Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)

• Название: Новый Мир ( № 10 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

«Отношения сына с отцом складывались сложные. В свою очередь, юный Твардовский писал в дневнике: „Мне тяжело его (отца. — Прим. ред. ) видеть, невыносимо с ним разговаривать”. „На что только я не согласен, чтобы только выйти из проклятого семейства, в котором природа заставила меня подняться”».

«Сюжет поэмы „Страна Муравия” подсказал поэту Александр Фадеев в одном из своих публичных выступлений 1934 года. „Возьмите 3-й том ‘Брусков‘ (роман Ф. И. Панферова. — Прим. ред. ) — ‘Твердой поступью‘. Там есть одно место о Никите Гурьянове, середняке, который, когда организовали колхоз, не согласился идти в колхоз, запряг клячонку и поехал на телеге по всей стране искать, где нет индустриализации и коллективизации. Он ездил долго, побывал на Днепрострое, на Черноморском побережье, все искал места, где нет колхоза, нет индустрии, — не нашел. Лошаденка похудела, он сам осунулся и поседел”».

Факты подготовлены по новой книге Андрея Туркова «Твардовский» (серия «ЖЗЛ») Павлом Басинским.

 

Станислав Белковский. Предпоследний поэт Империи. — « GZT.RU », 2010, 3 июня <http://www.gzt.ru>.

«Иосиф Бродский был лидер (и где-то даже основоположник) не провинциализма, а русского сепаратизма. Он раньше других смог посмотреть на Империю взглядом извне и понял, что она умирает. Распадается естественным распадом. А в такой ситуации из Империи надо уходить, и больше всех выиграет тот, кто уйдет первым. Отделяться можно целыми странами, в том числе свежепридуманными, как Украина и Белоруссия. <…> А можно отделяться, как Бродский, — в личном качестве. В режиме индивидуального сепаратизма».

«Бродский не случайно выбрал Венецию — заметим, вовсе не для жизни, а для метафизического присутствия. Его сепаратистскому проекту нужен был именно такой город. Столица давно погибшей империи. Странным образом похожая на Константинополь и Санкт-Петербург одновременно. Город без настоящего. Вознесенский в такой среде существовать бы не смог. Ему были необходимы реальные имперские обстоятельства. Отсюда — вся эта жесточайшая ностальгия по настоящему».

 

Василь Быков. Блиндаж. Повесть. Перевод с белорусского В. Стрелко. Предисловие А. Пашкевича. — «Сибирские огни», Новосибирск, 2010, № 5 <http://magazines.russ.ru/sib>.

«Архив Василя Быкова сохранил неизвестную повесть „Блиндаж”, почти завершенную в 1987 году и не оконченную до последнего в жизни писателя 2003-го. Остались 77 страниц машинописи, несколько страниц рукописных вставок, наброски-планы в отдельном блокноте и авторская карта, на которой происходят события повести (деревня, домик Серафимки, шоссе, кустарник, траншеи перед холмом, разбитая пушка, блиндаж). <…> О фабуле развязки повести можно узнать из авторских записей и набросков, по которым и удалось „смонтировать” план заключительных глав (они в публикации подаются курсивом)» (Алесь Пашкевич).

 

Дмитрий Быков. Вот стихи, а все понятно… Об эпохе старого «Нового мира» и о подлинных величинах. — «Новая газета», 2010, № 65, 21 июня <http://www.novayagazeta.ru>.

«Поэзия Твардовского побеждена не другой поэзией, а общим врагом всей литературы — бессмыслицей: стихи читаются не во всякое время. Их задача во все времена — незаметно, исподволь формировать некоторые душевные качества, которые сегодня не просто не востребованы, а потенциально опасны. <…> Писать можно во всякое время и почти в любом состоянии: это самая мощная аутотерапия, известная человечеству. Но вот читать — больно, это как напоминание о других мирах, из которых тебя низвергли. На этом фоне Твардовскому еще повезло, потому что — в отличие от Бродского, скажем, — он вызывает живое раздражение. Лично знаю нескольких поэтов, считающих долгом публично заявлять: не люблю Твардовского, он не поэт, вообще не понимаю, что это за литература…»

«И у Твардовского будет свое возвращение — потому что серый русский нестрашный свет силы и терпения во тьме светит, и тьма не объемлет его».

См. также: «Для меня, пишущего стихи, опыт Твардовского не менее, а, скорее, более значителен, чем опыт Мандельштама, и сопоставим с опытом Пастернака», — говорит Дмитрий Быков («С эпохой наравне». — «Культура», 2010, № 23, 24 — 30 июня <http://www.kultura-portal.ru> ).

