Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2005)

• Название: Новый Мир ( № 5 2005)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Немецкий фронт был прорван, и полк начал преследование быстро отступавшего противника. Шли вперед днем и ночью, в сплошной снежной мгле. Шли растянувшейся колонной, а в некоторых местах — гуськом, по одному. Тащить на себе рацию вместе с вещмешком было тяжело. Спасибо Генералову, он где-то раздобыл лошадь с розвальнями, на которые положил рацию и еще кое-какое имущество и передал мне поводья. Легче мне, конечно, стало, но с этой лошадью я намучился — на всю жизнь запомнил!

Прежде всего порою в снежной мгле даже дорогу не было видно, и мы двигались след в след за впереди идущей колонной. Когда колонна останавливалась, моя лошадь почему-то продолжала идти, вызывая возмущенные крики бойцов. Мои “тпру! тпру!” доходили до нее слишком поздно. Но зато когда впереди идущие возобновляли движение, я никак не мог ее стронуть с места, и мы чуть не теряли направление. Я выходил из себя, ругал, хлестал ее — без толку. Тогда я единственный раз в жизни стал ругаться даже матом. Да и что мог я, городской мальчишка, поделать с этой лошадью? Когда мы остановились у какой-то несожженной деревни, я не сумел даже распрячь лошадь — спасибо, помогли бойцы с крестьянским опытом.

Так было несколько дней. Потом при одном из обстрелов осколок мины попал прямо в деревянный корпус моей 6-ПК, и я остался без нее. Мне дали станцию РБМ — более легкую и удобную в работе, но и ею мне не пришлось долго попользоваться. Не было питания. Однажды на поле боя я нашел брошенный немцами маленький, очень удобный движок. Был вечер, под градом трассирующих пуль я поволок находку в гору, на холм, где располагался наш взвод. Движок поразил меня своей рациональной конструкцией: он был как бы вделан в кубик, сваренный из легких труб, — за какую сторону ни возьмись, у тебя есть ручка, на какую сторону его ни урони, он лежит, как будто так и надо... Я надеялся, что с помощью этого движка решу проблемы питания своей рации. Но не тут-то было. Кто-то из командиров сразу отобрал его у меня. Вскоре меня перевели из радистов в телефонисты, радиосвязи у батальона не стало.

За время нашего движения от Протвы до шоссе Малоярославец — Медынь фашисты несколько раз как бы огрызались и вели короткие по времени, но ожесточенные арьергардные бои. В одном из таких боев нашему полку противостоял финский лыжный батальон. Он был наголову разбит, по улице деревни, которую мы взяли, повсюду лежали трупы белобрысых парней, поразившие меня своей величиной, — по-видимому, это были специально отобранные рослые спортсмены. От батальона осталось несколько больших автомобильных фургонов, в которых на аккуратных стойках, с растяжками как на хорошей лыжной базе, хранились, я думаю, сотни лыж с палками. Кто-то из командования пришел к гениальной, как, наверное, тогда ему показалось, мысли: поставить весь полк на лыжи.

Так и сделали. Возле сожженной деревни устроили нечто вроде парада: полк в маскхалатах, на отличных финских лыжах прошел мимо (очевидно, специально по этому случаю приглашенного) кинооператора, который нас снимал. Я много лет после войны внимательно всматривался в фильмы фронтовой кинохроники, надеясь увидеть эти кадры. Напрасно! Может быть, что-то произошло с оператором, мало ли что на фронте бывает, спрашивал я себя. Но потом сообразил, что, наверное, при просмотре фильма на студии съемку просто забраковали, потому что вряд ли она представляла нужное внушительное зрелище. Дело в том, что подавляющее большинство бойцов не умело ходить на лыжах. Кое-как проковыляв несколько сот метров от деревни, они побросали их на обочину в снег.

Только два или три десятка городских ребят, и я в том числе, лыж не выбросили. Из нас образовали нечто вроде передового дозора, который должен был идти впереди основной колонны. Командовать дозором назначили лейтенанта Генералова. И мы помчались вперед. Погода была морозная, но удивительно красивая, солнечная. Немцы далеко оторвались от нас, и мы чувствовали себя как на хорошей лыжной прогулке. Залезали в брошенные немцами блиндажи, там я находил коробки с шоколадом и каким-то неизвестным мне лакомством, называвшимся “Шока-кола” (как я теперь понимаю, это было соединение шоколада с орехом кола, что должно было придавать солдатам вермахта бодрости). Но с наибольшим интересом я читал оставленные ими газеты, в частности “Фелькишер беобахтер”. Там, помню, я нашел любопытный снимок, который потом показывал однополчанам: два эсэсовца гордо держат растянутое бархатное знамя с вышитым на нем костром и надписью “Смена смене идет”. А подпись к снимку была примерно такая: “Доблестные эсэсовцы со знаменем разбитой воинской части Красной Армии”. То ли не разобрались, то ли не захотели понять, что это знамя какого-то пионерского лагеря или отряда.

