Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

• Название: Новый Мир ( № 1 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Будь лес диким, “девственным”, как писали в книжках про страшных пиратов да прекрасных принцесс... — но нет, тут и там встречались давние следы, — и эта брошенность, покинутость человеком места была, пожалуй, страшнее всего. То закрученный трос, оглушительно ржавый, буквально вросший в землю, уходящий туда, как корень. То особый кладбищенский хлам. Сколько бы ни тянулась чаща, огромное Западное, непостижимый мегаполис, оно, казалось, обнимает со всех сторон, и нужно сворачивать, сворачивать, сворачивать, опять увидев за деревьями лысоватый кладбищенский край.

Так, ночью под пригорком нашли целый взвод бестолково натыканных и поваленных пирамидок со звездами, проржавевших до крошеных дыр, уже без надписей, без всего. Испугавшись, спорили: это же не могилы? (Читай: мы же не могли опять вернуться!) А может, это тех, кто в эвакогоспиталях? А может... Сошлись во мнении, что все-таки старые памятники, свезенные за территорию. Но все равно, получается, близко.

Светало, и все пятеро брели уже в суровом глухом молчании. Выгорело все — и теперь пепел, не улыбнешься и из вежливости, все сосредоточенно таращатся перед собой, как больные. Спать. В какие-то часы под утро так хочется, что отнимаются мозги... Потом проходит. Сменяется такой резкой, ненормальной, холодом подстегнутой собранностью, можно сказать — трезвостью, от которой все вокруг еще более нереально. Холодно. Бред. Бред.

Эмоций не было — все они замерзли, и Олег еле соображал. Ева уйдет к Костярину. Как только приедут в город. Конечно, сволочь. Что можно сделать? Нет, ну что-то ведь, наверное, можно. Привязать веревками, цепями. Из кожи лезть, стать самым любящим, да кем угодно, лишь бы только... осталась.

Костя плетется рядом, запинаясь, действительно — еле волочит ноги, а глаза хлоп-хлоп, от бессонья одуревшие. Господи, и его-то жалко. За что все это? За что это ему, Олегу: любимая девушка, друг, и все так стиснуто железными “правилами треугольника”, как в плохом кино?

И тут впервые резанула мысль (невероятно даже — как, в таком анабиозе), ударило: а согласился бы вообще Костя на побег, не будь Евы... не будь всего этого? — и не к ней ли, не с ней ли он вообще бежит, не она ли, часом, его вернула к жизни? Этому-то как можно мешать? “Веревками, цепями”... Да ведь все равно что убить. Своими же руками!

И, уже цепляясь за какие-то корни, за колтуны прошлогодней травы, по-стариковски упрямые, Олег таращился в лихорадочные утренние сумерки, пытался хоть что-то понять, разобраться — чего же требует от него помощь другу в побеге.

— Кузьмич! Вам плохо?..

Дед оседал по стволу березы, сев, поводил обалдевшими глазами, стал бестолково подниматься, загребая, кое-как смог, все озирался, словно не знал — что, куда, зачем...

Они забегали в панике, поливали водой стариковские усы; вспыхнул даже и скандал, когда Ева кричала Никите, что он завел их черт знает куда, а Никита — что не было другого выхода, и нельзя же было спокойно уехать самим, и...

Все оказалось серьезнее. И Кузьмич, и Костя оба впали в какое-то отрешение, в полуобморок, они еле двигали ногами, внятно ни на что не отвечали, — и остальным, с которыми вообще-то обстояло почти так же на сухом морозце утра, волей-неволей пришлось подобраться. Так и вели под руки, буквально тащили, бормоча ободрения: Никита с девушкой — Кузьмича, Олег — Костю.

— Когда доберемся до трассы... Надо “скорую помощь”...

— Ты головой-то думай, что говоришь! Тогда уж лучше сразу обратно... Сдать в надежные руки, ага.

— Еще бы знать, где “обратно”, а где эта твоя чертова трасса!

Костярин был тяжелый. Олег чуть не рвал ему плечо (прямо чувствовал натяжение этих мышечных пленок), когда тащил на себе, а тот, как пьяный, то припадал, то отпадал, и хлопал мутными глазами, и наваливался на него, а один раз больно въехал башкой в скулу. Как его шатало!

— Держись… Маленько же осталось... Нет уж! К черту!!! Я тебя все равно доведу! Сам подохну, но...

