Пу И - Последний император

• Название: Последний император
• Автор: Пу И
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0244-7

Эта книга — воспоминания последнего китайского императора династии Цин, правившей более двух с половиной столетий. На долю Пу И выпало немало испытаний: он побывал в советском плену, на родине был приговорен к десяти годам лагерей как военный преступник, а после освобождения работал садовником в Пекинском институте ботаники. Книга легла в основу фильма Бернардо Бертолуччи "Последний император", завоевавшего девять "Оскаров".

---

Руины, оставшиеся от "бактериологического завода", говорили людям об ужасах войны; каждый предмет, принадлежавший павшим героям в Доме памяти, говорил о том, что такое добросердечие; каждый экспонат говорил о том, что их обладатели отдали последнюю каплю крови во имя самой прекрасной мечты человечества.

Дом памяти представлял собой величественное здание в романском стиле. В течение 14 лет там размещалось главное управление харбинской полиции. В те кровавые годы здесь были допрошены, подвергнуты истязаниям и отправлены к месту казни тысячи китайских патриотов. Выставленные здесь фотографии и предметы погибших героев — это лишь малая часть того, что осталось. Каждая вещь, каждый факт, точное время и место происходивших событий вызывают у меня в памяти чувство стыда. На третий день после начала акции японских милитаристов, т. е. 21 сентября 1931 года, провинциальный комитет китайской коммунистической партии в Маньчжурии созвал экстренное совещание, на котором обратился с призывом ко всем членам партии Северо-Востока, ко всем патриотам немедленно вооружиться и вступить в бой с противником. Фотографии этого документа и бывшего помещения, где находился провинциальный комитет, возвратили меня к временам двадцатилетней давности. Для спасения нации от гибели народ северо-восточных провинций под руководством партии, невзирая на препятствия, чинимые Чан Кайши, сам встал на борьбу. Я же в то время находился в Цзинъюане и вел предательскую и преступную политику. Я вспомнил Чжэн Сяосюя с сыном, Ло Чжэньюя, Ян Ганцзы и город Люйшунь…

Когда экскурсовод стал рассказывать о подвигах генерала Ян Цзинъюя, я вспомнил несколько своих выездов в Дунбяньдао — район действия дивизии объединенной армии генералов Ян Цзинъюя и Ли Хунгуана. Там я имел возможность полюбоваться горными вершинами Чанбайшаня, утренним туманом и восходом солнца. Красоты родины не тронули моего сердца. Мое внимание было приковано к японским жандармам, солдатам и полиции марионеточного правительства, которые находились по обе стороны железной дороги. В газетах, учрежденных японцами, постоянно сообщалось, что с "бандитами" в районе Дунбяньдао покончено, однако тот выезд в данный район показал, что обстановка по-прежнему оставалась неспокойной. Даже после бегства в Тунхуа и Далицзыгоу до меня доходили слухи, что там "не очень спокойно". Объединенная армия сопротивления японцам вела здесь боевые действия вплоть до самой капитуляции Японии. В конечном итоге уничтожена была не объединенная армия сопротивления, а японские императорские войска. Объединенной армии противостояли Квантунская армия и хорошо вооруженные войска марионеточного правительства. Ситуация была тяжелейшей, тем не менее, глядя на выставленные экспонаты — старые котелки, чайники, самодельные топоры, облезлые швейные машины и другие предметы быта, я как будто увидел улыбающиеся лица их владельцев. Такое лицо я видел у молодого начальника Лунфэнской шахты. Оно бывает только у людей, обладающих твердой уверенностью в себе. Стоя перед обувью, сделанной из обыкновенной бересты, я будто сам ощутил эту уверенность и услышал мощный голос, который поет популярную в то время песню:

"Туфли из бересты сделаны в родном отечестве. Делаем сами из своего материала. Из дикого льна делаем шнурки, а кору берем прямо с деревьев. Туфли из бересты непросты, бойцы в них могут лазить по горам. Модницам их не купить, богатым тетушкам они счастья не принесут. Туфли из бересты по-настоящему хороши, бойцы в них прыгают по горам и гоняют трусливых япошек!"

Японцы в то время велели мне "штамповать" один за другим всякие законы и декреты, по которым в дальнейшем осуществлялась политика расквартирования войск в сельских домах, велся контроль над запасами зерна, устраивалась блокада горных районов, использовались все средства для того, чтобы оборвать экономические контакты между объединенными войсками сопротивления с внешним миром. Они действительно этого добились, и часть отрядов генерала Ян Цзинъюя была окружена. Запасы продовольствия были на исходе, но борьба продолжалась, и продолжалась до тех пор, пока японцы не стали сомневаться в получаемых донесениях и поступающей информации. Почему эти люди, не имевшие продуктов питания, продолжали драться? Что они едят? Генерал Ян Цзинъюй, к несчастью, погиб. Японцы, желая раскрыть эту загадку, вскрыли ему живот и нашли в желудке этого несгибаемого воина лишь корешки травы и листья деревьев…

В то время, когда генерал Ян Цзинъюй и его боевые товарищи пели песню о бересте, жевали корешки травы и, рассматривая старую карту своей родины, размышляли о будущем, я находился в смятении. Я боялся, что японцы меня бросят. Меня мучили ночные кошары. Я не ел скоромной пищи и целыми днями молился и гадал.