 

«В Америке люди живут, чтобы работать, а в Латинской Америке работают, чтобы жить». «Нейтральная территория. Позиция 201» с Алексеем Пименовым и Леонидом Костюковым. — «ПОЛИТ.РУ», 2010, 8 июня <http://www.polit.ru>.

«Алексей Пименов: Я отмечу только в скобках, что, кстати говоря, я считаю большой трагедией для русской культуры, для русской интеллигенции то, что, скажем, Россия по существу не прочла по-настоящему великий роман „Доктор Живаго”. Не он стал настольной книгой, а стал роман „Мастер и Маргарита”…

Леонид Костюков: Мне кажется, что в каком-то отношении ущербен сам посыл „Доктора Живаго”, а посыл я вижу такой, что был некоторый очень важный кусок жизни, была какая-то историческая обстановка. В этом куске жизни, в этой исторической обстановке разные люди, ну, условно говоря, Блок, Маяковский, Есенин, сам Пастернак, та-та-та, очень многие и не писатели, и писатели, мыслящие, страдающие люди сделали свои ошибки. То есть вот если даже рассматривать это, хотя это метафора, очень убого, как шахматную партию. Все сыграли шахматную партию в меру своих способностей перед теми черными, которые на них перли, да? И вот они сделали ходы. Потом, там через сорок лет, проанализировав ситуацию, поняли, как надо играть, пересадили туда фигуру, которая заранее знает, и эта фигура, значит, сделала правильные ходы. Мне кажется, что сама эта… сама ситуация доигрывания из другой исторической эпохи, она глубоко метафизически неверна. <…> Мне кажется, в этом во всем есть какая-то страшная метафизическая ошибка.

Алексей Пименов: Я понимаю».

Анна Голубкова. В своем углу: субъективные заметки о книгах и об их авторах: Виктор Кривулин, П. И. Филимонов, Игорь Караулов. — «Новая реальность», 2010, № 15 <http://www.promegalit.ru>.

Среди прочего — о книге стихотворений П. И. Филимонова «Боги безрыбья» ( «Miredita», Таллинн, 2009). «Впервые стихи П. И. Филимонова я услышала на фестивале в Калининграде, и стихи эти мне не понравились. В отличие, кстати, от самого П. И. Филимонова, который, наоборот, мне слишком понравился — настолько, что при любом взгляде в его сторону я начинала радостно хохотать. Значительно позже мне случилось прочесть книгу стихов „Мантры третьего порядка” (Тарту, 2007), и книга эта вдруг неожиданно оказалась очень симпатичной. Была в ней, несмотря на видимую простоту, какая-то музыкальность, придававшая дополнительное значение вроде бы незамысловатым строчкам. На том же фестивале в процессе неформального общения Андрей Василевский дал этому поэту определение „второстепенный персонаж Достоевского”. П. И. Филимонов говорил очень много и очень экспрессивно, с надрывом, которого обсуждаемый предмет, казалось бы, вовсе и не заслуживал, и проявлял склонность к драматизации и театрализации любого мельчайшего бытового события. Но все эти милые подробности, впрочем, не имеют никакого отношения к собственно стихам П. И. Фили­монова, потому что в них выстраивается совершенно другая система, никак не соотносящаяся с творчеством Достоевского, если, конечно, действительно не принимать во внимание отдельных второстепенных персонажей вроде капитана Лебядкина».

«Надо отметить, что П. И. Филимонов — это не настоящее имя и даже не псевдоним, а литературная маска автора, пишущего стихи как бы от имени хмурой похмельной личности, одетой в майку и вытянутые на коленках тренировочные штаны. <…> Но в отличие от [Всеволода] Емелина, у Филимонова очень хорошо чувствуется дистанция между автором и персонажем, то есть из-под маски постсоветского мещанина все время выглядывает примеривающий ее интеллигент».

См. также — в статье самого П. И. Филимонова («Бессмысленность разговоров о графомании» — «Запасник», 2010, № 1 <http://promegalit.ru> ): «Меня всегда веселили разговоры о графомании. Просто потому, что невозможно отличить графоманию от неграфомании. Просто потому, что критериев нету. Ну никаких совершенно нету критериев. <…> Для того, чтобы выносить какие-либо эстетические оценки, как мне кажется, нужно, для начала, быть на сто процентов уверенным в собственных силах — во всех смыслах. А подобной уверенностью обладают, как известно из медицины, люди, не совсем здоровые. С другой стороны, известное дело — от помешанности до гениальности дистанция невелика. Причем, видимо, в обе стороны. <…> А я думаю, что одно из двух — или графомании вовсе не существует, или, напротив, все вокруг — сплошная графомания. И тот, и другой вариант вполне возможен».