Вениамин (Федченков) - На рубеже двух эпох

• Название: На рубеже двух эпох
• Автор: Вениамин (Федченков)
• Жанр: Религия

---

Правда, греки чувствуют себя в храмах довольно развязно, вульгарно. Вы можете увидеть, как они иногда входят туда в головных уборах и не сразу снимают их. Бывали примеры что еще в притворе церковном они начинали уже курить табак, и вообще, они чувствуют себя хозяевами в храме. Но это не касается самой глубины сердца. Во время службы они смиренны, сдержанны, внимательны, молитвенны. Мужчины стоят в одном месте, женщины - особо. Во время проповеди, когда им что-нибудь понравится, они шумно кричат: "Хито!" Французское "виват" - "да живет", славянское "слава!" Это у них издавна. Еще ев, Иоанн Златоуст пытался останавливать их восторженные возгласы и рукоплескания за свои чудные проповеди, но безуспешно... Греки - народ в общем горячий, южный, экспансивный, были и есть. Только теперь стали смирные, тихие. Но все же материализм внедрился в них глубоко, как увидим это из некоторых фактов.

К России у них глубокое уважение, как к могучей силе и покровительнице православия, защитнице греков и славян от иноверных. Но они хотят получать, а не давать. Наиболее больным вопросом для них является потеря Константинополя даже в случае могущества России, в частности храма "Айя-София" (то есть "Святая София", "Премудрость Божия", Сын Божий от греческого слова "Агия-София"). Лично я думал и думаю: ни в коем случае не нужно никому, и нам, русским, отнимать у них этот дорогой Царьград и чудный собор, построеный Юстинианом Великим в VI веке. Впрочем. все это я говорю по наблюдению над городскими греками. Сельские, как и везде, гораздо смиреннее и духовнее, чем горожане. Я это после наблюдал, когда посещал священников на островах.

Припомню сейчас одну группу картин (если только я не писал о ней раньше), которую мне пришлось видеть в американском журнале.

На одной из них сфотографирован внутренний вид передней части алтаря. На красивых, солидных, мраморных креслах сидят католические епископы. Они в богатом облачении, высоких митрах, держат себя важно, даже напыщенно. Это - церковная власть. Такова Католическая Церковь, Церковь непогрешимого папизма, Церковь, правящая бесправными пасомыми. Из-за этих правителей не видно даже священного алтаря, где совершается богослужение: Церковь как правящий класс заслонила даже веру. Нечего уже говорить, что тут не видно народа, паствы, управляемого стада: оно не имеет силы в католичестве.

На другой картине не изображено ни храма, ни алтаря, ни даже народа, а только проповедническая кафедра. Ухватившись за боковые края ее, оратор, в мирском костюме, только с белым круглым воротничком - знак протестантских пасторов, что-то говорит, говорит, говорит. Это - Протестантская Церковь, где таинства не имеют значения, где даже храм является скорее залой для публичных выступлений, где священник - тот же непосвященный мирянин, где главным делом его является учительство, проповедничество, где даже самая молитва (легонькие "стишки") сведена больше на мораль да еще разве на веру в искупление "дорогим Иисусом" - вот это протестантизм. Эта картина - тоже фотография, а не рисунок.

Но вот третья фотография. Сзади - горы, голубое небо, благословенная природа Божия. На переднем плане - сельский храм из белого камня, крытый красной черепицей, двери затворены (кончилась служба или еще не начиналась), над ними - икона св. Георгия Победоносца. А ближе всего к зрителю два человека: сельский старенький священник в рясе и греческой камилавке (с расширением наверху), с бородой и длинными волосами, а справа от него старушка в темном платке и черном платье, подперев щеку правой рукой, которую поддерживает левая. Она сидит на остатке ограды, священник же стоит. Оба смиренно молчат и задумчиво о чем-то помышляют. Тут нет и тени власти, тут никто не стремится учить, да и к чему учить? Разве же совесть христианская, просвещенная двухтысячелетним опытом и церковным преданием, не знает, что нужно делать и чего не нужно? Единственная дума - о будущем Небесном Царстве. Но и тут нет католического "паспорта" на бесспорный вход туда, нет и самообольщенной уверенности в свою собственную "спасенность" заслугами Христа; здесь лишь сокрушение о грехах со смиренной надеждою на возможное милосердие Спасителя да на заступление Богородицы и святых мучеников, ходатаев пред Богом. Да и об этом они не думают, а лишь смиренно, кротко глядят вглубь своих душ, но без уныния, без отчаяния.

