Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2008)

• Название: Новый Мир ( № 1 2008)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

В фильме Михалкова присяжные, на первый взгляд, — коллекция узнаваемых социальных масок: Актер, Продюсер, Таксист, Еврей и т. д. Но если внимательно приглядеться, практически к каждому возникает масса вопросов.

Вот, к примеру, герой самого Михалкова — Председатель жюри. Старичок в вязаной кофте, с артистической шевелюрой. Про себя говорит, что — живет на даче, акварельки рисует и время от времени от скуки заседает в суде… А на самом-то деле — не хухры-мухры, офицер (спецслужб? — “бывшими” именно они не бывают), прошедший Чечню. По идее, он вообще не имеет права тут заседать: не может военный с такой биографией быть присяжным по делу об убийстве боевого офицера, где обвиняемый к тому же — чеченец. Ну, допустим, прошляпили, проглядели… Но как объяснить, что в составе жюри можно заподозрить еще как минимум двух коллег “пенсионера-акварелиста”?

Вот персонаж Виктора Вержбицкого, заявленный как Строитель. Сначала, глянув наметанным глазом, он выдает абсолютно профессиональную характеристику ножа — орудия убийства. Ближе к финалу четко, по-деловому излагает истинные мотивы преступления: офицера убили, а мальчика подставили, чтобы расселить одну из двух оставшихся жилыми квартир в доме, на месте которого запланировано возведение элитного небоскреба (старичка соседа просто запугали, и он съехал жить к дочке). Строитель отлично знает, как это делается, и даже подтверждающими версию документиками запасся. Только почему-то молчал об этом полфильма, как партизан. Кто он? На вопрос любопытствующего Еврея (Валентин Гафт): “Откуда вы все это знаете?” — многозначительно бросает: “Рассказывали”. Бывший мент? Бывший гэбэшник? Или из тех, кто профессионально “решает” такие проблемы? Ясно только, что из службистов.

А Физик — Сергей Маковецкий, — заваривший (подобно герою Фонды) всю кашу? В прошлом — нищий изобретатель, потом алкоголик, слетевший с катушек от невостребованности, ныне — представитель заграничной компании, специализирующейся в области хай-тек… В начале этот технарь припрятывает в спортзале иконку (ладно, бывает), а в конце, когда приходит ее забирать, беседует с залетевшим воробышком, символически порхавшим по залу половину картины, и заканчивает туманно-многозначительную тираду о свободе словами: “Честь имею”, приложив характерным жестом два пальца к шляпе. Для растеряхи мэнээса, бывшего алкоголика, и даже для крутого фирмача — жест совсем несвойственный. Выходит, все, что он плел про никому не нужное изобретение, про хождение в пьяном виде по электричкам, — это была “легенда”? Кто же он тогда? Н-да, интересное дело…

Характерно, что все трое, которые вроде как из “не бывших”, изначально в курсе, что мальчик не виноват, двое даже запаслись доказательствами (Физик, к примеру, не поленился пойти и купить на базаре аналогичный армейский нож). Но двое молчат чуть ли не до последнего, а Физик с иконкой, пытаясь завязать обсуждение, прикидывается юродивым и трясущимися губами вещает то про какой-то арбуз, то про тетеньку, которая пожалела его, пьяного, в электричке, а потом вышла за него замуж… Где тетенька, а где подсудимый-чеченец?! Цель, однако, достигнута. Присяжных пробивает на жалость, и они вместо того, чтобы заниматься делом, наперебой принимаются рассказывать душераздирающие истории про себя.

Помимо служивых-кшатриев, обладающих загадочной биографией и необходимой полнотой информации из недоступных источников, модель социума, представленного присяжными в михалковском фильме, включает также: а) обслугу — Артист-эстрадник (М. Ефремов), Директор кладбища (С. Горбунов), идиот Телепродюсер (Ю. Стоянов) и невзрачный Декан (Р. Мадянов); б) народ — колоритный Метростроевец (А. Петренко) и агрессивный Таксист-бомбила (С. Гармаш); в) инородцев — Еврей (В. Гафт) и Кавказец (С. Газаров) и г) “демократические силы” (С. Арцыбашев, загримированный под В. Новодворскую).

Люди обслуги циничны, вороваты или всем обязаны родственникам, как Продюсер, живущий под каблуком у мамы — владелицы телеканала, и Декан — сын бывшего секретаря обкома. Народ — размашист, неуемен в своих порывах и явно нуждается в руководстве. Инородцы заслуживают терпимого отношения, пока ведут себя тихо и не лезут со своим уставом в чужой монастырь. Ну а демократические силы — это пятая колонна, враги… Не случайно герою С. Арцыбашева отказано режиссером даже в исповедальном монологе “за жизнь”. “Демократические силы”, по Михалкову, души никакой не имеют. И отвратительный, бездушный, безмозглый, бесполый Демократ в фильме до последнего топит чеченского мальчика (при том, что “по жизни” демократы обычно защищают чеченцев) и озвучивает абсолютно чуждые истинно русскому человеку тезисы: типа что судить нужно по закону.

