Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2005)

• Название: Новый Мир ( № 6 2005)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Мои сопровождающие не отличались большим красноречием, и первое время слова из них приходилось тащить буквально клещами, а это занятие не из легких... Сколько населения в Баской Выставке? Более трехсот человек, из них работающих около ста... Убегает народ? Да вы что! Наоборот, возвращается... Ну а конкретно — сколько? Юра вот Лимонников вернулся и Самуил Ефремович с семьей… Пьющий? Да вы что! Самчик, это знаете, какой работник? Многопрофильный!.. А школьная молодежь? Парни остаются, для них работа всегда найдется, а вот девчата (глубокий вздох сожаления)... Что-нибудь строится в деревне? Выйдем на околицу, сами увидите...

У Окулова с Минькиным столько дел набежало, только успевай поворачиваться, — а тут еще изволь сопровождать непонятно какого корреспондента.

— Не кажется ли вам, Ювеналий Изосимович, — спросил я главу сельской администрации, — что число жителей деревни дошло до известного предела и без коренного экономического преобразования думать о притоке новых людей просто бессмысленно?

Вот такой я задал умный вопрос.

— Все верно, — ответил Окулов и почесал свой не слишком образованный затылок. Лицо у него было круглое и румяное, как блин, будто он только что сошел с партийной сковородки. — Скоро начнется дачный сезон, и мы почувствуем острую нехватку продуктов в магазине. Прежде всего — хлеба... Это, конечно, хорошо, что в отпуск съезжаются дети, коренные селяне, — я понимаю радость родителей. Сам такой! Но и не исключаю возможных последствий: кроме нехватки хлеба и мясных консервов вдруг начнутся гулевые денечки, когда избы будут трещать от магнитофонного грохота, а головы наших мужиков — от недельного похмелья. А тут сенокос на носу...

К разговору охотно подключился завсельпо Минькин Моисей:

— Бывало, спросишь у отпускников, а они на завалинке сидят: по какому поводу собрание-то? А тебе в ответ: по случаю Дня железнодорожника! А кто из вас железнодорожник? Да ты что, Онуфрич, с печки свалился? Лучше с нами садись, пока горючее не кончилось... Э-э-эх, да это еще что! — махнул он рукой. — Быват, и среди ночи ко мне прибегут: давай, Онуфрич, открывай магазин, чехословацкие друзья приехали...

— Что за чехословацкие друзья? — удивился я.

Тут они оба переглянулись, заулыбались и, схватившись за животы, заприседали от беззвучного смеха — от их начальственной стати не осталось и следа.

— А курроспудент был такой... с Архангельска родом. Ой, дай Бог его фамилию! Не помнишь, случайно, Ювеналий? Ой, что вытворял, козья морда! У него фраза была заготовлена на всякий случай жизни: “Наши чехословацкие друзья очень устали”. Он, говорят, с этой фразой всю область объехал — от Кенозерья до Нарьян-Мара. И всегда с рыбнадзором плавал. По части выпивки большой был спец, но еще больший спец — как достать эту выпивку. Днем-то ладно, в любой деревне можно найти, не вопрос. А ночью? Бывало, в лодке напьется с рыбнадзором, нащекарится — и спать. А у пьяниц-то сон краткий, тревожный. Пробудятся среди ночи, протрут глаза: где достать опохмелку? Вот тут и вступает орудие главного калибра, курроспудент этот. Побреется, продышится — и в дом к продавщице. Постучит легонько в окно: “Не будучи представленным, позвольте побеспокоить. Наши чехословацкие друзья очень устали”. А та спросонья: что за друзья, чем занимаются? Но у него заранее готов ответ: экспедиция, мол, Чешской академии наук, растения собирает, насекомых, рыб, а я в экспедиции переводчик и проводник. И удостоверенье свое тычет. “Вам, наверно, вина, раз иностранцы? Белого или красного?” — спросит продавщица. “Да вы что?! Белое — несмелое, красное — напрасное, водка — в сердце прямая наводка!” Без промахов всегда работал!..

Мы шли по длинной-предлинной улице, огибая лужи и разливы зыбучей жижи, которые оставили после себя трактора. Окулов с Минькиным торили дорогу, а я смотрел под ноги, чтобы не вляпаться в грязь, и не сразу обратил внимание на худую старуху в очках. Она сидела на крыльце своего дома, печально опустив голову, и, казалось, ничего не видела и не слышала.

— Как жизнь, бабушка Пима? — с преувеличенной бодростью приветствовал ее глава администрации и остановился. — На солнышко потянуло, а?

Старуха подняла голову, и я заметил, что один глаз у нее был непропорционально велик и как бы прикрыт тусклой слезящейся пеленой — может быть, оттого, что очки были с разной диоптрией.

