Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания

• Название: Владимир Высоцкий. Воспоминания
• Автор: Давид Карапетян
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0245-4

Моим дочерям — Мелинэ и Этери

---

— Если вам ещё будут нужны концерты — только скажите.

На выходе к Высоцкому подошли двое ребят. Я не слышал толком, о чём они с ним говорили, но заметил, что Володя им как-то по-доброму заулыбался: мне кажется, они упоминали Лёву Кочаряна. Приглашали нас съездить с ними на озеро Севан, точнее, в ресторан у озера, и я оставил им наш телефон.

Вернулись домой. Сели ужинать. Ни о каких дополнительных концертах мы, конечно, не думали: дело сделано, завтра съездим на Севан, и пора возвращаться в Москву. Я сидел обессиленный: до смерти хотелось спать. И вдруг Володя вспомнил:

— А где Алла?

— Завтра позвоним.

Но не тут-то было. Через минуту он начал меня теребить:

— Поехали к Алле!

Это тоже характерная деталь: только что он почти умирал, глотал воздух, как рыба, но вот чуть-чуть отпустило, и — ему уже нужны новые впечатления. Воистину, талантом оживать Высоцкий был наделён от природы.

Скрепя сердце, я позвонил Алле (то, что она упустила фантастический шанс дождаться в аэропорту Высоцкого, лишь подтверждало ее уездную близорукость):

— Ты знаешь, у нас сегодня было три концерта!

— Как так?!

— Извини, как-то неожиданно всё получилось, — слукавил я, — даже не успели позвонить. Знаешь, Володя собирается ехать к тебе.

Алла, конечно, в ужасе: двенадцатый час, она уже легла.

— Сегодня я никак не могу. Давайте завтра.

Но Володя вырвал у меня трубку и обрушил на неё весь свой напор. В конце концов Алла сдалась. Я совершенно озверел: нет у меня сил для такой жизни! Однако делать нечего — поехали.

Приехали — это совсем рядом, минут десять на машине. Алла привела себя в порядок, но было видно, что чувствует она себя неловко. А Володя — как рыба в воде. Удобно устроился на диване, сразу же перешёл с ней «на ты», хотя до сих пор они друг друга даже не видели. Алла предложила нам компот, но при его виде Володя скривился и потребовал коньяку, которого не оказалось.

Завязалась беседа, и Володя, к моему удивлению, сразу же разоткровенничался с хозяйкой о своих семейных неладах:

— Марина откуда-то узнала, что я ей изменил, и тут же улетела. Сейчас она под Парижем, у сестры. У вас не должно быть так. Я приехал, чтобы помирить вас.

Но Тер-Акопян вновь не оценила уникальности момента и тоном комсомольской активистки принялась нудно перечислять список собственных добродетелей в противовес моим врождённым порокам. Ничего нового я для себя не услышал: сразу же пришла на память поэтическая версия её обличений нашей школьной поры:

Мы в мирах произрастали с ним различных:

Я смиренницей росла, он — гордецом,

Я — «скромнягой» из хронических отличниц,

Он — «стилягой» с демоническим лицом.

Но Высоцкий воспринял эту словесную атаку как личное оскорбление и отреагировал молниеносно:

— Что ты несёшь? Перестань выёбываться!

Шокированная моралистка так смешалась, что, заметив это, Володя смилостивился:

— Это такой морской термин.

Бедной Алле было невдомёк, что для Высоцкого дружба — святая святых, что друг для него, будь он хоть тысячекратно неправ, — всегда прав. Неудивительно, что в заскорузлые обывательские мозги эта «абсурдная» аксиома никак не вмещалась.

Пробыли мы у Аллы довольно долго. По моей просьбе она читала свои стихи — мне очень хотелось, чтобы Володя их услышал и оценил. И надо сказать, Володя был удивлён, послушав армянскую поэтессу, которая пишет совершенно свободно, не подделываясь под требования официоза. Темы её стихов были во многом близки ему — вплоть до прямой переклички. У Володи: «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята», — у Аллы: «Вокруг — такое бессобачье, что остаётся только — выть». Правда у неё эта нечеловечья тоска вложена в уста бродячей собаки.

В своё время Алла первой из известных мне профессиональных литераторов оценила Высоцкого не как барда и «блатаря», а именно как поэта. На мой прямой вопрос (осенью 1969 года): поэт ли Высоцкий, — она, не раздумывая, ответила:

— Конечно, поэт. Просто он пишет крупными мазками.

Все её собственные попытки издаться в Москве наталкивались на вежливый, но решительный отказ редакций с характерной мотивировкой: «несозвучно эпохе» и «какое-то общеахмадулинское бормотание». Не меньшую бдительность проявляли и республиканские цензоры. Алла рассказывала, как однажды в ереванское издательство пришло эпистолярное восхищение её стихами от одного очень старенького астраханского краеведа. Он позволил себе в письме такую фразу: «На меня пахнуло родным духом Зинаиды Гиппиус». Для редакторов-перестраховщиков эта фамилия явилась сигналом идеологической опасности, и набор следующего сборника Аллы, выход которого вот-вот ожидался, был незамедлительно рассыпан.

