Жак Шардон - Эпиталама

• Название: Эпиталама
• Автор: Жак Шардон
• Издательство: Терра
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02213-6

Романы «Эпиталама» и «Клер», написанные одним из самых ярких и значительных писателей современной Франции Жаком Шардоном (1884–1968), продолжают серию «Библиотека французского романа». В своих произведениях писатель в тонкой, лиричной манере рассказывает о драматичных женских судьбах, об интимной жизни семьи и порою очень непростых отношениях, складывающихся между супругами.

---

— У вас не было ребенка? — спросил он громким голосом, поворачиваясь к Альберу.

— Нет.

Удивленный этим вопросом, он в свою очередь спросил:

— Как? Вы полагаете…

— Это вполне вероятно.

— Что он хочет сказать? — спросила Берта, садясь в постели, когда врач ушел. — Что я беременна?

— Он сказал, что это вполне вероятно.

Берта, как могла, отгоняла от себя эту мысль о беременности, она привыкла считать ее невозможной, и теперь беременность вдруг показалась ей какой-то несправедливостью, невыносимой помехой, которая привязывала ее к мужчине слишком крепкими узами.

Альбер, потирая руки, с озабоченным видом быстро ходил по комнате.

* * *

Берта стремительно закрыла дверь.

— Снимите с нее маску! — крикнула она.

— Мадам ошибается, — сказал Юго, открывая дверь. — У малышки нет маски. Я убрал ее в ящик с игрушками.

— Я же видела ее у нее в руках, — проговорила Берта, не решаясь выйти из столовой.

— Мадам ошибается. Малышка сейчас со мной в кладовой.

Берта, опустив глаза, быстро прошла по коридору на кухню.

— Луиза, манную крупу принесли?

— Да, мадам, — ответила кухарка. — Сварить ее к трем часам?

— Я лучше поем сейчас, сварите мне кашу на маленьком огне. Только проследите, чтобы она не получилась слишком густой.

Берта вышла из кухни, не переставая думать о каше, которой ей не терпелось отведать, но потом вернулась туда опять. Она уменьшила пламя на плите, взяла ложку и стала помешивать ею в кастрюле, добавляя в нее молока. Затем она положила дымящуюся кашу в тарелку, села тут же на табуретку и принялась по-детски жадно есть.

Она вернулась в гостиную с намерением написать письмо Эмме, но прилегла на диван и тотчас забылась тяжелым сном.

Берта открыла глаза. Все еще пребывая где-то в давно прошедшем времени, чувствуя себя маленькой и ощущая на щеках свои детские локоны, она поднесла руку к голове, к тому месту, где во время сна ей в кожу вдавились черепаховые шпильки. «Я буду матерью, — подумала она, — я, которая была такой маленькой только сейчас во сне. А мои дети и не поверят даже, что я когда-то была ребенком!»

Она сделала глубокий вдох, словно ей не хватало воздуха, и почувствовала отвратительный запах старого гобелена. Преодолевая усталость, она встала, открыла окно и провела пальцами по виску, которым она ощутила холод.

Принесли полдник. Когда Берта поела, неприятное чувство исчезло, и она села в кресло; теперь она проводила в этом кресле целые дни, спокойная, почти неподвижная, занятая лишь одними простыми мыслями, которые никак не беспокоили ее.

«А вот и мама пришла!» — подумала Берта, услышав шум в прихожей, и взглянула в зеркало, отразившее ее порозовевшее и безмятежное лицо.

— У тебя на пальто конфетти, — сказала Берта, дотронувшись до плеча госпожи Дегуи.

— Это я прошлась по площади Согласия. Совсем забыла, что у нас карнавал. Такая толпа! А пыли! Ты хорошо, доченька, выглядишь.

— Я уже пополдничала; сейчас тебе принесут чаю.

Едва опустившись в кресло, госпожа Дегуи тут же достала очки и принялась вязать шерстяное покрывало.

— Нам нужно три одеяльца, — сказала она, радостно улыбнувшись при мысли о ребенке и ловко набирая петли большим деревянным крючком. — Одно для коляски и два для колыбели. Видишь, оно будет и легким, и теплым, — проговорила она, поглаживая толстую и пушистую белую шерсть. — Вот, моя дорогушечка! Ортанс сделает ему пеленки. Их лучше выкроить из простыней, которыми уже немного попользовались: тогда они будут помягче. Ты еще не видела распашонку, которую я закончила?

Берта посмотрела на маленькое, прямо на куклу, одеяние, извлеченное госпожой Дегуи из сумки, и с удивлением потрогала крохотные рукавчики. В отличие от матери, она никак не могла представить себе ожидаемого ребенка в такой маленькой одежде; ей он почему-то виделся высоким молодым человеком, шагающим рядом с ней.

— Ты получила ответ от хозяина дома? — спросила Берта.

