Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)

• Название: Новый Мир ( № 1 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

 

±4

Булат Окуджава. Прелестные приключения. Сказка с рисунками автора. М., “Вадим Синема”, 2005, 80 стр.

 

Хорошо, когда папы пишут своим детям сказки да еще и рисуют к ним картинки.

Булат Шалвович написал эту историю для сына, когда отдыхал в Ялте, отсылал ее по частям в письмах, а потом дал почитать все это Белле Ахмадулиной. Ахмадулинский приговор прозвучал немедленно: “Это готовая повесть”. Которая и была издана в Польше, Чехии, Грузии, Израиле, Японии, а теперь и в России.

История рассказывает про героя, живущего на берегу моря и высмотревшего в подзорную трубу несколько приключений: в компании с Крэгом Кутенейским Бараном, Доброй Змеей, морским чудовищем Гридингом и Сидящим Фаянсовым Львом он отправляется в дальнее, полное опасностей плавание… Сетон-Томпсон, помноженный на Айболита и легкую, чисто окуджавскую мечтательность, впрочем, не выносят эту сказку за пределы крайне обаятельной, но вполне домашней прозы.

А потому хорошо, когда папы пишут своим детям сказки, рисуют к ним картинки — а потом все это выставляется в музее, как драгоценность и яркий документ, однако без дальнейших попыток продать этот документ подороже да еще и тысячными тиражами. Проза в домашних тапочках, вытолкнутая на светский раут, чувствует себя страшно неловко.

 

Правила вежливости и светского этикета. М., “Белый город”, 2005, 272 стр.

Этот большой и красочный альбом, иллюстрированный портретами и пейзажами художников ХIХ века, представляет собой перепечатку книги 1889 года “Правила светской жизни и этикета. Хороший тон. Сборник советов и наставлений на разные случаи домашней и общественной жизни” (составители Юрьев и Владимирский).

Любопытно, что “Правила...” уже переиздавались в самом начале 90-х, но не так роскошно, и, очевидно, совсем по иным причинам — в 1991 году переиздание воспринималось как очаровательная, но совершенно бесполезная виньетка, антикварная экзотика. Сегодня инструкция, как держать себя “на крестинах, именинах, свадьбах, юбилеях, обедах, вечерах, балах, раутах, на прогулках, в театрах, маскарадах и т. п.; изложение обязанностей посаженых и крестных отцов, матерей, дружек, шаферов; с приложением образцов светской переписки”, к тому же инструкция, изданная в подарочном оформлении, читается иначе. Поиск национальной идеи сопровождается поиском большого стиля. Чуткое к конъюнктуре издательство “Белый город”, несколько лет назад выпустившее помпезный фолиант “Россия — великая судьба”, тонко уловило: наступает время альбомов о красивом российском прошлом.

 

Виктор Пелевин. Шлем ужаса. М., “Открытый мир”, 2005, 288 стр. (“Мифы”).

Из чувства долга перед читателем, не заглядывающим в газеты, напомним, что “Шлем ужаса” написан в рамках проекта британского издательства “Canongate” “Мифы” — известных писателей со всего мира попросили сочинить что-нибудь мифологическое. Пелевин справился с домашним заданием необычайно старательно, хотя и высунув язык — не от усердия, разумеется, а от легкой досады. Писателю с репутацией волка-одиночки вдруг примкнуть к стае, возможно, и лестно, а все-таки немного обидно — видимо, именно поэтому у книги ироничный подзаголовок “Креатифф о Тесее и Минотавре” и забавные надписи на обложке: “афтар лжжот”, “афтар пеши есчо”.

На самом деле это пьеса, разговор разных персонажей в виртуальном пространстве чата — эрудита Монстрадамуса, романтических Ромео и Изольды, циничного умника Щелкунчика, обжоры Организма, набожной Угли 666, вечно похмельного Слива и Ариадны. Каждый находится в отдельной комнате, у каждого за дверью собственный лабиринт, а в комнате стол с компьютером, на котором герои и набирают фразы, пытаясь разгадать, кто такой Минотавр, где Тесей и что есть Шлем ужаса, нахлобученный, как объясняет всем Ариадна, на голову Минотавра.

Герои обсуждают волшебные сны Ариадны и устройство шлема, в котором бурлят “пузыри надежды” и создается “давление обстоятельств”, говорят о проблеме выбора и страданий, отношениях человека и Бога, а также разном “кошерноготичном гламуре” и “полях чудес”… Необязательная атмосфера чата передана очень точно, внутреннее напряжение между собеседниками держит внимание читателя довольно крепко, обсуждаемые темы вроде бы любопытны. А все-таки скучно. За репликами не встает живых героев, из восьми персонажей настоящий и пронзительный — только один Слив, тот самый, которого все время тошнит с перепоя.

Похоже, именно этого Пелевин и добивался, Слив совершенно справедливо замечает: “настоящий один я”. Остальные — “тени”, “татальные (так! — М. К. ) кандалы на извилинах его головного мозга”. Вот он, прозрачный намек на то, кто же Минотавр и Тесей — в одном, надо полагать, лице. Впрочем, разгадка отчего-то не радует: “аффтар лжжот”, смеется и, не приходя в сознание, гонит пургу, в Шлеме ужаса проступают черты скороварки, вся пьеса оборачивается похмельным бредом, а герои — плодом нетрезвого воображения. Типа, пака, рибята, я пашутил. Но почему-то — ни смишно.

