внеклассовой деспотии с подавлением духовной культуры и медленным угасанием культуры вообще. Победа второго  не обещает выхода из тупика. Не  разрешившая  экономической проблемы  Европа идет от  кризиса к кризису, к обнищанию  и упадку. Но лишь в  этом стане, хотя слабыми руками и устаревшим сознанием, готовы защищать свободу.

    Где же выход? Где та сила, третья между двумя противниками, которая способна начать творческое возрождение?  Которая означала бы не свободу против строительства и не  революцию против свободы, а свободное строительство?

   Из анализа разрушительных идей нашего времени уже  вытекает структура творческой идеи-силы: она должна соединить в себе утверждение свободы и утверждение организации. Как возможно это, если организация покупается за  счет свободы? Очевидно, путем самоограничения свободы.  Но для того чтобы самоограничение свободы было действительно свободным актом, а не стыдливой формой насилия, в свободе должны быть определены разные уровни  глубины, или разные степени онтологической реальности.  Утверждая себя на последней глубине, в подлинной реальности своего бытия, свобода может и должна ограничить  некоторые свои обнаружения: вовне, в быту, в жизненно-хозяйственном порядке. Во имя чего? Во имя уважения к свободе других людей, их жизни, их достоинству, их спасению. Экономический  строй капиталистического общества уничтожает реальную свободу масс, свободу их духовной

==296

жизни, даже свободу их труда ради проблематической хозяйственной свободы немногих. Экономическая свобода приводит, в масштабе целого общества, к своему собственному отрицанию. Она и должна быть ограничена, подобно тому как неизбежно ограничивается, в процессе осложнения цивилизации, свобода внешнего быта: постройка жилищ, движения по улицам и дорогам, даже шумов и звуков. Теоретически это давно и всеми признано. Но жизнь требует не маленьких жертв, не фискальных и полицейских ограничений, а широкого и смелого плана социальной реформы. Подобно тому, как в наши дни строятся по плану новые города, города-сады, так же должен быть создан и осуществлен план нового общественного града. Но, чтобы с самого начала новый град не сделался гигантской тюрьмой, в основе его учредительной хартии должна быть положена неприкосновенность духовной свободы личности. И  не только выражена в букве хартии, но и воплощена во всем стиле творимой культуры. Опасность действительно велика. Для огромного большинства человечества хозяйственная деятельность есть единственная форма культурной активности. Утрата хозяйственной свободы может повлечь за собой закрепощение и других, более глубоких сфер жизни. Нет государства более могущественного, нежели то, которое держит в своих руках источники материального существования.  Большие  духовные  силы  должны  быть противопоставлены  ему, чтобы защитить духовный мир человека. Под духовным миром  мы  понимаем не только глубину личной совести или мысли, по отношению к которым  не властно никакое внешнее принуждение, но и социальную  сферу духа — культуру, которая возможна лишь как свободная гармония личных творческих актов. Перед культурой, то есть перед выражением мысли и художественно-этической воли  должно остановиться общество со своим организационным  планом. Преступна самая идея организации  культуры.