Георгий Федотов - Судьба и грехи России

• Название: Судьба и грехи России
• Автор: Георгий Федотов
• Издательство: Издательство «София»
• Жанр: Философия
• Год: 1992
• ISBN: 5-87316-002-3

Федотов Георгий Петрович(1886 - 1951 гг.) — выдающийся русский мыслитель и историк. Его научные интересы были сосредоточенны на средневековом и древнерусском христианстве. Был близок к Бердяеву и св. Марии (Скобцовой). Защитник свободы и честности в Церкви, мысли, обществе.

Федотов  Г.П., Судьба и  грехи России /избранные статьи по философии русской истории и культуры/

---

==244

генции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан  тяготеют к азиатским центрам ислама.

    С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнет  наступать Китай. И тут мы с изумлением узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки, тоже имеют  зуб против России, тоже мечтают о Сибирской Республике —  легкой добыче Японии. Революция, укрепив национальное  самосознание всех народов, объявила контрреволюционными лишь  национальные чувства господствовавшей вчера  народности. Многие с удивлением узнают сейчас, что великороссов в СССР числится  всего 54%. И это слабое  большинство сейчас же становится меньшинством, когда  мы мысленно прилагаем к России оторвавшиеся от нее западные области. Мы как-то проморгали тот факт, что величайшая Империя  Европы  и Азии строилась национальным меньшинством,    которое свою культуру  и свою  государственную волю налагало на целый разноплеменный  материк. Мы говорим со справедливою гордостью, что эта  гегемония России почти для всех (впрочем, не западных)  ее народов была счастливой судьбой, что она дала им возможность приобщиться к всечеловеческой культуре, какой  являлась культура русская. Но подрастающие дети, усыновленные нами, не хотят знать вскормившей из школы и  тянутся кто куда — к Западу и к Востоку, к Польше, Турции или к интернациональному геометрическому месту —  то есть к духовному небытию.

    Поразительно: среди стольких шумных, крикливых голосов один великоросс не подает признаков жизни. Он жалуется на все: на голод, бесправие, тьму, только одного не  ведает, к одному глух — к опасности, угрожающей его национальному бытию.

    Вдумываясь  в причину этого странного омертвения,  мы начинаем отдавать себе отчет в том, насколько глубок корень болезни. В ней одинаково повинны три главнейшие силы, составлявшие русское общество в эпоху  Империи: так называемый народ, так называемая интеллигенция и власть. Для интеллигенции русской, то есть для господствовавшего  западнического крыла, национальная идея была отвратительна своей исторической связью с самодержавной властью. Все национальное отзывалось реакцией, вызывало ассоциации насилия или официальной  лжи. Для целых поколений «патриот» было бранное слово. Вопросы общественной  справедливости заглушали  смысл национальной жизни.  Национальная мысль  стала монополией правых партий, поддерживаемых  правительством. Но что сделали с ней наследники славянофилов? Русская национальная идея, вдохновлявшая некогда Аксаковых, Киреевских,Достоевского, в по-

==245

следние десятилетия необычайно огрубела. Эпигоны славянофильства совершенно забыли о положительном, творческом ее содержании. Они были загипнотизированы голой силой, за которой упустили нравственную идею. Национализм русский выражался главным образом в бесцельной травле малых народностей, в ущемлении их законных духовных потребностей, создавая России все новых и новых врагов. И наконец народ — народ, который столько веков с героическим терпением  держал на своей спине тяжесть Империи,  вдруг отказался защищать ее. Если нужно назвать один факт — один, но основной, из многих слагаемых русской революции, — то вот он: на третий год мировой войны русский народ потерял силы и терпение и отказался защищать Россию. Не только потерял понимание цели войны (едва ли он понимал их и раньше), но потерял сознание нужности России. Ему уже ничего не жаль: ни Белоруссии, ни Украины, ни Кавказа. Пусть берут, делят кто хочет. «Мы рязанские». Таков итог векового выветривания национального сознания. Несомненно, что в Московской Руси народ национальным сознанием обладал. Об этом свидетельствуют хотя бы его исторические песни. Он ясно ощущает и тело русской земли, и ее врагов. Ее исторические судьбы, слившиеся для него с религиозным  призванием, были ясны и понятны. В петровской Империи  народ уже не понимает ничего. Самые географические пределы ее стали недоступны его воображению. А  международная политика, ее сложность, чуждость ее задач прекрасно выразились в одной солдатской песне XVIII века:

Пишет, пишет король прусский

Государыне французской

Мекленбургское письмо...

