Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2011)

• Название: Новый Мир ( № 5 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Для Макса Фриша идея утопии была важна и в связи с опытом его любимого автора, Роберта Музиля, который в своем монументальном и неоконченном “Человеке без свойств” проникновенно рассуждал об утопии как о прибежище и путеводной звезде всякого истинного художника и, шире, всякой неординарной личности. Герой романа Ульрих и есть человек-утопия: он не хочет сливаться с халтурной, приблизительной действительностью, он верит, что предназначен для будущего, которое дано пока лишь в проблесках и предчувствиях, и с веселым презрением отказывается сотрудничать с “сущим”, признавать его онтологический приоритет.

Фриш принимает эту установку — она отвечает его изначальному несогласию с всеобщим “порядком вещей”. И в своих пьесах и романах зрелой поры, то есть 50 — 60-х годов, он, в духе утопии и принципа надежды, экспериментирует с идентичностью, с версиями судьбы и жизненной позиции, с формами “сопротивления” обществу — в попытке переиграть унылую реальность.

Вот искрометная философская комедия “Дон Жуан, или Любовь к геометрии” (1953). Здесь автор облекает в изящный театральный реквизит серьезнейшие размышления о свободе, о бремени страстей и стереотипов. Дон Жуан у Фриша — Пелегрин навыворот, его влечет к себе все неизменное, себе тождественное. Геометрия в глазах героя пьесы воплощает ясность, надежность бытия, в ней — образ бесконечности. Эмоциональная зыбкость, определяющая человеческие отношения, страшит его. Накануне свадьбы с донной Анной, в маскарадную ночь он встретил девушку в маске — и покорил ее. По чистой случайности девушка эта оказалась именно донной Анной, тьма и соблазны ночи свели жениха и невесту. Но на месте каждого из них мог оказаться другой/другая! Дон Жуана осеняет: нельзя строить свою жизнь на песке переменчивых чувств и влечений! И он бежит из-под венца, из марева эмоций к бодрящей ясности одиночества и математической логики.

Герой, как и Пелегрин, как и Ульрих у Музиля, отстаивает — на свой лад — духовную и поведенческую независимость, право “играть в шахматы в публичном доме”. Но Фриш тут же демонстрирует границы, которые действительность ставит самоопределению личности. Случайно оказавшись в роли соблазнителя, Дон Жуан оказывается не в силах избавиться от нее, уйти от стереотипа, который навязывает ему окружение. Он вязнет в трясине инспирированных невольно вожделений, становится жертвой мифа о себе самом.

В этом смысле пьеса перекликается с опубликованным год спустя “Штиллером”. Ведь главная проблематика романа возвышается над плоскостью житейско-психологических комплексов героя и его отношений с ближними. Штиллер не просто бежит от своей проигранной судьбы, пытаясь “сменить кожу”. Он скорее ставит эксперимент: может ли человек вовсе обойтись без прошлого (как Петер Шлемиль у Шамиссо пытался обойтись без тени), без жесткого “имиджа”, в который тебя всегда загоняет взгляд “других”.

“Андорра”, самая знаменитая пьеса Фриша, — тоже о взгляде “других”. Это притча о том, как клеймо чужака, еврея в частности, обособляет и “овеществляет” человека. Благонравные бюргеры среднеевропейской (модельной) Андорры уверены, что мальчик Андри — еврей (на самом деле он кровный андорранец, внебрачный сын местного учителя). На сцене разыгрывается мистерия отчуждения, выталкивания человека из социума в гибельную пустоту. “Мнение народное” наделяет Андри стереотипными “еврейскими” качествами, которые ему совершенно не свойственны: алчностью, трусостью, душевной холодностью, неспособностью к производительному труду.

В “Андорре” с блистательной наглядностью демонстрируется процесс прогрессирующего отторжения “жида” окружающей средой: от глухой неприязни и стремления замкнуть юношу в рамки его мнимой национальной идентичности, через подозрения и ложные обвинения, к акту коллективного принесения чужака в жертву.

В романе “Homo Faber” Фриш бросает вызов технократическому — в самом широком смысле слова — мироощущению. Он подвергает героя, образцового инженера Вальтера Фабера, череде совпадений и испытаний, никак не укладывающихся в теорию вероятностей. Фабер находит своего старого друга повесившимся на заброшенной плантации в Центральной Америке; девушка, встреченная им на океанском лайнере и ставшая его любовницей, оказывается его дочерью; мало того, вскоре она погибает в результате несчастного стечения обстоятельств. Сам Фабер тоже обречен — он болен раком. И все это… нет, не скажем “из-за того, что…”. С точки зрения расхожей морали некоторая душевная черствость и себялюбие не составляют вины. Автор избегает слишком явных параллелей с античной трагедией Рока, даром что главные события романа разыгрываются на земле Эллады. Здесь уместнее оборот “для того, чтобы...”. Новый, драматический опыт меняет человеческую стать героя. В финале он постигает мир, с которым расстается, в его чувственном богатстве, в насыщенности его красок, звуков, запахов, через метафоры и образы, через радость и боль, а не в “оцифрованных”, среднестатистических параметрах.