Вот это - православные. Вот это - действительная религия в душе. Вот это - святой народ. Вот это - действительно истинная Церковь Христова. И пусть немало торгашей среди греков, но не они составляют церковную массу, а эти смиренники сельские около убогого храма. Я увидел потом это истинное благочестие в Константинополе. Но все по порядку.

Через несколько дней нас начали спускать с пароходов, но не всех, иначе бы мы наводнили город. Сначала разрешили въезд высшим начальникам, архиереям и т. д. Масса же войск должна была потом отправиться в лагеря на полуостров Гал-липоли и остров Лемнос, а флот был отправлен в Африку, в г. Бизерту, который стал теперь известен всему миру по войне. Но часть военных не захотела идти в лагеря. Кажется, что милостивее всех оказались французы, а потом уже англичане, после и сербы с болгарами пошли нам навстречу и взяли несколько тысяч беженцев. А еще дальше французская власть стала принимать их рабочими на заводы и земледельческие фермы. Этим трем народам, и особенно милым сербам, нужно отдать историческую благодарность за нас, несчастных бездомников. Да сохранит их Господь от бед и напастей! Много профессоров и студентов пристроила в университеты Чехословакия, возглавляемая тогда президентом Масариком. Совершенно отказали в приеме итальянцы и вообще католические страны. Они. наоборот, воспользовались нашей нищетой и горячо принялись вылавливать детей русских беженцев, устраивая их в приюты и окатоличивая их там. Уловили, вероятно, несколько десятков взрослых. Но в общем их пропаганда не имела успеха. Однако наш Синод уполномочил меня войти в переговоры с папским представителем в Константинополе, архиепископом Дольче, чтобы католики не ловили наших детей. Старый любезный итальянец обещал мне это на словах, но едва ли это исполнялось на деле.

Не оказали гостеприимства и союзники - румыны, и бывшие враги - немцы, и даже православные греки Эллады. В Турции долгое время ютились кое-где тысячи беженцев, но и оттуда их потом переселили в Европу; тогда турки уже вели дружбу с Советами.

А те, которые не захотели отправляться в лагерь, заселились по трущобам Царьграда. Но чем жить?

И вот началась погоня за хлебом насущным. Припоминаю незабываемую картину. Где-то на горном участке города стояли ряды русских генералов, полковников, офицеров и что-то предлагали на продажу или на мену. Даже продавали за ничто романовские деньги, кажется, по копейке, по две за рубль. Тут были и знатные аристократы, и просто казаки. Жалкое это было зрелище: бывшие богачи теперь нищие просители. Женщины многие пошли на службу в рестораны, кафе, кабаре - лишь бы достать пропитание.

И более! Каким малым довольствовались люди тогда!

Например, прибыли семейные военные в полуразрушенный город Галлиполи. Квартир нет.

Иные если устраивались между двумя, тремя стенами развалины, то уже считалось хорошо. Но со всех сторон ветер дует! Был уже декабрь.

Для войск французы дали палатки, и там жизнь наладилась лучше. Но зато там генерал Кутепов ввел суровую дисциплину, за что его прозвали Кутеп-пашою.

Тогда еще верили, что Белая Армия пригодится для спасения Родины. Жизнь в течение ближайших двух-трех лет разочаровала нас. У беженцев явилось мрачное предчувствие, что уже не видать им больше родной земли, а следовательно, нужно так или иначе устраиваться где попало. И куда только не занесло нас, горемычных. Кажется, буквально нет в мире страны, где теперь не оказалось бы русских. Один из моих знакомых шутил: "Теперь русский язык мировой, и нам можно путешествовать без всяких проводников. Приедешь, например, на пароходе в Индию, крикнешь по-русски с корабля: "Эй, кто тут Иван или Степан из России?" И непременно с пристани кто-нибудь откликнется. Не говорю уж о Европе и Северной Америке. А в Азии, Южной Америке, Австралии и даже на некоторых тихоокеанских островах осели целые группы или отдельные лица из беженцев.

Невольно напрашивается вопрос: какой исторический смысл в этом рассеянии нас по миру?

Ведь это повторение еврейского переселения. Там был смысл: подготовка мира к принятию Мессии Христа. А у нас? Если сказать лишь, что мы несем Божие наказание за отпадение от веры, но ведь не такие же мы безбожники? Если, как многие белые думали про себя, будто мы соль национальной России и обязаны теперь вести борьбу против большевистского безбожного интернационализма через словесную и печатную пропаганду, то это действовало лишь до критического исторического момента - до войны. Когда же она началась, то вся пропаганда белых разлетелась как дым. Следовательно, и не в этом смысл беженства. В чем же он? Откровенно сказать; не ясно это мне еще.