— Да что, милой, тебе сказать-то? — охотно откликнулась бабушка. — Мучишься не в силу, а живешь. У кого деньги, тот и гужуется до горла. А я что? Из кулька в рогожку перебиваюсь.

— Ну-ну… так уж и в рогожку, — подмигнул мне Ювеналий Изосимович, присаживаясь рядом. По всему было видно, что он затеял этот разговор неспроста. — Между прочим, первый фермер на деревне. — И подтолкнул меня локтем. — Рисковая женщина, я вам скажу! Взяла озеро Перлахта в индивидуальную аренду, оформила честь честью именной договор...

— А это что за молодчик? — перебила его старуха. Она рассматривала меня, как редкий экспонат в музейной витрине, нисколько не смущаясь, а обращалась почему-то к своему односельчанину.

— Товарищ из Москвы... командировочный, — неловко представил меня Окулов.

— Ну и клюква, ну и квас! — не унималась она. — Без ума ходит али по делу?

— По делу... конечно, по делу, — заверил ее глава администрации и смущенно покашлял в кулачок. — Вот... жизнью нашей интересуется.

— Ишь ты, ин-те-ре-суется, — посочувствовала свирепая старуха, продолжая сверлить меня огромным своим оком.

Я не выдержал и рассмеялся. И она не оставила это без внимания:

— Да он у тебя, Изосимыч, больно смешливый, командировочный-то. Чертушко бородатенький! Видать, не по делу приехал, а так.

— Да ты что, Пименария Васильевна! Разуй глаза, сыми портянки! — вскочил как ужаленный Окулов. — Ты про экспедицию-то слышала ай нет? В кои-то веки в нашей глуши всероссийская экспедиция остановилась! А ты тут, понимаешь, всякую фигню балакаешь. Радоваться должна, а не фордыбачить, что тобой человек интересуется. Нельзя так, Пименария Васильевна! Ты мне всю общественную работу разлагаешь.

Вот она, судьба! Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ничего вроде особенного не произошло, но я понял, с кем имею дело. Да, это была та самая бабка Пима — я не мог ошибиться, та самая бобылка-охотница из матерой тайги, которую я видел когда-то из иллюминатора “Ан-2”. Что заставило ее выйти из леса, зачем понадобилось озеро брать в аренду? И вообще, что это за личность такая — Пименария Васильевна? Человек, желающий выставиться, выделиться из “общего стада”, или в нем еще теплится не вытравленная до конца соединительная ткань между “я” и “мы”?.. Я понял, что не ступлю и шагу, пока все не узнаю…

— Сколько вам лет, бабушка? — спросил я как можно учтивее.

— Сколько годов, столько рублёв. Как за восьмой десяток перевалило, так и со счету сбилась, — пробурчала под нос бабка Пима, пытаясь побороть в себе примиренческие настроения. — Вот молодежь-от пошла — все едут и едут! А чего едут-то? Комара за уши тянуть — вот чего! — Запал из нее вышел, и теперь хотелось просто поболтать. — Прошлый год телевизорные люди к нам приезжали. Может, слышали… Ювеналий, Мосейка? Девка в штанах и с нею трое бородатиков. У них аппарата многозначащая была и лампа агромадная, с самовар ростом. Как наставят, как застрекочут — охти-мнеченьки! А девка-то — командирша у них: энтот — давай сюды, энтот — беги туды. Только бус столбом. Без души носятся!.. Ну вот, на голую полянку меня выставили, светом залили — и давай стрекотать. А я молчу, только пот языком слизываю — лампа-то что твоя печка! Ой, худо мне было, ой, до чего тошнехонько! “Это что ж за наказанье такое! — кричу я на девку в штанах. — Ты меня в телевизор не утянешь. Ишь что придумала — старух мучить и от делов отваживать!” Не знаю, как и отбилась-то!..

— Ты чего такая злая сегодня? — спросил ее Моисей Онуфриевич.

Но Пименарию Васильевну отвлекла проезжая машина с разбитыми бортами, и, проводив ее взглядом, поохав по поводу того, какой распущенный народ пошел — эти шофера, она пропустила вопрос мимо ушей. Глаз ее понемногу терял свою убойную силу.

— Здоровья уж нет как нет. Это я раньше языком кружева плела, а топеря все — нет моготы. Мне, милые мои, черед пал о Боге думать. Через срок живу! А я все как старая брякалка. Брякну ни к селу ни к городу — ни с края, ни у березы. Вся жисть моя — дак уж ой! Вот жду топеря, ковды ангелы святые прилетят...

— Ты погоди причитать-то, — остановил ее завсельпо. — Ты толком объясни, что случилось.