 

Анна Старобинец. Переходный возраст. СПб. —М., “Лимбус Пресс”, 2005, 240 стр.

“Переходный возраст” точно вписывается именно в культуру “ноубрау” (см. выше); книжка сделана “под рынок”, с очевидным расчетом на коммерческий успех. В повести, давшей название сборнику, творится невообразимое — в голове у восьмилетнего мальчика Максима поселяется муравьиная матка, Королева, которая полностью завладевает его сознанием, заставляет делать запасы — сладостей и сахара, которые он складывает под кровать… Другие истории, собранные в этой книге, — по сути, реализация разных человеческих страхов: ужаса, что близкий тебе человек живет где-то еще и с кем-то еще, что он не настоящий, что однажды бомжи устроят в Москве революцию, а за неприятными случайностями стоит чья-то злая воля — конкретный заказчик твоих несчастий, что в кастрюле с позавчерашним супом может родиться странное и прекрасное существо… Призрак Стивена Кинга подмигивает читателю из большинства этих историй во все глаза.

И правильно делает. Детективщик для интеллектуалов у нас есть, и давно, а вот своего Кинга — нет, ниша пустует: именно квазимистической, жутковатой и притом не бульварной прозы, рассчитанной на достаточно искушенного читателя, на отечественном рынке пока не существует. Между тем время ее пришло: появился читатель, которому необходима доза адреналина, тот самый средний класс, уже переставший сомневаться в стабильности собственного благополучия и нуждающийся в терапевтическом щекотанье нервов. А потому расчет “Лимбуса” точен, только вот… ничего не получилось.

Слишком торопливо написана книга, и дело даже не в ошибках (мальчик и девочка, например, никак не могут быть “однояйцевыми близнецами”), небрежность сквозит повсюду: вместо рассказов предлагаются эскизы, вместо полноценных персонажей — этюды к портретам. Проект задуман отлично, осталось его воплотить, то есть дотянуть прозу, замершую в переходном возрасте, до зрелости. Культура “но­у­брау” отказывается от этических оценок, но качество ценит даже она.

1 В одном из ближайших номеров журнал предполагает опубликовать развернутую рецензию на прозу О. Зайончковского с несколько другой оценкой. (Примеч. ред.)

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ ПАВЛА РУДНЕВА

“Господа Головлевы” по Михаилу Салтыкову-Щедрину.

Режиссер Кирилл Серебренников. Малая сцена МХТ им. Чехова.

Премьера 7 октября 2005 года

Слившиеся воедино сценограф Николай Симонов и Кирилл Серебренников сделали спектакль на мощном образе — тюки с бельем. Образ большого дома, обезлюдевшего детского лагеря и одновременно никому не нужного “тряпичного” наследства. Порфирий Головлев — “фуфел тряпочный”, крохобор и владелец застиранного, заглаженного, прохудившегося белья, которое уже никому толком не пригодится — ну разве что как погребальный саван. Тугие тюки, уложенные дворней, более всего напоминают о больничных палатах — о казенном белье, пропитанном смертельным потом и запахом лекарств. Тюки с бельем превращаются в вязкие снежные комья — по ним редкие, оставшиеся в живых люди Головлевки ходят как по минному полю, которое еще и может засосать, как болото. В этих снегах человек застывает в морозных объятиях. Холодно и страшно с вампиром в одном зале сидеть.

Головлев Евгения Миронова — это сонная муха. Засасывает потоком сладкоречивых слов и вонзает мохнатый хоботок, сладострастно жмуря глазки. Сладкой демагогией, насилием бесконечного словоистечения, с которым не справиться ни одному острослову, он окутывает, обволакивает жертв — и их тела постепенно превращаются в кокон, трясет их, выкручивает жилы, сжимает виски. Серебренников навязчиво использует этот вполне физиологический образ — от Иудушки люди уползают, извиваясь, как черви, и застывают в параличе. Головлев оборачивает жертву в кольцо пуленепробиваемых морализаторских словес, лжепророче­ских, неправедных. В этом как бы клерикальном мире, как и, кстати, у Салтыкова-Щедрина, — ни одной церковки, ни одного крестика, ни одной иконочки — ничего, что свидетельствовало бы о праведности слов Иуды. Это церковь наоборот. Антипророк в пародийно ангельском обличии — с мушиными крылышками. Напускает в жилы своей семьи сонного сока — и она превращается в сонное королевство. Мать, прекрасная, чудная, благородная мать — глава семейства, крепкая домоуправительница, — превращается в дряхлую старуху, со смирением принимающую такого сына, полную безразличия к его судьбе и судьбе своего фамильного древа. Страшно смотреть за метаморфозами Аллы Покровской. Брат Паша, богатырь и хулиган, засосанный Иудушкой, катает по полу пустой водочный стакан и валится, как бревно, на половицы, безвольный, безмолвный, обескровленный. Сопротивляться — невозможно. Нет таких слов, которые можно противопоставить этому евангелию от вампира.