АБ МИШЕ - У чёрного моря

• Название: У чёрного моря
• Автор: АБ МИШЕ
• Издательство: ЛИРА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 965-7088-22-4

«У чёрного моря» - полудокумент-полувыдумка. В этой книге одесские евреи – вся община и отдельная семья, их судьба и война, расцвет и увядание, страх, смех, горечь и надежда…

  Книга родилась из желания воздать должное тем, кто выручал евреев в смертельную для них пору оккупации. За годы работы тема расширилась, повествование растеклось от необходимости вглядеться в лик Одессы и лица одесситов. Книжка стала пухлой. А главной целью её остаётся первоначальное: помянуть благодарно всех, спасавших или помогших спасению, чьи имена всплыли, когда ворошил я свидетельства тех дней.

  Всем им, и увенчанным, и обойдённым официальным признанием, кому ни дерева именного, ни медали, ни льготы мало-мальской – им эта вот книжка негромкая, памятник самодельный,

каждому, чьё имя мы не удосужились расслышать в глухоте прошедших десятилетий, и каждому, кто на этих страницах назван.

---

Но главное - море... Чёрное море выбросило этих писателей в жизнь, как дарит берегам самые разные вещи - от поющих раковин до сорванных с якорей плавучих мин, разносящих в пыль прибрежные скалы”..

Еврей И. Ильф и русский Е. Петров показательно вместе сотворили героя с еврейской фамилией и одесской интонацией Остапа Бендера, умного и обаятельно нахального порождения прежней Одессы и новой эпохи, когда по словам авторов “евреи были, а еврейского вопроса не было”. Осуществлённая утопия! Мечта евсекций.

(Она и до сих пор часто грезится. Зажмуриться бы только покрепче, чтобы Шоа не мешала. Сделайте нам красиво!..)

9. 1937-й

Гитлер: “Борясь за уничтожение еврейства, я борюсь за дело божие”.

“Песня берлинских штурмовиков” - гитлеровцев в Германии: “Винтовку держим чёрной мозолистой рукой; Так мы стоим в колоннах, готовые к борьбе, И лишь с кровью евреев свобода придёт к тебе”.

“Добьёмся мы освобожденья своей мозолистой рукой” - “Интернационал”, гимн коммунистов и Советского Союза.

Аба: Новый год встречали в клубе нашем, точнее бы сказать, во Дворце культуры НКВД. Стоило поглядеть. Говорили в городе: “Все красивые бабы - в ЧК”. Ёлка ослепительная... Дурака валяли. Помню, я на спор бутерброд ел из всего, что под рукой на столе: селёдка, ананас, горчица, крем - слой на слой... Шампанское, тосты... Я вальс крутил со знаменитой певицей, она у меня стояла на ступнях, дама с весом, но ничего - справлялся. А мама-то наша как блистала! Жёны сотрудников канкан на сцене отплясывали, мама - в центре, все глаза на неё...

Женя: В моей жизни этот Новый год самый весёлый.

Номер Нового того года был - одна тысяча девятьсот тридцать седьмой, от Рождества Христова. Двадцатый юбилейный год Великой Октябрьской Социалистической революции, звёздный её год.

Сталин: “Пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы... Этих господ придётся громить и корчевать беспощадно”.

Здесь цитата из сталинской руководящей речи в марте 1937-го года, речь называлась “О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников”. С неё пошла в мах убийственная молотилка.

В апреле в Киеве арестовали Абу. Он носил в петлицах два ромба - ему по чину полагалось.

Аба: У меня потом, почти через десять лет, при освобождении из лагеря в справке на месте статей обвинения записали “Подозреваемый в шпионаже”. Не обвинение - только подозрение! А хватило на столько лет лагеря. Я ведь из Ровно, это Волынь, тогда Польша, значит, по правилам тридцать седьмого года, польский шпион.

... В тридцать седьмом не судили, приговор выносило ОСО - Особое Совещание, три человека. И обвинение не трудились доказывать, хватало собственного признания на допросах, а его выдавить проще простого... Пытать...

Кого били до смерти, кого иначе... Скажем, заводят где-то рядом со следовательским кабинетом пластинку с диким женским воплем и ведут под него допрос и намекают, что это твою жену или дочь бьют, или обещают, что будут бить, - подпишешь, как миленький, всё. Железные маршалы, революционные герои, в расцвете сил - всё подписывали.

Со мной - необычно. Во-первых, меня взяли в самом начале тридцать седьмого, ещё с пытками не развернулись на полную катушку. А во-вторых, нарком Украины был тогда Леплевский, когда-то в Одессе мой начальник, то есть я - его человек, так у нас говорили: “человек Леплевского”, или “человек Балицкого”, или “человек Ягоды”. Все, значит, по своим компаниям. А наверху “Хозяин” - Сталин.

Своих прикрывают, если можно. Поэтому, думаю, при Леплевском мне в тюрьму даже один раз от Жени папиросы передали, хотя строго запрещалось нам всё бумажное, чтобы, не дай бог, не написали чего вражеского. И следователь со мной на “вы”. И не шлёпнули меня, хотя причиталось по должности. Подозреваю, его заслуга, Леплевского, теперь правду не узнаешь, ведь его самого расстреляли.

Я сидел поэтому с комфортом, даже без битья. Но на конвейер ставили. Несколько суток без сна и следователи сменяются, а то и без них, сажают в комнату, стены обиты белой жестью, и по углам прожектора - не уснёшь, свет сквозь веки, люди с ума сходят...

