Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2009)

• Название: Новый Мир ( № 1 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Да и 1917 год свершила не интеллигенция, а сама русская власть, и не в XX веке, а намного раньше, настолько раньше, что, когда, начиная с Александра I, пыталась исправить «вывих», не смогла уже добиться успеха, — вывих окостенел, превратившись в неисправимое уродство. Орден интеллигенции, сложившийся в XIX веке, — сам одно из проявлений этого уродства, а не его причина.

Но если причины 1917 года историк и философ видят несколько различно, то последствия — вполне сходно. Революция оказалась не исцелением России, но ее окончательным погублением. Воспользовавшись старыми и тяжелыми болезнями нашего народа, власть над ним захватили жестокие авантюристы, меньше всего думавшие о его благе. Выросший за XIX и, особенно, за начало ХХ века гражданский слой, ответственный и мыслящий, эти авантюристы уничтожили силами самой дикой части народа, которую удалось обмануть льстивыми посулами земного рая. И в России вновь установился жесточайший деспотизм единодержавия времен опричнины, Петра и Тайной канцелярии.

Здесь правы евразийцы и Бердяев. Власть действительно оказалась национальной и традиционной — только упаси нас бог от такой «национальной традиции». Это — не традиция России, это — традиция русской болезни. А болезнь, даже хроническая, все же аномалия, а не норма. Рената Гальцева не очень жалует Пайпса, а, на мой взгляд, никто не поставил нам более точного диагноза: « Russia is not an underdeveloped nation, it is a misdeveloped one» («Россия — нация, не отставшая в развитии, а неправильно развившаяся»). Диагноз этот оптимистичен. России по­­требно не столько «догоняющее модернизационное развитие», сколько все то же «вправление сустава». Увы, теперь уже нелегкое, методом, быть может, глубокого хирургического вмешательства.

В России развивалось не общество, а государство — «государство пухло, а народ тощал» (это уже не Пайпс, а Ключевский). В этом суть «вывиха». Государство, в принципе существующее для общества, у нас развивалось вместо общества, не обществом создавалось, а повелевало разрозненной человеческой массой и для своего покоя всячески препятствовало ее самоорганизации. Для любого народа это — болезненная аномалия, тем более для народа христианского. Ведь вся суть христианства в восстановлении человека в его изначальном божественном достоинстве — «Христос рождается прежде падший восставити образ». Христиане органично составляют общество верных, тело Христово, собрание святых. Они менее всего могут быть хаотической массой, «человеческой икрой», «картофелинами в мешке». А у нас в России, увы, общества нет. Всего менее русские люди умеют самоорганизовываться на добро, на положительное созидательное дело. И раньше не умели, и в эмиграции не очень получалось (так и не создали русские, один из всех завоеванных коммунизмом народов, правительство в изгнании), а ныне и вовсе не можем сами объединять свои силы ни на уровне поселка, ни на уровне нации.

Совершенно точен у Ренаты Гальцевой анализ сути большевицко-советского семидесятилетия. Государство разрослось и утвердилось как никогда в прошлом, а общество русское было разрушено им тоже как никогда в прошлом, воистину «до основания». И первым было разрушено христианское общество, последовательно искоренялась вера в Бога и особенно — умная вера христианская. «…Нескончаемые высокоученые разговоры о модернизаторском характере нового социального порядка выглядят фантастично <…>. То, что кабинетной мыслью принимается, а точнее, выдается за модернизацию , на самом деле было беспощадной интенсификацией крестьянского труда, возвращавшей общество назад, и даже не к феодальному, но к рабовладельческому состоянию». Но, как известно, рабы нигде и никогда общества не составляли и рассматривались лишь как «говорящие орудия». Хваленая забота о человеке в СССР в лучшем случае была аналогична заботе о тракторе или винтовке — их надо смазывать вовремя, хранить правильно, чтобы они не подвели в нужный момент. Но признать за трактором или винтовкой право на независимое от их владельца желание (в чем и состоит суть гражданского общества) — невозможное безумие, бунт машин.