— Я не писала ему. Я хочу остаться в Париже до появления на свет этого маленького сокровища. А перееду в августе. Кое-что из мебели я оставлю вам. Эмме я сказала, что буду у нее жить при условии, что она ничего не изменит в доме. У меня будет своя комната. Буду помогать ей по хозяйству. Признаться, именно поэтому я и задумала возвратиться в Нуазик. Она, похоже, еще больше похудела. Она мне никогда не говорит о своем здоровье, но госпожа Шоран написала, что выглядит Эмма неважно.

— Ты получила письмо от госпожи Шоран?

— Да, она пишет, что умер господин Гавине. Сколько ему было? Лет, наверное, девяносто семь, не меньше. Сообщает о свадьбе Фернана. Он женится на малышке Миго. Ты помнишь Лиди Миго?

Госпожа Дегуи разговаривала с дочерью более непринужденно, чем раньше, но при этом в ее тоне звучала некоторая почтительность или, может быть, немного церемонная любезность, словно Берта, готовясь обрести ребенка, стала немного другим человеком. Мать и дочь беседовали друг с другом с удовольствием. Часто они говорили одно и то же об одних и тех же людях, каким-нибудь одним словом, улыбаясь, воскрешали то или иное воспоминание о Нуазике.

Зайдя в комнату за подносом, Юго зажег лампу; Берта решила сменить место и пересела в стоявшее возле матери низкое кресло. Госпожа Дегуи отложила вязание и, наклонившись к Берте, внимательно сквозь очки посмотрела на лицо дочери. Вдруг она сказала:

— Я вот заметила, что смотрю на тебя точь-в-точь, как когда-то моя дорогая мама, сидя в очках рядом со мной, рассматривала меня. Сейчас, состарившись, я стала походить на нее. Часто, когда я разговариваю, то ловлю себя на мысли, что повторяю ее слова, и даже голос становится таким же.

В это мгновение Берте подумалось, что придет время, и она больше никогда не увидит мать и этих добрых глаз, которые ласково разглядывали ее сейчас. Она перевела свой взволнованный взгляд на ковер и, ничего не говоря, положила руки на колени госпожи Дегуи.

* * *

— Ну как? Как прошел обед? — промолвила Берта, улыбаясь, но не вставая с кресла, когда в гостиную вошел Альбер. — Вас было много?

— Фрибургос, Малангро…

Альбер прервал свое перечисление и прислушался к звонку в прихожей.

— Это, может быть, твоя мать?

— Нет, — ответила Берта встревоженно. — Она уже приходила. Скорее всего, это Андре.

— А, наш славный Андре! А то он что-то забыл нас.

— Не ходи туда, — тихо, сопровождая свои слова нетерпеливым жестом, попросила Берта. — Я никого не хочу видеть. Я предупредила Юго.

Она замолчала; Альбер открыл дверь гостиной.

— Это был Андре, — сказал он, возвратившись к Берте. — Какой ты становишься нелюдимкой! Уверяю тебя, ты выглядишь в этом костюме весьма прилично. Он тебе идет. Он напоминает мне тот пеньюар, который был у тебя в Суэне.

Берта, которая теперь нигде не находила покоя, села к Альберу на колени, однако тут же вернулась в свое кресло.

— Ты курил.

Альбер пододвинул к Берте стул и сказал:

— Мне хотелось поговорить с тобой.

Ласково глядя на Берту, он неуверенным голосом продолжал:

— Я вот подумал… Да, мне пришла в голову одна мысль. Так, один общий вывод. Ощущение, которое я связываю не только с возрастом. Оно пришло ко мне благодаря поистине глубокому жизненному опыту. Сформировалось во мне безотчетно, здесь, в этом доме подле тебя. Да, я доволен, что у нас будет ребенок. Чувство, которое кажется вполне естественным. Это просто удивительно — вспоминать, каким я был одиноким молодым человеком. Ты прежде упрекала меня в том, что я слишком поглощен работой, что я далек от тебя. Ты была права. Мне хочется теперь жить лучше. Ты научила меня видеть, что в действительности есть жизнь. Я откажусь от части своих дел… Кстати! Завтра я откажусь от Фламбара. А то создаешь себе потребности, а потом они тебя гробят.

— Ну, сейчас не совсем подходящее время пренебрегать делами.

— Ты не понимаешь меня…

Помолчав, он, не глядя на Берту, продолжал серьезным голосом:

— Я был несчастным ребенком… Не люблю вспоминать то время. Впрочем, я полагаю, что истинная печаль — это хорошая школа. После такой болезни становишься немного ожесточившимся, но закаленным, и уже не распускаешь нюни. На жизнь начинаешь смотреть более снисходительно. Нет! Жизнь меня не разочаровала! В мои годы, когда многие вещи уже утрачивают свой вкус, я чувствую, что моих огорчений и моих радостей, да и всех прожитых мною лет не хватает, чтобы исчерпать ее. Но я не умел любить жизнь. А ей мало такого вот немного пренебрежительного согласия.

Он встал и, глядя на Берту живым взглядом, быстро, взволнованно, словно поймал мысль, в которой содержался смысл жизни и которая только что возникла в его разгоряченном сознании, проговорил: