Роберто Пацци - Конклав

• Название: Конклав
• Автор: Роберто Пацци
• Издательство: ООО «Издательство «Лимбус Пресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-8370-0399-1

Формула «Король умер – да здравствует король!» в Ватикане не работает. Потому что папа не оставляет законного наследника. Остаются кардиналы, которым предстоит выбрать нового помазанника Божьего, уединившись в конклаве (то есть в запертой комнате). А кардиналы – люди; каждому хочется воссесть на папский престол самому. И цель оправдывает средства. Любые средства – от подкупа и сводничества до шантажа и убийства. От римских бань до содомского греха. И чем величественнее был почивший папа, тем, как правило, ничтожнее оказываются его потенциальные преемники. Один из которых рано или поздно (а конклав, случается, заседает долгими месяцами) становится новым папой.

Италия – католическая страна, а писатель Роберто Пацци – итальянец; сочиняя знаменитый «Конклав», он скорее осторожничает, но затем закусывает удила – и принимается срывать одну маску за другой. И задирать, одну за другой, сутаны…

---

Цветущие тела блаженных, мощные и смуглые проклятых, на странных местах которых плохо держащиеся набедренные повязки, пририсованные позднее, по распоряжению папы еще при живом Микеланджело, художником Даниеле да Вольтерра.[46] Все они – в состоянии ожидания, степень которого различается у освобожденных и отверженных, отдающих себе в этом отчет. Получают передышку в исполнении погибели. Пауза, а через некоторое время и вечность, дающая отдохнуть Христу-Судие и осужденным.

Женщины продолжают массировать себе грудь, ноги, шею, руки, в теплом паре и улыбаясь прикрывают глаза. Некоторые бросают взгляд на алтарь, но ищут не его фигуру, а напротив – фигуру кого-то, что должна быть сокрыта и позднее появится. Смущение свое перед этими женщинами камерленг едва сдерживал только осознанием собственной невидимости. Он знал, что ждут они Судию, знал, что глаза их ищут Спасителя и украшаются они для Него.

Среди более молодых одна обращала на себя внимание – блондинка в первом ряду, с длинными волосами до самых колен, прикрывающими ее наготу. Голова склонена, она задумалась, губы ее шевелятся – видимо поет… Только для нее и хотелось быть видимым, чтобы смочь поговорить. Рядом с ней стоял мужчина, повернувшись к ней лицом; были хорошо видны его ягодицы и широкая с рельефными мускулами спина. Он обнял одной рукой плечи своей подруги, и камерленг на секундочку задался вопросом – может, она проклята, если с ней прощается последним жестом любви тот, кого она любила; теперь их разделит решение Христа…

Мужчиной был Матис Пайде, обнаженный – таким он видел его в сауне, но с «телом славным, молодым и очень крепким», как сказал эстонец однажды вечером, говоря о воскрешении плоти… И девушка с изящной фигурой стояла около него. Наклонив голову, она пела. Это была Карин, та сестра Пайде, о которой рассказывал, единственная девочка, которую он видел на своем балтийском острове в течение многих лет.

Теперь что-то должно было произойти, что испортит фреску Микеланджело, ставшую живой и волнующей; поскольку Матис Пайде остановился будто бы увидел его, более того, даже узнал и после нескольких взмахов его руки, приглашающей спуститься с алтаря и подойти, камерленг ясно услышал свое имя, произнесенное с северным акцентом: «Владимиро, пойдем?…»

Но ему никак было не отклеиться от своего сидения, он никак не мог пойти навстречу, никак не мог отделиться от жизни, остолбенев, как те фигуры на фреске Микеланджело, где живые и мертвые разделены бесконечной дистанцией…

– Владимиро, пойдем! – продолжал призывать его молодой и прекрасный Матис Пайде, теперь уже обняв за плечи сестру…

– Владимиро, пойдем послушаем мою сестру!

По своим губам он понял, что пытается ответить – мол, не может двигаться, но голос из его горла не выходил, ни одного ясного звука он произнести не мог… Сильная струя пара, более мощная, чем другие, окутала все вокруг, и он перестал видеть даже этих двоих; между тем неприятный резкий запах ударил по его ноздрям… Видимость пропала, боялся, что упустит их, они казались ему ненастоящими и вот-вот могли исчезнуть. Он не хотел этого, он хотел увидеть их живыми, потрогать их, погладить, услышать голос Карин и наслаждаться ее пением… И желание его была исполнено, наконец он услышал голос сестры, с ее немых прелестных губ сошли первые слова: «Wir sind durch Not und Freude / gegangen Hand in Hand…».

Но резкий неприятный запах, раздражавший его ноздри, стал нарастать, фигуры проклятых и блаженных побледнели, голос молодой сестры Пайде подавлял его – хотелось от него отключиться, что-то стирало живую фреску смерти, блекли цвета и голоса, он уже был не в Сикстинской капелле…

Веронелли проснулся в своей спальне, а запах, победивший и растворивший сон, был вонью, исходящей от трех куриц, которые топтались, копались вокруг его постели в поисках последних скорпионов.

