Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

• Название: Новый Мир ( № 1 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Колмогоров говорил: “К диссертации надо относиться безразлично. Индивидуальным творчеством можно заниматься романтически, без уверенности, что что-то выйдет”. Но когда Химченко пришла к нему и рассказала о том, что ее не аттестуют из-за отсутствия степени, академик Колмогоров выслушал ее “с какой-то смесью сочувствия, понимания, вины и растерянности и, наконец, произнес в полном смущении: „Ну-у-у, Наташа, Вы как-то уж очень буквально меня поняли! Уж я никак не думал, что у Вас все еще нет степени!”” Колмогоров все уладил. Химченко осталась на кафедре, но так и не защитилась. Это произошло, как можно судить по воспоминаниям, не из-за недостатка идей или желания, а из-за постоянной угрозы увольнения, которая нависала над Натальей Химченко до крушения Советского Союза.

В отношении Колмогорова к защите диссертации было что-то подобное его же отношению к школьному образованию — Колмогоров был слишком высокого мнения об умственных способностях как школьников, так и рядовых аспирантов: вероятно, как раз не защищаться можно только очень немногим, тем, для кого эта самая защита представляет совсем малый труд.

Химченко пишет об отношении Колмогорова к Наталье Светловой: “Андрей Николаевич относился к Наташе как-то исключительно, он ценил не только ее литературную одаренность, но и какую-то мужскую самостоятельность мышления, что ли”. Но вряд ли Колмогоров в конце пятидесятых мог предполагать, что Наташа Светлова будет связана с одним из самых тяжелых эпизодов его собственной судьбы.

Как пишет Владимир Успенский, “12 февраля 1974 г. арестовали и на следующий же день выслали Солженицына. Теперь требовалось всенародное одобрение этого действия властей. 15 февраля 1974 г. на 3-й странице газеты „Правда” было опубликовано письмо за двумя подписями: „П. Александров. Академик, Герой Социалистического Труда”, „А. Колмогоров. Академик, Герой Социалистического Труда”. В письме выражалось „глубокое удовлетворение” в связи с „выдворением” Солженицына”.

Владимир Успенский называет это письмо “трагическим фактом в биографии Колмогорова. И трагическим фактом в истории России”. Насколько оно было случайным? Владимир Тихомиров в своих воспоминаниях о последних годах жизни Колмогорова пишет: “Как-то (увы, слишком поздно) я поинтересовался и у Андрея Николаевича, кого он лично воспринимал как высшее интеллектуальное начало, кого почитал гением. Это было, когда Андрей Николаевич был уже тяжело болен. Он долго не отвечал. Я спросил: „Может быть, Гильберт?” И тогда А. Н. сказал: „Да-да, разумеется” — и (после паузы) — „и Сталин, конечно”… Когда я вспоминаю об этом, мне как-то особенно тяжко. Разумеется, это могла быть просто шутка. Но не исключена вероятность и того, что это было некое затмение. Больной мозг Андрея Николаевича временами уже неадекватно воспринимал мир, и, быть может, ему в то мгновение почудилось, что перед ним не я, а неизвестно откуда взявшийся, но известно кем посланный „черный” человек, и тогда сработал защитный рефлекс, навечно запавший в сознание миллионов и миллионов наших соотечественников”.

Конечно, вариант, который предположил Тихомиров, не исключен, но, на мой взгляд, возможен и другой — Колмогоров мог действительно считать Сталина гением. Подтверждением может служить и то, что Сталин здесь появляется в одном ряду с Гильбертом, и то, что письмо с осуждением Солженицына Колмогоров подписал в полном сознании. Сталин — гений? Это не так удивительно, если под гениальностью понимать предельно достижимую человеком степень формального мышления, реализацию того, что можно назвать царством чистой формы, по аналогии с гегелевским царством чистой мысли.

Та форма государства, которую с нечеловеческим упорством создавал Сталин, и была этим царством чистой формы, где все подчинено формальной целесообразности, той целесообразности, которая полностью абстрагируется от свободы воли человека, всегда нарушающей формальный распорядок. Гражданин этого платоновского социума был полностью редуцирован к его функции. То, как Сталин тасовал на карте целые народы и огромные массы людей, кажется полной аналогией шахматной партии, чья единственная цель — победа, и жертва фигуры, которая приводит к победе, называется “красивой комбинацией”. Чтобы реализовать чистую формальную схему, нужно было обладать именно нечеловеческим умом, нужно было и свою жизнь полностью встроить в оптимальную форму. Сталин шел по этому пути. А жертвы при достижении высшей целесообразности никакой роли не играли.

