Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2011)

• Название: Новый Мир ( № 4 2011)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

“Нас двое, он и я.

И ведь мы, двое, живем этот наш вечер… Живем эти минуты. Эти часы. Не замечая отсутствия денег. Живем жизнь. Я люблю...”

— Я люблю...

— А я сделаю тебе еще шоколада! Подниму твой тонус-минор!

— Порошка шоколадного больше нет…

— Я соскребу с краев. Остатки сладки, родная!

 

Максим ушел на дальнюю кухню — в глубины безлюдных полуподвальных комнат. Гремит там чашками. Перемывая их под шумной струей воды.

И кричит Ольге оттуда: — Ты перетерпи… Перетерпи, родненькая. Должно быть, у меня этот разгуляй в крови. Друзья — это от отца!.. Ты же, Лёльк, знаешь, сколько друзей у моего отца… Друзья — это святое.

На миг (нет, на полмига) в его голосе тоскливая оглядка:

— Да, да, да. Я знаю, что надо уметь сочетать.

— Я этого не сказала.

— Знаю сам. Вот приедет батя и поучит долбаного сынка сочетать два таланта — любовь и друзей… А пока что, Лёльк, проблемы… Пьяница барабанщик — это ты усвоила, знаешь!... Гулена вокалист — вот кто теперь головная боль и проблема-раз! Этот уже имен своих баб не помнит. Он, оказывается, даже не считает! Не ведет счет!.. Нет, нет, Лёльк, ты скажи — сколько надо вокалисту женщин!.. Я, Лёльк, не понимаю.

 

*

 

Сюда, в студию, Макс Квинта музыкантов не приводил. Для К-студии они были диковаты и малопонятны. Зато гении.

Однажды, правда, с Максимом вместе пришел легендарный барабанщик, он же ударник — самый проблемный из его рок-группы… Он пришел уже поддатый. Мутными глазами усмотрел Ольгу и спросил: “Кто такая?..” — после чего упал лицом в тарелку с кашей. Каша стояла перед ним… По счастью, уже слегка остывшая.

 

— Почему? Почему я, Лёльк, должен быть за них всех в ответе?.. Не знаю.

— И я не знаю, милый.

— Почему?.. Пусть мне объяснят… Отец. Вся надежда на отца!

 

Максим принес любимой женщине свежевыжатый морковный сок.

Он забрал из рук Ольги книгу, деликатно откладывает в сторону. Кандинский Василий Васильевич подождет. Кандинский Василий Васильевич станет пусть-ка в живую очередь… Да, Василий Васильевич, надо жить жизнь, это верно. Но надо жить свою жизнь.

Обнимает Ольгу.

И, как всегда, такое неподдельно долгое, трепетное первое объятие Максима!

 

— И кстати. Дай мне немножко деньжат. Я же совсем на мели. На мелкой мели.

— Подожди, Максим. Ты обещал устроиться работать в музыкальную школу… Ты ведь пойдешь на работу?

— Да, да, но не сию же минуту.

— Ты обещал.

— Я жду из этой чертовой школы результатов. Я же прошел их придурковатое собеседование.

— Это было давно.

— Лёльк!.. Вокалист второй день ничего не жрал! И ведь он без женщины. Имей совесть!

— Но у меня так мало денег. А зарплата, Максим, только на будущей неделе!

— Но ты что-то говорила про зеленые.

— Запас на черный день…

— Так чего же мы ждем! День вполне черный. Куда еще чернее?.. Сто долларов?.. Какая замечательная бумажка! Ее надо разменять!.. Оль! Родная моя!

 

И объятие мягко распалось.

 

После крохотной (ну пустяковой) заминки с деньгами Максим усаживает Ольгу в другое кресло — в мягкое, удобное, самое лучшее здесь.

Все для нее.

Максим трогателен и заботлив. И жестом говорит ей — нет-нет, не вставай, Оль! Чтоб без лишнего движения. Чтоб полное счастье… Он чуть ли не бегом принес ей горячий шоколад. Не пролил. Не споткнулся…

Горячий шоколад! Сидя! Утопая! В единственном здесь большом кресле!

Глубина кресла — глубина счастья, разве нет?

 

*

 

“— Твой потрясающий открытый характер! — повторяю я Максиму как бы между прочим.

Эта попритершаяся фраза у меня теперь наготове. Я расту. Я теперь быстро расту. Мужчина тоже не замечает повторений. Абсолютно! Если его хвалят… Его слипшиеся мелкие радости.