 

И все же результаты изощренных философско-психологических экспериментов, которые ставил Фриш в своих произведениях, не назовешь утешительными. Герои его, как правило, проигрывают свои партии. Им не удается выпрыгнуть из собственной шкуры, переменить участь, избавиться от отчуждения, одолеть рутину и инерцию. Уязвимая, трепещущая человеческая “самость” бьется в сетях природного и социального порядка, как птица в тенетах.

Собственную судьбу писатель тоже рассматривал скорее как череду личностно-творческих трудностей и поражений — особенно в том, что касалось семейных уз и отношений с женщинами. Остановиться на этом моменте необходимо, даже при всем уважении к его частной жизни — тем более что сам Фриш постоянно превращал перипетии своих браков и партнерских союзов в материал для художественного анализа.

В конце 30-х он после длительного романа расстался с невестой Кэте Рубензон, еврейкой из Германии (отзвуки этого события явственно слышны в “

Homo Faber”). Первый брак Фриша, с Гертрудой Констанцией фон Мейенбург, продержался лет двенадцать, после чего писатель оставил семью, в которой было трое детей. Самым драматичным опытом его личной жизни стала, очевидно, встреча с замечательной австрийской поэтессой Ингеборг Бахман, которая принесла Фришу подлинное счастье, но и тяжелые переживания. Могла ли совместная жизнь двух столь незаурядных творческих личностей обойтись без страха утратить что-то из своей свободы, без соперничества, без невольной борьбы за “приоритет”? А к этому примешивалась и намного более банальная ревность… В повести “Монток” — “это искренняя книга, читатель” — Фриш деликатно и откровенно коснулся некоторых обстоятельств этого жизненного романа.

Были и другие брачно-партнерские союзы, в том числе и длительные. Как правило, жены и подруги писателя были изрядно младше его. С Марианной Элерс, родившейся в 1939 году, Фриш прожил дольше, чем с кем бы то ни было. Они зарегистрировали свой брак в конце 60-х, а десять лет спустя и эта связь распалась. В чем тут дело? Может быть, Макс Фриш — в точности его герой Пелегрин, не способный терпеть долго семейные узы, всегда жаждущий новизны? Создавая образы Пелегрина, а позже Штиллера, писатель, конечно, опирался на интроспекцию и в чем-то предугадал собственную судьбу. Но дело не только в этом. Увлечения, кризисы, разрывы, глубокое недовольство партнершами и собой — все это было частью литературно-жизненного экспериментирования. В отношениях между мужчиной и женщиной Фриш тоже руководствовался утопическими установками. Он жаждал союза, в котором интенсивность чувств и родство душ партнеров, их равенство и взаимная открытость способны превозмочь монадную замкнутость всякого индивидуального существования.

Отсюда — часто повторяющийся в его прозе символический мотив обнажения, сбрасывания одежды и кожи. В жизни это оборачивалось тягостными приступами гнева, которые он следующим образом описывает в “Монтоке”: “Я не выношу сам себя. Я не могу проснуться, как просыпаются посреди невыразимо кошмарного сна. <…> К благоразумию возврата нет, благоразумие оскорбляет меня, оно меня унижает. <…> А ведь начал я так спокойно; то, что я имел в виду, был не упрек, а нечто гораздо более важное: правда, моя правда. Я разрываю на себе рубашку, но хочу-то разорвать кожу. <…> Я с радостью умер бы в этот миг, только бы хоть раз понятно выразиться, ничего не требуя”.

 

С годами тень разочарования, одиночества все более сгущалась над ним. Впрочем, многие из его друзей и коллег, из знаменитых писателей, интеллектуалов Европы того славного периода, потерпели личностное и экзистенциальное поражение. Ингеборг Бахман лет через десять после расставания с Фришем умерла в римской больнице от ожогов, полученных при пожаре в доме. Существует версия, что истинной причиной ее смерти стала невозможность принимать в больнице наркотики, к которым Бахман пристрастилась. В 1970 году покончил с собой другой знаменитый поэт, тоже находившийся в любовной связи с Бахман и, конечно, хорошо знакомый с Фришем, — Пауль Целан. А Уве Йонсон, замечательный прозаик и младший товарищ Фриша (их переписка издана отдельным томом)? И его брак потерпел крушение, и он умер в одиночестве, по сути в эмиграции, при странных обстоятельствах — труп его обнаружили спустя недели после смерти.