Жак Шардон - Эпиталама

• Название: Эпиталама
• Автор: Жак Шардон
• Издательство: Терра
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-02213-6

Романы «Эпиталама» и «Клер», написанные одним из самых ярких и значительных писателей современной Франции Жаком Шардоном (1884–1968), продолжают серию «Библиотека французского романа». В своих произведениях писатель в тонкой, лиричной манере рассказывает о драматичных женских судьбах, об интимной жизни семьи и порою очень непростых отношениях, складывающихся между супругами.

---

— Хочешь, поужинаем в саду? — спросил Альбер. — Я скажу Юго, чтобы накрыл на маленьком столике. Знаешь, в Париж я больше не поеду…

— А Элизабет ты предупредил?

— Да. Она останется дома. Деньги у нее еще есть. Я входил в нашу спальню; у нежилой спальни вид не очень-то веселый. Ты как будто не рада, что мы будем ужинать в саду?

— Напротив, — ответила Берта, поправляя за спиной подушку, — я как раз подумала, что было бы очень приятно остаться этим вечером здесь.

— Ну вот и хорошо! — воскликнул Альбер с неестественным задором. — Поставьте стол под молодым вязом, — сказал он, обращаясь к слуге. — В шкафу в кладовой есть садовая лампа.

Они уселись за стол. Альбер смотрел на Берту с улыбкой.

— Наша маленькая трапеза просто прелесть, — сказал он. — Чуть попозже взойдет луна. Интересно, видят ли нас сейчас Мериканы?

Он осмотрелся вокруг, но глаза его повсюду наталкивались на непроницаемую ночь. Лампа освещала лица и стол; возникало ощущение тесноты, замкнутости пространства, огороженного темными, толстыми, гнетущими сознание стенами, воздвигнутыми по краю небольшого кружка света. Под столом неожиданно появилась и прыгнула на колени Берты прибежавшая от Мериканов кошка.

— Ах эта кошка! — воскликнул Альбер, поднимая глаза на Юго, показавшегося в свете лампы.

Он обратил внимание на прямо-таки волчий аппетит Берты и на изменившееся выражение ее чуть постаревшего и неподвижного лица. Эти наблюдения подсказывали ему, что он не должен ничего говорить ей сегодня, не должен пытаться сбросить с себя накопившийся за день тяжелый груз.

— Не надо есть эти оладьи, — сказал Альбер, — они недожарены.

— Она не дала выстояться тесту, — ответила Берта, вставая со стула, чтобы перебраться в шезлонг.

— Я заходил сегодня к Кастанье. Филиппа не застал. Меня принимала Одетта. Она приедет сюда в субботу.

— Наверное, она считает меня невнимательной, — произнесла Берта безразличным тоном. — Мне как-то не хватило решимости сесть в поезд и добраться до нее.

— Ее действительно жалко.

Он замолчал, подбирая слова для следующей фразы, но тут Берта встала, занятая другой, вдруг появившейся у нее мыслью. На мгновение она задумалась, потом сказала:

— Мужчины никогда не думают о жизни.

Она снова расположилась в шезлонге, облокотившись на подушку, и, подперев щеку рукой, стала смотреть в темноту с каким-то пылким и мечтательным выражением лица.

— Именно в такие вот моменты, когда чувствуешь себя усталой, когда, как вы говорите, у нас «нервы не в порядке», жизнь воспринимается острее.

Она замолчала, почувствовав стеснение в груди, и вздохнула.

— Сегодня у меня ныло сердце, и жизнь вдруг показалась тяжелой. Она предъявляет слишком много требований, ожидая от нас самоотречения и готовности прощать.

— Ну-ну! — сказал Альбер, с легким нетерпением наблюдая за лицом Берты и отметив про себя признаки усталости, повлиявшей на ее настроение. — Сейчас лучше не надо предаваться размышлениям.

— Тебе кажется, что я жалуюсь?

Она села на стул возле Альбера.

— Я не жалуюсь. Напротив, я сейчас очень спокойна. Порой мне кажется, что сердце мое бьется уже слишком долго, что я жила слишком напряженной жизнью. Я чувствую себя старой, многоопытной, полной материнского всепрощения и готовности извинить все известные мне, все понятные мне слабости. Ты даже не представляешь себе, сколько всего я могла бы простить!

Она взяла руки Альбера и посмотрела в его освещенное лампой лицо.

— Вот только твое молчание меня пугает! Я иногда спрашиваю себя: «А что, если он обманывал? Что, если в этом человеке скрывается совсем другое существо, незнакомое мне?»

Смягчившимся и слегка обессилевшим голосом она продолжала:

— Я не боюсь того, что ты мог бы мне сказать. Я чувствую сострадание ко всему, что свойственно человеку. Но мысль о том, что в эту минуту…

Она снова сжала руки Альбера и посмотрела на него внимательным, пылким и острым взглядом, словно пытаясь проникнуть в его душу.

— Мысль о том, что в эту минуту в твоем взгляде я увижу ложь!

Альбер подумал об Одетте. Ему захотелось признанием прогнать тяготившее его видение, но он знал, что Берта не сможет принять правду, и поэтому не стал ничего говорить, а только сидел с мрачным и суровым видом и думал о том, что Берта приговаривает его к молчанию.