В тот наш с Володей приезд в Ереван мы несколько раз встречались с Аллой, и всякий раз она читала свои стихи. И однажды внимание Высоцкого зацепила строчка:

Тень ляжет преспокойно под трамвай

Пустой и нас беспечности научит.

(Это стихотворение потом вошло в её сборник «Орнамент», вышедший в Ереване в 1973 году, который я тогда же подарил Володе.)

Володя усмехнулся своей характерной ухмылкой: «Надо же!» — и медленно повторил строку...

А несколько лет спустя я прочёл в его стихах:

Тени голых берез добровольно легли под колёса..

Не берусь утверждать, что здесь имеется какая-то взаимосвязь, но то, что Володя выделил тогда у Аллы эту строчку и повторил её вслух, помню отчётливо. Через четыре года мы с Володей неожиданно встретимся с Тер-Акопян в Доме кино на премьере фильма Баграта «Терпкий виноград». Представив Марине Аллу, он скажет: «Твоя книжка лежит у меня на столе. Мы с Мариной читаем её вечерами».

Кстати, ещё один схожий случай. Как-то я зашёл к Володе — он тогда снимал квартиру в Матвеевском, это было в 1974 году — и застал его с раскрытой «Конармией» Бабеля.

— Перечитываешь? Правда, замечательно?

— Гениально! Представляешь — чёрт-те что! Читаю и вдруг натыкаюсь на эту строчку: «...с гибельным восторгом сказал командир». Я ведь совершенно бессознательно вставил эти слова в свою песню, — видимо, они у меня с юности в голове засели...

Под утро мы вернулись от Аллы к Баграту. Все уже спали. Володе постелили в столовой — самой большой комнате в квартире, но спать в эту ночь никому не пришлось. Володе было плохо. Он кричал, метался, просил пить.

Уже в Москве я у него спрашивал: «Неужели тебе на самом деле было настолько физически больно, что ты так кричал?» — «Да нет, это я так, хотелось пофулюганить». Мне кажется, что ему просто хотелось внимания, тепла человеческого, чтобы заглушить чувство одиночества. Как бы то ни было, вид у моих домочадцев перед выходом на службу был ещё тот: такой ночной режим в непьющей республике их явно шокировал. Помощь пришла в лице отца Баграта, работавшего мастером на ереванской табачной фабрике. Он оказался обладателем где-то, неизвестно для каких целей, припрятанной большой бутыли рафинированного спирта. Всякий раз, когда Володе становилось совсем невмоготу, перед ним добрым ночным призраком возникал дед со стаканчиком сильно разбавленного спирта. И, хотя по-русски он не мог связать и двух слов, они с Володей подружились. Специально для Володи он таскал с фабрики какие-то особые сигареты из отборных сортов армянского табака. Только благодаря деду нам с Варей удавалось хоть чуточку поспать.

Каждого гостя, впервые приехавшего в Ереван, непременно возят на озеро Севан и в Эчмиадзин. Не избежал этого маршрута и Володя.

Поездку на Севан организовал Ревик; с нами были два-три его приятеля и Баграт Оганесян. Приехали, походили по берегу. Высокогорное озеро Володе очень понравилось, — он буквально впитывал его «морской» воздух. До сих пор жалею, что в поездке у нас не оказалось фотоаппарата и никто не снял Володю на фоне монастыря: горы, снег, христианская церквушка...

Потом зашли в местный ресторан на берегу, который славится севанской форелью, — её здесь как-то по-особому готовят. Было часов пять-шесть. Сидим, дегустируем форель, Володя пьёт коньяк (я слежу, чтобы — понемногу), оркестр играет... За соседним столом расположилась большая мужская компания. Один из них подошёл к нашему столу и о чём-то по-армянски негромко спросил Ре-вика; разговор, как я понял, у них был такой:

— Это Высоцкий с вами сидит?

- Да.

— Вы не против, если мы к вам сядем?

Мы были не против. Они приставили свой стол к нашему и очень тактично себя вели. Я сначала не понял, кто они такие, — но Ревик шепнул мне, что это известные люди. У нас их называют «люди с именами» — по-русски это означает «авторитеты» (а более точно — «воры в законе»). «Джентльмены удачи» больше напоминали законопослушных совслужащих: с разговорами к Володе не приставали, сидели скромно, молча. Потом один из них поднял тост за Высоцкого. Я не помню дословно, но это был очень уважительный тост — без блатных вывертов и излишнего кавказского красноречия. И смотрели они на него крайне почтительно: может быть, думали, что Володя сам «из блатных», что он уже своё отсидел, — в те времена много таких легенд о нём ходило.