Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)

• Название: Новый Мир ( № 1 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— Обидно, ужасно обидно! — откликалась старушка в черном платке. — В чем мы провинились? Войну выиграли, страну из руин подняли, детей вырастили, всю жизнь для будущего старались. И вот оно, будущее! На помойку выбросили, и не нужен ты никому, помирай скорее, если работать больше не можешь! Не по-людски с нами обошлись, по-звериному! Это звери ослабевшего и старого загрызают! А мы ведь люди!

— Но ваши-то дети вас не бросили! — вмешался Рощин. — А это гораздо важнее, чем государство!

— Для вас оно, может, и так, — терпеливо взялась объяснять черная старушка. — Вы живете для себя, родненьких, и все остальное для вас вообще не существует. А мы по-другому жили. Я работала до ночи, дочка моя одна дома сидела, муж-то с фронта не вернулся, погиб. Придешь домой, упадешь от усталости, а наутро снова по гудку вскакиваешь — и вперед. Мне, дуре, казалось, что все советские дети у меня на руках, всех надо накормить, обогреть, обуть, вот я и надрывалась. Светлое будущее строила, а моя собственная дочь сиротой росла, я ее только спящей видела, любить, как надо, не успевала. Вот и выросла она несчастливой. Все мужья бросали с детьми на руках. Три внука у меня от нее осталось. Знать бы, что так будет, может, и жизнь ее по-другому сложилась.

Старушка завздыхала и стала вытирать глаза кончиком своего черного платка.

— То есть для вас предательство государства — это глубоко личное переживание, потому что… — взялся резюмировать Рощин. Никита толкнул его, и Рощин осекся.

Старушка продолжала рассказывать, уже ни для кого, сама с собой, застыв глазами и скорбно сгорбившись:

— Билась, билась моя Ольга со своей жизнью, а силы ее с самого детства надломленные, за полгода до блокады родилась. Все она в каком-то тумане жила, будто никак не могла проснуться. Пошла работать вслед за мной на тот же завод. А в девяносто шестом там зарплату перестали платить, полгода живых денег не видели. Мы с ребятишками — я тогда уже на пенсии была — ходили книгами торговать к Гостиному двору. Все больше не продавали, на крупу выменивали. Муж у меня большую библиотеку собрал. Блокаду она пережила, мы с Лелькой тогда замерзали, но книг не жгли. А тут вот пришлось продавать. Такие времена — пострашнее блокады. Там враг был ясен, а теперь как бы и нет его, не знаешь, кто тебя губит, откуда нападает… А однажды приходим мы с внуками от Гостинки, а Ольга-то моя мертвая на кухне висит, не выдержала, надорвалась. “Не могу в их голодные глаза смотреть”, — в записке. Все газеты потом про это писали, шуму было много, сразу деньги на зарплату нашлись. Нам тоже все, что Ольге за полгода должны, отдали, даже похороны оплатили. Я тогда как помешалась. Хожу по двору, смеюсь, деньги эти в руке зажала и кричу: “Шиферсон (это директор завода) дал мне денег! На них я куплю себе новую дочку!” Насилу успокоили соседи…

— Простите нас, — тихо сказал Никита, у которого земля опять уходила из-под ног.

— Ты-то тут, мальчик, при чем? — встрепенулась старушка, выныривая из своего горя. — Это пусть они прощения просят!

Рощин, почуяв недоброе, схватил Никиту за локоть и стал вытаскивать из толпы. Никита сосредоточенно переставлял ватные ноги, но быстро забыл, как это делается, запутался и упал на колени. “Яся”, — успел подумать он, и Невский проспект стал перед ним вертикально, а небо накренилось и потекло в левый глаз.

Очнулся он рядом с круглой рекламной тумбой от многократно повторяющегося слова “Позор!”. Рядом на асфальте сидел суровый Рощин.

— От губернатора гонец пришел, — объяснил он Никите. — Губернатор рассмотрел петицию, которую ему отправляли, и счел требования — необоснованными, закон — правильным, а стариков — бунтовщиками. Сейчас Кровавое воскресенье начнется! Посиди тут, я пойду потолкаюсь, послушаю, что народ говорит.

Вернулся Рощин еще более хмурым.

— Они собираются к президенту теперь идти. В Москву. Пешком. Просто в голове не укладывается.

Никита попытался встать.

— Куда ты? Сиди уж! — Рощин дернул его за куртку, и у Никиты подогнулись ноги.

— Надо с ними идти! — Он умоляюще посмотрел на Рощина и снова попытался встать.