— Ты не отвечаешь мне. Ну как я могу знать, о чем ты думаешь?

Она вдруг с криком, словно раненая, отпустила руки Альбера.

— Ну почему тебе нужно мучить меня?

Она поднялась со стула и снова легла в шезлонг.

— Все это глупые мысли. Не обращай внимания, просто я устала.

Она опять встала и, положив свою руку на руку Альбера, произнесла серьезным тоном:

— Ты меня любишь?

— Ты же хорошо это знаешь.

— Ты никогда не говоришь мне об этом.

— Время слов у нас уже позади.

— Почему? Мне нужно, чтобы ты говорил об этом. Я в этом не уверена. Ты лишил меня даже остатков той веры в себя, какая у меня была прежде. Нет! Это не ты! Это любовь, это брак принижает нас и обкрадывает. Когда я жила одна, я была о себе лучшего мнения. Я понимаю, почему ты отдаляешься от меня. Да, я знаю это. Ты несчастен. Я тебе не нужна… Боже! — воскликнула она, в ужасе сжимая руки Альбера, словно его конечностями уже овладевал настоящий могильный холод. — Ты же просто ледяной. У тебя такой жесткий взгляд.

Альбер чувствовал, что к ней снова возвращается знакомое уже ему лихорадочное подобие горячки, чрезмерная говорливость, неотвязная тревога, и, думая теперь только о том, как бы совладать со своим нетерпением, мысленно повторял: «Это пройдет, нужно сохранять спокойствие. Все, что я мог ей сказать и что я ей так часто говорил, будет воспринято не так, как надо. Мне нужно просто слушать ее, не волноваться и не выходить из себя. Потом, как-нибудь в другой раз, много позже, я объясню ей».

Увидев непроницаемое выражение его лица, Берта снова впала в прежнюю тоску, которую она всякий раз чувствовала внутри себя с неизменным удивлением и отчаянием. Она попыталась расшевелить этого невозмутимого человека идущими из глубины души простыми и привычными словами, наполнив их новой болью.

«Это пройдет, я буду спокойным», — говорил себе Альбер, вперив взгляд в освещенный луной песок и стараясь не слышать того, что она говорила.

— Тебе лучше лечь в постель, — наконец сказал он ласково. — Я сейчас вернусь.

— Вот-вот! Ты меня оставляешь! Вот и весь твой ответ! Какая низость! Подлый и жестокий!

— Так будет лучше, уверяю тебя, так будет лучше! Я скоро вернусь.

Он быстро вышел из сада на залитую лунным светом широкую улицу, миновав несколько домов, сопровождаемый завыванием собак, и вошел к Натту, который в тот момент складывал свои разбросанные на кухонном столе бумаги.

— Я переписываю свои счета, — бодро сказал Натт, заметив входящего Альбера. — Мне следовало бы посылать их почаще. А то я опаздываю на два года. Когда состав жителей постоянно меняется, то это — чистый убыток. Садитесь. Рад вас видеть. У вас все в порядке?

Посреди всего этого шума девочка учила уроки. Госпожа Натт, казалось, дремала.

— Она ждет, когда сын придет домой, — пояснил Натт. — Что же ты хочешь, моя бедная подруга? Такой у него возраст.

И, снова обращаясь к Альберу, продолжил:

— К сожалению, есть поезд в час ночи. Она не ложится спать, пока он не появится.

Альбер с рассеянным видом встал и дотронулся до стоявшей на камине фигурки.

— Вы уже уходите? Я провожу вас, — сказал Натт, выходя за Альбером на улицу.

— Какая прекрасная лунная ночь!

Споткнувшись в полутьме, он натолкнулся на Альбера и продолжал:

— Ах! Такую бы ночь да в тридцать лет! Вот я, собственно, и не жил. Молодость моя прошла в работе, а потом двадцать лет я провел в пустыне. Там я не чувствовал, как уходят годы. Когда же вернулся в Париж, в этот город женщин, то вдруг понял, что я старик. Жизнь ускользнула от меня. Понимаете, жизнь — это любовь. Знаете, — произнес он и остановился, в то время как Альбер продолжал идти дальше, — эта садовая изгородь напоминает мне…

Он нагнал Альбера и продолжал:

— Мне было двадцать пять лет. Я приехал на месяц в один небольшой городок вроде этого. Однажды я заметил девушку, почти девочку, которая выходила из здания вокзала. Я пошел за ней. В тот же вечер я пришел и стал бродить вокруг ее сада. Она вышла из дома. Ветки куста, через который я перегнулся, чтобы держать ее за руки, больно кололи мне грудь; а потом она убежала. Ах! От таких воспоминаний щемит сердце!

Альбер зашагал быстрее.

— Я надоедаю вам своими рассказами, — сказал Натт. — Вы спешите домой. Н-ну! Торопитесь. До свидания. Ах! молодой человек…

* * *

Мысленно представляя себе его, этого не желающего внимать никаким, даже самым трогательным словам сухаря, Берта повторяла: «Теперь я знаю: он меня не любит. Мое страдание проистекало из сомнений».