Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2004)

• Название: Новый Мир ( № 6 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Сейчас, когда у меня у самого дети-подростки, я поражаюсь тогдашнему дедушкиному долготерпению, его философскому спокойствию. Понятно, что это спокойствие было лишь внешним, он безумно волновался за меня, но как он держался! Ни разу ни единым словом не усомнился в достоинствах моей избранницы. Ни одного упрека по поводу моего полуночного образа жизни. Ни одной насмешки над моей рассеянностью, бессмысленной улыбкой или внезапными слезами...

Он не просил и не требовал от меня ничего рассказать, понимая, что слова беспомощны, а объяснения (или, как сейчас говорят, “выяснения отношений”) опасны, если не убийственны. Я только видел, что он счастлив вместе со мной. А когда она уехала, дедушка был несчастлив так же, как я.

Я и в последние дни перед отъездом возвращался в нашу комнату через окно. Створки были приоткрыты доверчиво, как всегда. Все по-прежнему, только ее не было. Я сидел на подоконнике и вспоминал, как две недели назад шел дождь и я сидел вот так же, свесив ноги на улицу, рядом сверкала и грохотала водосточная труба. И, глядя тогда на дождь, я понял, что люблю. Это был проливной дождь — быстрый, смешанный с солнцем. Не знаю, отчего я тогда не взлетел.

Потом я ходил с толстым томом Достоевского, а она была прекрасна... Потом мы познакомились — вместе ухаживали за одним котенком. Ходили на танцы — нет, не танцевали, просто стояли рядом, смотрели, как взрослые танцуют. Мне тогда захотелось немедленно научиться танцевать. В школе мы разучивали только полонез.

Я побежал в соседний корпус. Из радиоточки доносилась музыка. Я бросился к какой-то тетеньке, умоляя срочно научить меня вальсировать. Я не доставал ей и до плеча, но мужественно взял этот снисходительный урок. Краснел, пугался своей руки на женской талии, загребал ковер, наступал на ноги даже самому себе... Танцы в клубе тем временем закончились.

Спустя два дня она уехала. Ее увезли . Далеко-далеко. Ее город теперь тоже — заграница. Но разве это имеет хоть какое-нибудь значение?

Проснусь и бегу утром к морю.

...Нельзя рассказать о любви. И просить рассказать о ней тоже, наверное, нельзя. Ведь это не проза и даже не стихи... Это — любовь, о ней никогда не получится рассказать.

И все-таки я иногда достаю старую тетрадку и вписываю туда еще несколько приснившихся мне строк.

Тот циферблат

Волчкевич Максим Анатольевич родился в Москве в 1970 году. Окончил физический факультет МГУ. Преподает математику в одной из московских школ. Соредактор литературного альманаха “Окрестности”. Автор музыкального альбома “Ветер с материка”.

*    *

 *

Есть ужас на той высоте,

с которой уже не вернуться —

и страшно назад оглянуться,

к небесной поднявшись черте.

Так башня строителя ждет,

и камни стоят без раствора.

И небо сквозь стены собора

проходит, и ветер поет.

 

*    *

 *

Стрекоза летящая, чья длина

короче тени, строки,

написанной в полдень, — ты реешь на

расстоянии вытянутой руки.

За склонность к апории, чертежу

крыльев, интерес к

хищному времени — я слежу

твой слюдяной треск.

Как Леонардо, прищурив глаз,

набрав тишины во вздох,

я принимаю в который раз

летание на четырех

крыльях — парение в пустоте

выше тех скоростей,

где плоть невесома, на высоте,

где слышен шум лопастей.

И мнится мне, что пока он есть,

тот звук, хотя небольшой,

что их не четыре уже, а шесть

над каждой парит душой.

И может он, словно огнь в вине,

струиться, в крови пылать,

бежать мурашками по спине

и волосы подымать.

Тебя он бросит то в жар, то в лед,

и голос твой зазвенит,

когда он отсюда тебя возьмет

туда, где молчит Эвклид.

Но, встретив юношу в старике,

скажут, что ты нездоров,

что ты простудился на сквозняке,

пришел из других миров.

Другие ответят, что постарел,

стал сух и упрям, как бес,

что ты из колодца на мир глядел,

в который упал Фалес.

Но камень, тронувши под ногой

в бездну, как Гераклит, —

“Все вещи меняются на огонь”, —

скажи им, пусть он горит.

Пусть пламя охватит зверей и птиц,

пусть меч похитит из рук,

пускай обратит белизну страниц

в черные знаки букв.

И всякий, понявший его язык,

да будет мудрее тех,

кто эти слова разберет из книг

сгоревших библиотек.

Пусть он за собою сжигал мосты

и шел, бубенцом звеня,

но он повторил, как слова звезды:

“все из огня”.

И знание это, погибнув с ним,

к кому-то придет еще

за то, что летал он, как серафим,

и ведал, где горячо.

 

*    *

 *

Кипы зелени и кроны,

обмелевшие пруды;

теплый дух и цвет зеленый

взбаламученной воды.

Лучше места не бывает —

на подгнившие мостки

только ряска набегает

да качает поплавки.

Здесь на выжженном суглинке

одуванчиковый пух,

и выходит из травинки

вместо курицы петух.

Человек стоит трехтонный

с кепкой вечною в руке,

и буфет пристанционный

на обеденном замке.

Нас с тобою здесь не знают —

мы пойдем, как грибники,

по дороге, где гоняют

бабочек грузовики.

 

Осенний романс

Осень волосы на ветру качает,

тихим голосом говорит,

что в тебе, мой друг, и души не чает,

под окном рябиной горит.

По весне сережкой ольховою

я легка была да нежна —

не вини меня, бестолковую,

что была тебе не нужна,

что, как жизнь прошла, и не знала я,

что в костре уж нет уголька,

что тебе любовь запоздалая,

как вино с похмелья, горька.

 

*    *

 *

Следи за движеньем секундной стрелки —

так ползет муравей по скатерти солнечной, так

стрекоза зависает в воздухе цифрой стеклянной,

так время идет насекомое, кем-то заведено,

и цепкостью лапок, испачканных в сладкой пыльце,

и тысячью стяжек натянуты крылья его.

Но если ты ухо наклонишь так низко, что сможешь в траве

расслышать движение жизни, скребущейся, как коробок,

то ты различишь и узнаешь, как счастливы все на земле

живущие временем, — жук, и личинка, и Бог.

Ты станешь таким же, с дырою сквозной в голове

и воздухом в сердце, — летающим, легким, пустым,

цикадой невидимой, спящей на той стороне,

на темени мира, — открыв часовой механизм.

Ты станешь таким же — на нитке спустившись туда,

по скважине страха проникнув на тот циферблат,

где времени нет потому, что оно без труда

идет через память, бежит — и не смотрит назад.

Ты станешь таким же; но ты ничего не поймешь,

козявку и бабочку пальцем огромным не тронешь

и панцирь хитиновый сам по размеру сошьешь

и треск слюдяной на цветущую землю уронишь.

Тихий Иерихон