Угроза бунта, однако, возрастает в начале 1980-х годов. Дряхлеющий режим боится после Новочеркасска идти на расстрел толпы, предпочитает прикармливать народ и одновременно держать его в счастливом неведении относительно всего, что в действительности происходит в мире. На глушение «голосов» тратится больше денег, чем на развитие собственного радиовещания. Но неважно получается этот большевизм «с человеческим лицом». СССР попадает во все большую продовольственную зависимость от Запада, а информация все равно просачивается, и ей верят в сто раз больше, чем передовицам «Правды». Общество не складывается в России, но рабы начинают презирать своих хозяев и жаждать освобождения от них. Голод может вызвать бунт, а голод вполне вероятен в 1984 — 1986 годах. Цены на нефть упали, Афганская война пожирает все больше средств… Запад диктует свои условия, желая вырвать у дракона зубы и освободить народ. Прекращение войны в Афганистане, уход из «социалистической Европы и Прибалтики», роспуск СССР, разрушение его военной машины, освобождение совести, хозяйственный плюрализм, свободный въезд и выезд из страны, свобода информации, прекращение глушения. С трудом, убеждаясь в неэффективности лозунга «больше социализма», горбачевский режим идет на уступки — гласность, рынок, соревновательные выборы, освобождение Церкви, отмена руководящей роли КПСС, уход из Центральной Европы, Афганистана, Монголии, прекращение поддержки мирового коммунистического движения — и в результате: август 1991-го, а потом и Беловежье.

Здесь автор «Знаков эпохи» уже не созерцатель, а деятель. Ренате Гальцевой дорог христианско-демократический идеал. Но, увы, он не осуществился в новой России. Есть сумасшедшие крайне правые, кланяющиеся Распутину и Ивану Грозному, и есть не менее сумасшедшие крайне левые, кадящие Ленину и Сталину с Берией. Есть государственники, готовые ради безбрежности «русского хартленда» простить и учрежденное императорами рабство, и учиненный большевиками холокост собственного народа. Есть и либералы, равнодушные и к государству, и к национальным ценностям, готовые вновь кроить Россию по западным лекалам и так же равнодушные к ее несчастным обитателям: «Регицид и гражданская война — неизбежные спутники модернизации», — хладнокровно говорят они. Нет только, удивляется Рената Гальцева, почти нет нормальных, национально ответственных людей, таких как Петр Столыпин в предреволюционной России, генерал Корнилов в революционном вихре или Петр Струве в эмиграции. Людей, которые сердцем болеют за русского человека, хранят верность бесценности человеческой личности, жертвуют собой ради Бога и ближнего.

Но чему же удивляться? Эти люди не стали всем обществом, не стали даже его большинством в старой России. Это был тонкий слой детей 1812 года, детей Великих реформ, детей русской Библии. Они сгорели в Гражданской войне, отдав себя Белому делу, они ушли или были изгнаны из России, они были добиты Сталиным, доломаны в ГУЛАГе, как та же «цветочница Марфа», о судьбе которой поведано в «Знаках эпохи». Как быть, когда общества нет? Государства тоже поначалу нет, но оно начинает привычно восстанавливать себя и привычно же подминать под себя народ, сначала обманывая людей «прихватизацией» и «залоговыми аукционами», потом самоутверждаясь цензурой на телевидении, а с недавних пор и грубой подтасовкой выборов, и национальных и местных.

Рената Гальцева предлагает два лекарства, которые и на мой взгляд целительны, хотя и не обещают немедленного здоровья. Да и вообще, запущенность болезни велика, разрушенность общественного организма — крайняя. Надежд на исцеление — немного. И все же.

Лекарства эти — одно из мира мысли, другое — из мира политического деланья, и, как это и должно для философа, второе вытекает из первого, зиждется на нем. Первое — это осознание, припоминание того, что мы есть, чем мы были. Надо увидеть наше бедственное состояние, не считать болезнь здоровьем. Рената Гальцева объясняет болезнь очень просто: советское мы не сочли чужим, и совет­ский тип сознания закрепился в умах русских людей как свой. Он и воспроизводит гражданское бессилие, надежду на вождя, который будет думать за нас. У половины россиян этот тип сознания вызывает симпатии к Сталину, Брежневу, Андропову, в очень многих создает нравственную пустоту в отношении собственного прошлого. Советский тип сознания не желает знать про преступления большевиков или не желает осуждать их. Состояние умов в нашем народе Рената Гальцева не раз сравнивает с состоянием умов немцев после краха Третьего рейха. У немцев в те годы сохранялись и вера в Гитлера как в величайшего государственного деятеля Германии, и убеждение, что Германия проиграла из-за внутреннего предательства, и нежелание признать преступления нацизма — холокост, агрессию против соседних стран, жестокости расовой политики, презрение к демократическим правам и либеральным установлениям. Только целенаправленная денацификация, проводимая оккупационной администрацией США, Великобритании и Франции в союзе с христианско-демократическим правительством убежденного антинациста Конрада Аденауэра, преобразовала общественное сознание ФРГ за полтора-два десятилетия и позволила Германии войти на равных правах в содружество европейских демо­кратий и в Североатлантический оборонительный союз (НАТО).