   Крепостное рабство, воздвигшее стену между народом и государством, заменившее для народа национальный долг частным хозяйственным игом, завершило разложение политического сознания. Уже крестьянские бунты в Отечественную войну 1812 года были грозным предвестником. Религиозная идея православного царя могла подвигнуть народ на величайшие жертвы, на чудеса пассивного героизма. Но государственный смысл  этих жертв был ему недоступен. Падение  царской идеи повлекло за собой падение идеи русской. Русский народ распался, распылился на зернышки деревенских мирков, из которых чужая сила, властная и жестокая, могла строить любое государство, в своем стиле и вкусе.

    К этим разлагающим силам присоединилось медленное

==246

действие одного исторического явления, протекавшего помимо  сознания и воли людей и почти ускользнувшего от  нашего внимания. Я имею  в виду отлив сил, материальных и духовных,  от великорусского центра на окраины  Империи. За XIX век росли и богатели, наполнялись пришлым  населением Новороссия, Кавказ, Сибирь. И вместе с  тем крестьянство центральных губерний разорялось, вырождалось духовно и заставляло экономистов говорить об  «оскудении центра». Великороссия хирела, отдавая свою  кровь окраинам, которые воображают теперь, что она их  эксплуатировала. Самое тревожное заключалось в том, что  параллельно с хозяйственным процессом шел отлив и духовных сил от старых центров русской жизни. Легче всего  следить за этим явлением по литературе. Если составить  литературную карту России, отмечая на ней родины писателей или места действия их произведений (романов), то  мы поразимся, как слабо будет представлен на этой карте  Русский Север, все Замосковье — тот край, что создал великорусское государство, что хранит в себе живую память  «Святой Руси».

   Русская классическая литература XIX века — литература  черноземного края, лишь с XVI-XVII веков отвоеванного у  степных кочевников. Тамбовские, пензенские, орловские  поля для нас стали самыми русскими в России. Но как  бедны эти места историческими воспоминаниями! Это деревянная, соломенная Русь, в ней ежегодные пожары сметают скудную память о прошлом. Здесь всего скорее исчезают старые  обычаи,  песни,  костюмы.   Здесь нет  этнографического сопротивления разлагающим модам городской цивилизации. С начала XX века литература русская бросает и черноземный край, оскудевший вместе с  упадком дворянского землевладения. Выдвигается новороссийская окраина, Крым, Кавказ, Нижнее Поволжье.  Одесса создает целую литературную школу.

    До сих пор мы говорили об опасностях. Что можно противопоставить им, кроме нашей веры в Россию? Есть объективные факты, точки опоры для нашей национальной  работы — правда, не более чем точки опоры, ибо без работы, скажу больше — без подвига, — России нам не спасти.

    Вот эти всем известные факты. Россия не Австрия и не  старая Турция, где малая численно нация командовала над чужеродным  большинством. И если Россия с культурным ростом малых  народностей не может быть национальным монолитом, подобным Франции  или Германии, то у великороссов есть все же гораздо более мощный этнический базис, чем у австрийских немцев. Во-вторых, эта народность не только не уступает культурно другим, подвластным (случай Турции), но является носительницей единст-

==247

венной великой культурные на территории государства. Остальные культуры, переживающие сейчас эру шовинистического угара — говоря совершенно объективно — являются явлениями провинциального  порядка, в большинстве случаев и вызванными к жизни оплодотворяющим воздействием культуры русской. В-третьих, национальная политика старой России, тяжкая для западных, культурных (ныне оторвавшихся) ее окраин, — для Польши, для Финляндии, была, в общем, справедлива, благодетельна на Востоке. Восток легко примирился с властью Белого царя, который не ломал насильственно его старины, не оскорблял его веры и давал ему место в просторном русском доме. (Из оставшихся  в России народов прямая ненависть к великороссам встречается только у наших кровных братьев — малороссов, или украинцев, — и это самый болезненный вопрос новой России.) В-четвертых, большинство народов, населяющих  Россию, как островки в русском море, не могут существовать отдельно от нее; другие, отделившись, неминуемо погибнут, поглощенные  соседями. Там, где, как на Кавказе, .живут десятки племен, раздираемых взаимной враждой, только справедливая рука суперарбитра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни. Что касается Украины, то для нее роковым является соседство Польши, с которой ее связывают вековые исторические цепи. Украине объективно придется выбрать между Польшей и Россией, и отчасти от нас зависит, чтобы выбор был сделан не против старой общей родины. И, наконец, в-пятых, за нас действуют еще старые экономические связи, создающие из бывшей Империи, из нынешней СССР, единый хозяйственный  организм. Разрыв его, конечно, возможен (пример: та же Австрия), но мучителен для всех участников хозяйственного общения. Силы экономической инерции действуют в пользу России.