— Ты похож на самоубийцу, у которого раз за разом обрывается веревка, а он упрямо лезет в петлю! — разозлился Рощин и опять потянул Никиту вниз. Никита упал и больно стукнулся копчиком.

И тут он увидел их. Они собирались в нескольких метрах от рекламной тумбы. Выражение лиц не оставляло никаких сомнений, что именно эти люди решили идти пешком до Москвы. Они молчали. Никита заметил среди них и женщину, которую били в отделении, и женщину, у которой повесилась дочь.

Не привлекая внимания многотысячной толпы, хором, как заклятье, повторявшей слово “Позор!”, они развернулись и медленно пошли по направлению к Московскому проспекту. Никита с Рощиным, не сговариваясь, встали и двинулись следом.

На Сенной площади старику в светлом плаще стало плохо. Он обмахивал себя растопыренной пятерней и беспомощно хватал ртом воздух.

— Что? Что? — теребил его Никита. Старик тыкал пальцем себе в грудь. — Сердце?

Старик кивал, продолжая махать рукой. Никита бежал в аптеку.

— Быстрей, быстрей, они уйдут! — торопил его старик, вырывая упаковку валидола. — Без меня уйдут, как же так, никак невозможно!

— Может, вам лучше дома остаться? — предлагал Рощин.

Старик обжигал его взглядом исподлобья. И упрямо сдвигал брови.

Никита опять пошел в аптеку и купил на все бывшие у него деньги таблеток от сердца и от давления. Он чувствовал, что уговаривать стариков повернуть назад бесполезно. Когда он вернулся, Рощин что-то доказывал подоспевшим телевизионщикам, а старик, уже переставший махать руками, вытирал пот большим клетчатым платком. Потом к нему подскочил низкорослый оператор в красной бейсболке и, присев на корточки, стал крупным планом снимать лицо.

— Я ветеран Великой Отечественной войны. Три ранения. За Курскую дугу — орден Славы. Из своих горящих танков едва успевал выскакивать, сколько чужих подбил, не упомню, — рассказывал дедушка, неотрывно глядя в камеру. — Считаю, что вы, жители сегодняшнего дня, своей сытой и мирной жизнью частично обязаны мне, а также моим погибшим и выжившим боевым товарищам. Хочу напомнить вам об уважении к старшим. Для этого и иду к всенародно избранному президенту. Чтобы лично сказать ему, что так поступать с ветеранами нельзя… Матвей Иванович Носков моя фамилия.

Съемочная группа погрузилась в машину, посадила на переднее сиденье Матвея Ивановича и укатила догонять остальных ходоков. Рощин с Никитой поехали на трамвае.

— Почему-то у всех стариков всегда носовые платки в клеточку, — сказал Рощин, и дальше всю дорогу они молчали.

Вечером они уже вышли на трассу. Последняя надежда, что старики остановятся и останутся в городе, рассеялась. Их было девять человек: семь бабушек и два деда. Закат отражался от начищенных медалей. Холодало. Вместе со стариками умирать шел гвардии прапорщик Геннадий Уминский, тридцати лет от роду.

— Как самурай делает харакири на глазах у обидчика, так и я хочу. Даст бог, дойду до Москвы, президент им отказать в аудиенции не посмеет, скандала побоится, ну, и я с ними проскользну, вместе же шли, он начнет им руки жать и улыбаться своей глумливой улыбочкой, тут я и застрелюсь. Пусть смотрит!

Геннадий на ходу доставал из-за пазухи и показывал Рощину с Никитой документы, в которых значилось, что он на девяносто процентов потерял трудоспособность в результате ранений, полученных в Чечне.

— С такой справкой только на инвалидный завод варежки вязать, — говорил прапорщик, припадая на правую ногу. — По закону государство, которое меня искалечило, обязано мне за это заплатить. А оно не платит. Я три года по судам ходил. В итоге мне сказали, что я был ранен во время боевых действий, следовательно, ответственность за это несет не моя страна, а чужая, с которой воевали. То есть судья меня прямым текстом направил к Масхадову за компенсацией. И буквально на следующий день Масхадов вылез то ли на “Аль-Джазире”, то ли на “Кавказ-центре” и заявил, что готов ежемесячно выплачивать мне ту сумму, которую я требовал с Министерства обороны. Если Россия не в состоянии о своих инвалидах позаботиться. Такой у него был подтекст. Вам этого не понять, а я человек военный, у меня свои понятия о чести, мне после такого жить невозможно, потому что я присягу давал, а Масхадов — враг!

— А Минобороны как среагировало? — спросил Рощин.

Прапорщик грязно выругался и сплюнул в пыль.