Пришло в голову то, что Назалли Рокка ему напомнил по дороге к Сикстинской капелле, о целесообразности привезти сюда животных, что котов, что кур, во все эти помещения конклава, чтобы освободить их от других бестий; и он по рассеянности согласился на паланкин.

11

Свет, проникающий, как всегда по утрам, через желтые стекла напротив, разбудил Этторе Мальвецци. Тени, двигающиеся за теми матовыми стеклами напомнили ему о наступлении еще одного нового дня, которого он ждал с нетерпением. Что же произойдет сегодня, после вчерашней адовой сарабанды в Сикстинской капелле?

Настойчивое мяукание бело-рыжей кошки у его кровати; требует, чтобы ее покормили. В это утро Контарини заранее приготовил алтарь для мессы и корм для кур. Заботы о животных они разделили: Мальвецци было поручено смотреть за кошкой, (у Контарини аллергия на кошек) капеллану – за курами. Ну вот, он и постучал. Значит, полседьмого.

Кардинал поднялся, выпил приготовленный капелланом овсяный кофе. Какое заспанное лицо у Контарини… А волосы, сегодня они у него в полном беспорядке; обычно он их мазал гелем, чтобы лежали гладко; расчесывался на прямой пробор… Нет, такого он от Контарини никак не ожидал…

Ну да, после вчерашнего происшествия вполне естественно, что даже интимные привычки, утренний обряд и повседневные дела – все изменилось.

Вопрос, который задал капеллан, поставил Контарини в тупик:

– Ваше Высокопреосвященство, я бы хотел сегодня исповедоваться до мессы.

Надо же, капеллан не просил этого у него уже много лет. Подумав несколько секунд, кардинал ответил, что выслушает его с удовольствием.

Какое одухотворенное лицо у монсеньора Контарини; глаза прикрыты, будто он чрезвычайно смущен тем, о чем собирается поведать своему архиепископу, – вновь удивился Этторе Мальвецци. Действительно, пока мылся и держал миру, а курица устроилась в своей клетке, стал думать о поведении Контарини в течение месяца и семи дней конклава, он вел себя весьма таинственно, особенно дома. А более всего – в компании, к которой был привязан. Обычно одинокий, он общался, в основном, с молодыми швейцарскими гвардейцами; они часто ужинали вместе. Последние всплески молодости, без сомнения.

Побрившись и освежившись одеколоном, причесавшись и таким образом приготовившись к мессе, кардинал из Турина сел рядом со скамьей для молитвы под готическим распятием, на которую Контарини бросился еще раньше, до того, как тот был готов его выслушать.

– Как давно вы не исповедовались?

– С тех пор, как мы вошли в конклав.

– И в чем вы хотите исповедоваться перед Богом?

– Грех мой в курении, Ваше Высокопреосвященство, вы себе не представляете, как много я курил в последнее время, часто спрятавшись от вас.

– Ты ошибаешься, я замечал, ты должен бросить курить – эта мысль меня постоянно гложет. Тебя оправдывает только то, что это не просто. Конечно, курение вредно, прежде всего для собственного здоровья. Извините, Контарини, я случайно перешел на «ты», как будто разговариваю со своим племянником, у которого тот же порок.

– Но это – не самая тяжкая моя вина, Ваше Высокопреосвященство,…не знаю, простится ли мне то, что я сейчас скажу…

– Бог прощает любую вину, если исповедуемый абсолютно откровенен. Говорите, говорите без промедления, ведь уже поздно, а нам нельзя опаздывать, особенно сегодня утром.

Слова его подтвердили часы, пробившие семь с четвертью, – пора было бежать в Сикстинскую капеллу.

– Даже если только желание, Ваше Высокопреосвященство, возникшее у меня, возникшее у меня… это искушение, оно не дает мне покоя в данный момент.

Итак, дело в веселых компаниях со швейцарскими гвардейцами, приходящими сюда для развлечений и мимолетного свидания… но с какими женщинами?… И почему он сказал «в данный момент»? Глаза Контарини неподвижно остановились на двух курицах, которые продолжали клевать какие-то крошки поблизости. Ах, как он смотрел на них!..

– Контарини, что с вами?

– Ничего, Ваше Высокопреосвященство, но ведь и Вы видите – какие они бессовестные, как провоцируют, как демонстрируют свое бесстыдство, грациозно изогнув шеи!

Кардинал повернулся, чтобы лучше разглядеть невинных птиц, которые разгуливали тем временем по центру комнаты, подбирая все что ни попадя. Сжимали гузки прежде чем опростаться, испражнялись чем-то розовым, отдавая двойной долг своему инстинкту. У этих бесценных пернатых, в соответствии с их природой, тоже есть нужда в естественных отправлениях.

– Извините, Контарини, но что вы имеете против этих бедных птиц? Не хотите же, чтобы мы надели на них трусы; знаете ведь – как мы должны им быть благодарны за их присутствие в священных дворцах.

– Ваше Высокопреосвященство, Ваше Высокопреосвященство! Они же – женщины, они – женщины, распоясанные и обнаженные; они расположились здесь и никуда не уходят… я не могу больше сопротивляться! – Контарини заплакал, обхватив голову руками.