А горячий шоколад и любовь в глубоком кресле почти каждый раз связывались теперь с зеленой бумажкой в сто долларов. Которую надо разменять… И я ее отдавала… До последней. Главное было не разменять любовь. Не разменять ее на ссоры.

Ну а как иначе — не возьмет же он деньги сам!..

Максим, не торопясь, подает мне мою сумочку. Чтобы я своими руками выдала хоть что-то на прокорм барабанщика и на женщин вокалиста.

— Нет-нет, родная… Своей рукой.

 

— То, что ты, родная, называешь моей открытой бесхарактерностью, во всяком случае, намекаешь на это, — и есть мой характер. Это, Оль, потому, что мы рок-музыканты!.. Это не от природы. Это не от генов. Это от магии музыки.

А я рылась в своей, увы, не бездонной, доцеженной сумочке — и ляпнула: — Как-то удивительно, Максим. Как-то неожиданно, если твой бег на месте — от магии музыки.

Он ничуть не рассердился:

— А не спеши удивляться, Оль, — обдумай эту мысль сама на досуге. И выдай-ка мне наконец денежку.

— Уходишь?

— Но сначала я еще разок сделаю тебе горячий шоколад-соскребыш.

И убежал. Он как-то спокойней стал убегать. Задумчивой трусцой.

 

— Жить, жить, родная, — вот в чем сейчас мелодия!.. Пей шоколад и радуйся. Пока он есть… Пока горячий! Пока сладкий!

— Максим!

А уже убежал своей легкой трусцой. Я-то думала, он за шоколадом.

 

Как с горы вниз.

Притом что я все время сама себя пугала — каждая, мол, следующая любовь у женщины проносится быстрее предыдущей”.

 

*

 

Убежал к проблемному барабанщику. Или к сумасшедшему вокалисту, который едва-едва научился читать ноты, но уже грозил Максиму, что уходит петь в ближайшую церковь — там неплохо платят.

А теперь еще и популярность: саксофонист с кем-то подрался… прямо на улице… сколько у Максима хлопот!

 

В этот же вечер (для погрустневшей Ольги очень вовремя) раздался телефонный звонок… Издалека!

Взяла трубку, а там сильный, чуть глуховатый баритон. Мужской голос, вызывающий доверие .

— Здравствуй, Ольга. Здравствуй, дочка… Я так простецки называю тебя дочкой… Я — отец Максимки. Он рассказал. Он рассказал мне о тебе. И первое, что я тебе скажу, — сочувствую.

Ольга вся всколыхнулась, почти кричит. Словно бы ждала звонка.

— Как я рада вас слышать! Как хорошо, как правильно, что вы позвонили…

— Знаю, с ним трудно.

— Что вы!.. Конечно, конечно!.. Я счастлива. Да, да, проблемы тоже…

— Поменьше спорь — почаще прощай.

— Я прощаю. Прощаю…

— Значит, умная. Он молодой и взбалмошный — думает, что подражает мне. Копирует внешнее… У меня по жизни много друзей — вот и он хочет сразу и много.

— Да, да!

— Он пока что глуп — глуп по-мальчишески.

— Как вовремя вы позвонили. Как радостно мне вас слышать!

— Когда я вернусь в Москву, мы поговорим обстоятельно. Мы поладим, Ольга… По телефону мозги мягко ему не вправишь. А как еще?.. Поэтому я уже решил — я возвращаюсь… Ради вас обоих… Возвращаюсь в Москву, в мою подзабытую квартиру на Арбате…

— Я… Я скажу вам… Я постарше его…

— Знаю.

— На четыре года.

— Знаю. И не робей, я эту житейскую арифметику предвидел — знал заранее… У меня сердце болело. Потому что Максиму как раз и нужна жена постарше. В пределах. Года на три-четыре… Моя покойная жена тоже была меня постарше. И это оказалось — моя судьба.

И глуховатый, сильный, лишь чуть ущербный на звук мужской голос добавил:

— Оказалось — мое счастье.

 

Разговор бросил ее в жар. Разговор окончен. Но Ольга удерживает в ладонях тепло телефонной трубки. Не выпуская из рук, как залетевшую вдруг птичку. Мелкую горячую птичку. Ее жаркое тельце.

Года на три-четыре.

Ей представляется, что она в полной тьме. В темноте… И что некий вневедомственный лучик света, случайный, заблудившийся, соскользнул и упал на нее.

 

Улыбнулась.