Экспонаты выставки: оставшиеся от генерала Яна карта, печать, забрызганная кровью одежда и сочинения, которые он писал еще в детские годы, потрясли нас. От всего увиденного у меня навернулись слезы. Позади меня — мои спутники и японские военные преступники плакали. Когда мы дошли до портрета павшего героя Чжао Иманя, из наших рядов протиснулся человек и, рыдая, стал перед портретом на колени. Отбивая земные поклоны, он сказал: "Это я — тот самый начальник полицейского управления…"

Это был министр труда при марионеточном правительстве, звали его Юй Цзинтао. Раньше он служил начальником управления полиции города Харбина, и арестованный Чжао Имань находился именно там. Его допрашивали в помещении, где сейчас развернулась выставка, а среди тех, кто допрашивал, был и Юй Цзинтао.

Прежние судьи теперь стали подсудимыми, их осудила история. И плакать должен был не он один.

Труд и оптимизм

Побывав на этой экскурсии, я уверовал в то, что двери в новое общество для нас широко открыты. Вопрос теперь только в нас.

Полный надежд, я вступил в новый, 1958 год. К этому времени у меня появился оптимизм. Впервые он появился еще осенью 1957 года, когда я таскал уголь.

Каждый год осенью Управление в большом количестве запасалось углем, часть которого шла в зимний период для обогрева помещений, а часть после изготовления из него угольных брикетов использовалась при выращивании овощей в собственных теплицах.

Раньше при переноске угля и изготовлении брикетов обходились без нас. Начали мы выполнять эти работы только с этого года. Теперь мой организм уже был не тот, что раньше. В нашей группе я и Лао Ван, монгол Лао Чжэн и один бывший офицер были моложе всех. Всякая физически трудная работа выполнялась нами. Так я постепенно закалился и значительно окреп здоровьем. Прежние недомогания исчезли. При изготовлении угольных брикетов я выполнял физически наиболее сложную работу — подносил уголь. В этот день по случаю участия самого начальника тюрьмы и нескольких кадровых работников в изготовлении брикетов все работали особенно усердно. Перед самым концом работы я и Лао Сянь притащили еще три полных корзины угля.

Когда сдавали инвентарь, я услышал, как надсмотрщик Ван сказал одному из моих товарищей:

— Я смотрю, Пу И относится к работе серьезно и не стремится привлекать к себе внимание.

Я и Лао Сянь поставили корзины и направились к дереву, где висела наша одежда. Начальник тюрьмы, смеясь, спросил меня:

— Ну что, Пу И, как твои плечи?

Я поглядел на плечи и ответил:

— Не болят и не вспухли, разве что немного покраснели.

— Как у тебя сейчас с аппетитом?

— Рису съедаю по три пиалы, а пельменей могу съесть штук тридцать.

— Не мучает больше бессонница?

— Засыпаю сразу. И не болею теперь ничем.

Все присутствующие, и начальство, и мои товарищи, засмеялись. И совершенно очевидно, что это был не тот смех, что раньше. Мне показалось, что дни, когда надо мной смеялись, ушли в прошлое.

У меня наметился прогресс и в других областях. Скажем, мне стало гораздо легче изучать "Политэкономию" и "Исторический материализм", да и в одежде я стал заметно опрятней. Но больше всего я уверовал в труд. Лишь бы меня не заставляли делать тонкую работу вроде изготовления бумажных цветов, а в остальном успехи у меня были отличные. Мне в этом отношении завидовали даже те, кто был силен в теоретических познаниях.

С конца 1957 года по материалам газет, письмам из дома и переменам в поведении служащих тюрьмы мы заметили некоторые новые веяния, возникшие в обществе. Казалось, будто все наперебой стремились поработать физически, рассматривая именно физический труд как самый почетный. Десятки тысяч кадровых работников оправлялись в деревни, в школах добавили уроки труда, возникли краткосрочные трудовые бригады. В тюрьме мы увидели не только служащих, изготавливавших угольные брикеты, но и начальника тюрьмы и начальников отделов, которые мыли на кухне овощи, растапливали печь, носили еду по мощеной дорожке. Каждый день рано утром, когда мы еще лежали в постелях, со двора доносился стук деревянных колес, лопат и кирки. Этот звук говорил нам, что начальник тюрьмы и кадровые работники уже вышли поднимать целину за горой. Все это наводило на размышления: в новом обществе труд становился мерилом человека.