По какому еще Закону?! Нет, у нас тут судят по совести, руководствуясь исключительно высшими “истинами бытия”. “Правда быта” — все эти там доводы, доказательства, улики, обоснованные сомнения — тьфу! В фильме Люмета уже через полчаса после начала картина преступления зрителю в общих чертах ясна; дальше спор идет о деталях. У Михалкова и через полтора часа — туман полный. Случайно выясняется, что мальчик продал кому-то заветный нож, вывезенный из Чечни и вновь ставший орудием убийства. Кому? Зачем? В деле есть описание покупателя? Ведь это же возможный убийца! И где был подсудимый перед тем, как его повязали? У него есть какое-то алиби? Его проверяли? Оно вызывает сомнения? — Об этом ни слова. Зато мы узнаем много интересного про жену Физика, про папу Еврея, каковой папа, будучи в концлагере, влюбился в жену эсэсовца, она его тоже полюбила, и, отсидев уже в советских лагерях, они соединились и настрогали детей — одиннадцать штук… Про знакомого Метростроевца — сантехника дядю Васю из-под Воронежа, который проиграл получку в игровых автоматах, взял в заложники бухгалтерию и был великодушно прощен местным начальником милиции, решившим не доводить дело до суда. Дядю Васю простили, и потому-де, решает Метростроевец, — мальчик-чеченец не виноват. Убойная логика!

На вопли брызжущего слюной Демократа: “А как же закон?!” — спокойно и уверенно отвечает Директор кладбища: “А никогда русский человек не будет жить по закону. Ему это скучно. У нас все решают личные отношения. Без личных отношений русский человек — пустоцвет!” — “Так и что же в этом хорошего?” — “А ничего хорошего! Гнили, гнием — и будем гнить. Бесконечно устраивать соревнования по бегу в мешках”… Тут Директор для наглядности демонстрирует собравшимся ржавую трубу под потолком спортзала: “Вот, глядите: рабочие забыли проложить теплотрассу, договорились со школой и пустили ее над головой у детей. Так и висит эта дрянь уже сорок лет…” Здесь устами Директора кладбища Михалков походя, через запятую, в порядке, не требующем доказательств, формулирует сразу несколько основополагающих “истин бытия”: 1) русский народ такой особо духовный, что ему “скучно” пользоваться теплым клозетом, водопроводом, ножом и вилкой (в социальном смысле закон — точно такое же достижение цивилизации); 2) поэтому у нас разруха в головах и в сортирах; 3) так было, есть и будет всегда. Уяснили? Выбросили из головы все эти глупости про закон? Молодцы! А теперь поехали дальше.

Фильм Люмета идет полтора часа, и как-то режиссер справляется и с подробнейшим изложением детективной интриги, и с исчерпывающей характеристикой персонажей: каждый — незабываем. Михалков времени не жалеет и на ббольшую половину картины разводит своеобразный “парад-алле”, где каждый из героев демонстрирует себя со всевозможными театральными примочками, ужимками и прыжками. Еврей, божий одуванчик с местечковым акцентом, ловко парирует нападки брутального Таксиста, которому не нравятся его “еврейские штучки”. Тупой Телепродюсер, выпускник Гарварда, тоскует по маме и жеманно курит разноцветные пахитоски. Артист дразнит Кавказца, не любящего наркотики, имитируя употребление кокаина. Тот верит и даже бумажку берет полизать. Пещерный Метростроевец капает себе в глаза, в уши и в нос какую-то дрянь… Они успевают побренчать на пианино, запертом в клетке, повисеть на брусьях, покидаться мячами, даже проголосовать пару раз, так и не приступив, по сути, к обсуждению деталей убийства. А зрителю между тем разъяснено основное правило игры: присяжные в российском суде руководствуются не УК и не УПК, не высказанными в суде доводами защиты и обвинения, не логикой и здравым смыслом, но главным образом посторонними соображениями, не имеющими отношения к делу. И это нормально. Национальная особенность, так сказать.

Разъяснив главное, Михалков решает, что настал-таки момент ненадолго показать лохам “шарик”, то есть — предмет обсуждения. Заика Декан вдруг спрашивает: а почему это подсудимый, вроде как убивший отца из-за денег, вернулся потом с этими же деньгами в квартиру? О как! А он вернулся? А мы и не знали! И почему же? И что же это за деньги, если мальчик не убивал и пенсию у отца не крал? Может, за нож? — Ответов на эти вопросы мы не получим. Присяжных они не волнуют, создателей фильма — тоже. Не должны, по мнению Михалкова, занимать и зрителей. Он просто перебивает действие в зале очередным планом мальчика в камере и переходит к следующему пункту программы под названием “следственный эксперимент”.