Заболоцкий о таком формальном мире сказал в стихотворении “Противостояние Марса”:

И над безжизненной пустыней

Подняв ресницы в поздний час,

Кровавый Марс из бездны синей

Смотрел внимательно на нас.

..................................

Тот дух, что выстроил каналы

Для неизвестных нам судов

И стекловидные вокзалы

Средь марсианских городов.

Дух, полный разума и воли,

Лишенный сердца и души,

Кто о чужой не страждет боли,

Кому все средства хороши.

Математика — это царство “разума и воли”, но есть ли в ней “сердце и душа”? Я точно знаю, что “сердце и душа” есть у математиков. И только они могут отогреть это царство чистой формы и сделать его холодный, сухой огонь человечным. Если захотят и сумеют.

Подробно и многократно в книге описаны последние годы жизни Колмогорова, когда он уже страдал болезнью Паркинсона, когда ему было трудно двигаться и его движения теряли координацию. Ученики пытались помогать Колмогорову как могли. А могли они сравнительно немного, потому что, как пишет Владимир Успенский, были непонятны их полномочия. Необходим был родной человек, который взял бы на себя всю полноту ответственности и заботы. Детей у Колмогорова не было. Ученики дежурили у его постели, привозили к нему известнейших профессоров и с горечью чувствовали всю недостаточность сделанного. Хотя, кажется, сделали они все, что могли, и корить себя им не за что. Но это взгляд со стороны.

Владимир Успенский пишет о том, как утром 23 октября 1987 года ученики Колмогорова перевозили его тело из морга Центральной клинической больницы в Кунцеве в здание Московского университета на Ленинских (Воробьевых) горах: “По дороге к университету катафалк на несколько минут остановился на Кременчугской улице, у любимого детища Колмогорова — физико-математической школы-интерната при МГУ. На холодном ветру молча стояли школьники во главе с военруком в офицерской форме”.

Книга издана тиражом 1000 экземпляров. Много это или мало, зависит от того, кому она адресована. Андрей Немзер в своем отзыве написал: “Сборник <…> является расширенным и переработанным изданием книги, выпущенной в 1993-м к девяностолетию великого ученого, быстро ставшей библиографической редкостью и, как кажется, не получившей должного резонанса за пределами профессиональной среды. Последнее обстоятельство весьма огорчительно. Да, математика — сфера, закрытая для непосвященных <…> Это, однако, не отменяет необходимости (смею предположить — общественной) осмысления личности Колмогорова, судьбы и жизненного дела ученого, его места не только в истории науки, но и в истории русского ХХ века”2.

Высокая оценка книги Андреем Немзером важна, в частности, потому, что это слова гуманитария, слова человека, который вынужден во многом верить мемуаристам на слово, не имея возможности составить о работах Колмогорова собственное мнение. И тем не менее книгу он оценивает высоко. Значит, многое авторам воспоминаний удалось. Значит, эзотерическую завесу, за которой скрываются удивительные пейзажи и ландшафты науки математики, удалось приоткрыть и о герое этой земли Андрее Колмогорове удалось рассказать общедоступными словами. А значит, 1000 экземпляров книги — это очень мало, и сама реакция на нее неадекватно слабая. Кроме заметки Андрея Немзера (за которую хочется поблагодарить известного критика), мне больше ни одного отклика не встретилось в российской неспециализированной печати.

В предисловии к книге ее редактор-составитель Альберт Ширяев привел остроумное высказывание Колмогорова о природе математического поиска: “В каждый данный момент существует лишь тонкий слой между тривиальным и недоступным. В этом слое и делаются математические открытия”. Мне кажется, что это относится не только к математике, но и к любому творческому поиску. И с каждым открытием этот тонкий слой немного сдвигается, захватывая новую область непознанного. Книга воспоминаний о Колмогорове тоже немного расширила пространство познанного. Ее авторы — математики, но на этот раз объектом познания стала не новая теория, а жизнь гениального ученого, что не менее захватывающе.