Олег буквально зверел, была бы шерсть — встала бы дыбом; это и правда как в песне — “ярость благородная”. Он почти взвалил Костярина на себя, он волок его на голом бешенстве, на ненависти, переплавленной в силу; он шагал и шагал, ощерившись, со страшным лицом, матерясь, матерясь, и встань на его пути любой — он убил бы сейчас любого. “Давай! Давай!” — шипел сквозь зубы, чувствуя: еще чуть-чуть — и он сломает эту безвольную руку, — и подавляя в себе странный, звериный зов это сделать...

Лес, прошитый серыми тенями, так и был — сумрачный, торжественный и страшный, как литургия. Пар, который выдыхали, а если носом — то струями, как кони, он, казалось, так и оставался в воздухе вместе с туманом, который стелился низинами, осторожно щупал деревья. И холодно. Холодно. Холодно!!!

Тогда они и услышали.

Рокоток приближался, и он-то звучал удивительно буднично. Пробираясь среди деревьев, подныривая, подыскивая — где бы ровнее, к ним ехал мотороллер. Старенький, побитый “Муравей”. Ну да. Все чувства заморозило — осталось только горько улыбнуться.

Мотороллер приближался, можно было рассмотреть и Арсения Ивановича, с его-то угловатым бритым черепом, невнятного его подручного: когда под ногами пассажиров грохотали на кочках ломы и лопаты, смотритель жмурился, и выглядел он даже дружелюбным.

Подъехали. С сизым чихом заглушили мотор.

— Ну что? Доброе утро! Недалеко же вы ушли. А дальше и нельзя. Неужели вы не поняли?.. Посмотрите на своих-то.

Костя и Кузьмич не держались на ногах...

— Ладно. Чашечку кофе предложить не могу. Термос дома оставил. — Арсений Иванович спрыгнул на землю, потянулся... — Ну? Что стоим, крас-савцы? Сажайте их в кузов.

Сопротивляться? Бесполезно.

Первым подняли старика, кряхтя; жалко, борт не опускается — тяжело все-таки.

— С ними все будет в порядке? — тихо спросил Никита.

— Оклемаются. Куда денутся.

С утра смотритель был вполне добродушно настроен...

Ева плакала.

Когда сажали Костю, Никита шептал ему безумной одышливой скороговоркой: “Ты не переживай... Ты держись... Мы приедем летом — и тогда точно убежим! Вот честное слово... Зуб даю...”

Невпопад кивал — но вряд ли что понял...

Олег стоял-стоял, как вдруг вспомнил, заметался: сняв со спины гитару, бережно положил рядом с Костярином, на закаменевший, в земляных корках инвентарь.

Мотороллер поедет по лесу. Будет с силой колотить всеми лопатами. Гитара коллекционная. Разобьется. Пускай.

Вдруг — отчаянный крик Евы:

— А можно… можно мне остаться с Костей? Ну хоть на пару дней! До конца недели! Я прошу вас...

“Вас” — это обращалось к смотрителю, с пронзительным взглядом, и голос срывался. А на Олега и не посмотрела. Обалдев, он хватал ртом воздух. Вот так? Так просто? Бросить его? Предать — открытым текстом?

Предательство не состоялось. Ей запретили.

“Нет” Арсения Ивановича было жестким, спорить — бесполезно. Обмерев, Ева смотрела, как заводится мотороллер, как он, с грохотком и переваливаясь на кочках, уплывает, уплывает...

А они так и остались стоять посредь леса: горько оторопевшие, втроем, как приехали. Пока Никита, смущенно кашлянув, не напомнил, что надо бы — все-таки — искать дорогу.

Рассвело, пели птицы. Листочки совсем молодые, витамины для глаз, и поседевшие от холода. Шли и смотрели куда угодно. Олег боялся глянуть на Еву, боялся тронуть ее — такой напряженной была спина. Но, кажется, она уже не плакала?

Сначала Никита услышал автомобильный гудок, а потом и выбрались. За поредевшими деревьями нечасто — в такую рань — мелькали, пели на скоростях машины, развозя габаритные огни, а асфальт так и лоснился, как жирно намазанный; странно, ведь не было дождя.

Лишь теперь поняли, как же они устали. Сели — да почти повалились — на какой-то ствол, пролежавший, как видно, не первую зиму, — пролежавший в голую серую кость.

С недоумением, как проснувшись, Никита вытащил откуда-то из-за пазухи тусклую помятую фляжку с почерневшим “...генерал Амосов”. Удивленно и вслух начал вспоминать: вот шли по лесу, так фляжку же нес сам Кузьмич; вот...

— Какая разница. Открывай.

Они глотали самогон (Ева жестом отказалась), передавали туда-обратно. Никите это что-то напомнило. Утро, близкая трасса, лес, весна... Ну конечно! Berlin — 200 km . А финал “Штирлица”, в свою очередь...

— Сегодня же Девятое мая!