Или на расстрел водили. Открывают камеру: “На выход с вещами!” Ведут коридорами. Могут глаза завязать. Конвоиры, их двое, могут перемолвиться, вроде между собой по секрету, тихо: “Куда?” - “В расход”. Ну, дальше идёшь - ждёшь. В затылке - пусто, то жжёт, то холод... Приводят в подвал. Сырость. Лампочка еле-еле. Кирпичи голые, кровь на них. И на полу... Оставляют тебя одного. Полчаса, час... Никого нет. Ну, что вспомнишь, как вспомнишь - не рассказать... Ждёшь- ждёшь... Замок гремит - ну, всё, конец. А тебе: “Выходи!” И назад в камеру. Как дойдёшь - не заметишь. И ещё дня два ничего не замечаешь - ни соседей, ни еды, ни воды... Очень впечатляет... Меня два раза водили. Кого-то и больше. Но, говорят, с третьего раза меньше действует: доверие к Органам падает.

...Я как-то в камере сказал: “Если меня начнут бить, я сразу всё подпишу, чего мучаться...” Конечно, донесли. Мне на очередном допросе следователь говорит: “Вы почему ведёте провокационные разговоры? Кто здесь и кого бьёт, а?” Мне это “а?” сильно запомнилось. Когда пришла его очередь сесть, он попал как раз к нам в камеру. Приволокли его с первого же допроса с перебитой рукой - я хотел спросить его насчёт провокационных разговоров и про “а?”, да жалко стало.

Песня 30-х годов: “Мы отстаиваем дело, Созданное Ильичом! Мы, бойцы Наркомвнутдела, Вражьи головы сечём!”

Аба: В Киевской тюрьме была знаменитая камера-одиночка, там Богров сидел, убийца Столыпина. Нас туда натолкали больше двух десятков. В том числе один водопроводчик. Следователь стал ему шить шпионаж. После допроса его надзиратели забрасывали в камеру, мешок с костями. Мы его отхаживаем, он плачет: “Какой я шпион? Почему шпион?” И вдруг он приходит с допроса сам, своими ногами, впереди себя в кульке бумажном клубнику несёт. Смеётся, счастливый: “Подписал. Сознался. Всё подписал. Все довольны. Следователь клубникой угостил” Лёг на нары, жуёт, улыбается. Я спрашиваю: “Что же вы подписали?” - “Что я шпион. Латвийский. Меня здесь в Киеве латвийский консул завербовал. И оружие дал. Только я его где-то забыл”. “Но в Киеве нет латвийского консульства”, - говорю ему, я это точно знал. И водопроводчик вскакивает: “Неужели? Они перепутали?.. Боже мой, опять бить будут! Пусть исправят на другое консульство”. Этот шлимазл колотится в дверь, орёт: “К следователю прошу! Ошибка! Пусть перепишут!” Человек требует себе расстрельную статью - чисто работают Органы. Я того следователя знал, он тоже сел, мы встретились в лагере, я напомнил про водопроводчика: “Как вы могли сочинить латвийское консульство? Вы не могли не знать, что нет такого” А он удивился: “Какое это имеет значение? Некогда мне было, работы сверх головы, а он сознался ведь - и ладушки”.

Анекдот 1937-го года: “Генеральному секретарю ВКП(б) тов. Сталину. Заявление. Прошу расстрелять меня по собственному желанию. Член партии с 1905 года Рабинович”.

Аба: Вот, пожалуйста, два братика, я и Моня, он на два года младше, я не сказать послушный, но я рядом с ним в ангелочках... Он вслед за мной тоже в гражданскую полез стрелять, ловить, в ЧК оказался, и не как я, в тихом экономическом отделе, а в боевом, оперативном, с бандитами воевали, по деревням, по лесам... Потом уже без стрельбы тоже лихачили. Помню партконференцию, должен был выступать секретарь Украинского ЦК, Москва хотела проконтролировать, так наш нарком приказал Моне и его людям выкрасть накануне доклад - сделали чисто, скопировали, вернули - никто ничего не заметил. Моня начальником отдела стал ещё в двадцатые годы, на улице ему, в штатском, милиционеры честь отдавали. Очень гордился. Высокий, статный, красавец кудрявый... Бабник, конечно - жене та ещё жизнь: у него ведь для агентуры тайные квартиры по всему городу и номера в гостиницах, а там гуляй, и деньги на расходы не считанные. Они в ЧК короли были, Монины люди, оперативный отдел...

(“Оперотчики” - Женя произносила брезгливо. И ругала Моню за хамские измены тонкой деликатной жене, которую любила, и жалела Моню за то, что, мстя ему, какой-то уголовник среди бела дня зарезал эту несчастную жену на седьмом месяце беременности.)

... Моня, Моня, еврейский гусар... Охотник заядлый - правда, дичи что-то не помню. Один раз как-то принёс пару птиц, я его спрашиваю: “Почём стрелял на рынке?”... Он не обижался, характер лёгкий... В тридцать шестом напросился в Испанию, вернулся с войны с орденом, и его сразу взяли. Моня на первом же допросе, как услышал, что он враг и шпион, ударил следователя табуреткой по голове, убил. Говорят, сам позвонил охране: “Приходите”. Они его там в кабинете и забили насмерть. С того допроса повелось табуретки для подследственных к полу привинчивать - спасибо Моне, что надоумил Органы.