В другой газете я увидел надпись во всю первую полосу, ниже заголовка. Я запомнил ее дословно: “Ober-Jude Litwinoff-Finkelschtein fдhrt nach Amerika!” Это означало: главный жид Литвинов-Финкельштейн едет в Америку. Так геббельсовская газета откликнулась на назначение М. М. Литвинова послом в США. Я много лет пытался понять, откуда они взяли фамилию Финкельштейн, но так и не дознался. Литвинов, как известно, — псевдоним, но истинная его фамилия совсем иная. Наверное, выдумали просто так, для “наглядности” и разжигания антисемитских страстей.

Лыжи были замечательные, пружинистые. Скользили, что называется, сами. Но, увы, попользовался я ими недолго. Мы двигались по лесному массиву и наткнулись на сторожку лесничего, где обнаружили группу московских студентов, высадившихся в этих местах десантом и двигавшихся навстречу нашему полку. Зашли в сторожку, я поставил лыжи в сенях. В доме было жарко натоплено, весело. Помню, хозяйка выкатила бочонок с промерзшей кислой капустой, она показалась мне необыкновенно вкусной, отличной закуской для водки.

А надо пояснить, что чего-чего, но водки, хлеба и сахара у нас было вдосталь все это время. Нормальная горячая еда когда приходила, когда нет. Были специальные солдаты, которые в термосах с ремнями, как у рюкзаков, на спине приносили обеды на передовую — обычно это был жиденький гречневый суп, иногда — каша-концентрат. Куда только девались прославленные и вызывавшие у многих черную зависть “фронтовые пайки” (на бумаге-то они действительно были куда больше тыловых пайков, а тем более — карточных норм для гражданского населения)? Мне это неведомо. А вот перечисленные три продукта — другое дело. Их заказывали старшины с вечера, а к утру, когда их подвозили, часть бойцов выбывала. Вот остальным и доставались их пайки. Бывали дни, когда я поступал так: на костре (или на догорающем деревенском доме) размораживал хлеб, потом резал его ножевым штыком от карабина, насыпал на куски сахарный песок и ел, запивая водкой. Иногда этого хватало на сутки. Между прочим, недавно я читал, будто бы представление о том, что водка согревает человека, неверно. Должен со всей решительностью опровергнуть этот якобы научный вывод: на собственном опыте я убедился, что если бы не водка, я просто не выжил бы месяц с лишним на снегу под открытым небом в лютые морозы зимы 1941/42 года.

Так вот мы весело и дружно провели часа два или больше в сторожке лесничего со студентами-десантниками, а когда я вышел в сени, моих лыж на месте не было. Так я их больше и не видел и долго по ним горевал.

Став из радистов телефонистом, я должен был с катушкой на спине прокладывать телефонные провода к командирам рот батальона, иногда — взводов, при необходимости — дежурить у телефона. И еще — искать и исправлять повреждения на линии. А это, надо сказать, не только тяжелая, но и одна из самых опасных на фронте работ. Ведь если провод порвало, значит, скорее всего там упал снаряд, а где упал один, там будет и второй, и третий. Кроме того, линию могли перерезать вражеские разведчики и ждать в засаде, пока не появятся наши телефонисты. В общем, вариантов много, и все, как говорится, хуже.

Новый год я встретил, греясь у догоравшего дома, — такие дома нас спасали от холода, и не надо было жечь костры, которые могли нас демаскировать, привлечь самолеты противника. Почти все деревни, которые мы проходили, представляли собой ряды кирпичных русских печей и догорающих вокруг них остатков бревен, которые когда-то были срубами. Я однажды едва не сжег на таком огне свою шинель, до самого ранения ходил с подпалинами на спине и на полах. Нам принесли подарки — мне достались тряпичные рукавицы и кулечек драже.

Если взглянуть на карту, можно увидеть, что наш полк (как и вся 194-я дивизия) неуклонно продвигался к шоссе Москва — Киев, чтобы его перерезать и таким образом затруднить противнику отход на подготовленные позиции. Нашу дивизию передали из 49-й в 43-ю армию генерала Говорова, наступавшую в том же направлении от Наро-Фоминска. Перейдя шоссе у села Ильинское, полк вскоре достиг поселка Шанский завод, где, по-видимому, была назначена встреча наступавших с разных сторон частей. (Во всяком случае, поселок, как ни странно, в основном уцелевший, был наводнен войсками — пехотой, артиллерией и даже конницей.) Разумеется, тогда ни я, ни другие солдаты о стратегических замыслах командования не догадывались. На фронте солдат вообще ничего дальше своего окопа не видит и не знает — даже своих командиров рангом выше комроты, в лучшем случае — комбата. Мне еще повезло — я видел командира полка пару раз близко, потому что в штабе откуда-то прознали, что я владею немецким языком (то есть не откуда-то, а из-за того, что я каждому встречному показывал вырезку из “Фелькишер беобахтер” с “боевым” советским знаменем), и вызывали меня для перевода допросов редких тогда пленных. Штатный переводчик полка, успешно переводивший документы, совершенно не владел устной речью — ни он не понимал пленных, ни они его. (Это был мобилизованный немолодой интеллигент, когда-то учивший немецкий в гимназии.) А я, просто потому, что детство мое прошло в Эстонии, владел языком свободно.