Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)

• Название: Новый Мир ( № 10 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

и потолок, своей бесплотной пыткою,

вытягивает тени дыбою.

Покатая времён чересполосица

легко от кожуры забвенья лущится,

и прошлое бесшумной птицей носится

в обнимку с будущим.

Подмешан шум листвы ночным провизором

к чревовещанью холодильника,

и ярый глаз циклопа-телевизора

горит огнём насильника.

И так твоё ничто в потёмках взвешено,

до пустоты такой звенящей выпотрошен,

что только тьмой, её подпором бешеным,

из бытия не выброшен.

Держась её, промытый ею дочерна,

смыкая веки, к мракам приникающий,

становишься их почерком и прочерком,

в них пропадающим.

 

Памяти А. Э.

Жалко безобидного:

жизнь прожил не видную,

сором и подёнщиной

сдобренную,

женщиной

толком не полюбленный,

сам собой загубленный,

а кому пожалуешься? —

с временем побалуешься,

глядь, оно и кончилось,

истончилось, сморщилось, —

стёртое исподнее,

ни на что не годное.

Говорят: отмучился.

В память улетучился,

в детство дорожденное,

в безмятежно-пенное

вещество без имени,

в сладкое “усни меня”.

 

На темы псалмов

Ты погружаешься во мглу,

оставив звёздам отблеск Лика.

Как я узнать Тебя могу,

когда мой срок короче вскрика?

Как мошку, век меня слизал,

и весь он — труд или болезни.

Из праха Ты меня воззвал,

чтоб в ярости сказать: исчезни?

Ты скашиваешь, как траву,

за поколеньем поколенье.

Траве спасение во рву, —

в Твоих глубинах нам спасенье.

Возвесели за дни забот,

воздай за непомерность бедствий,

сверши тот дивный поворот,

какой бывает только в детстве.

Тогда всем существом своим,

прозрачным, как прозренье ночью,

мы Замысел не посрамим

и явим суть Твою воочью.

 

*     *

  *

Вот как ты просыпаешься,

смотришь перед собой,

пятнышком света спасаешься,

пляской обоев любой.

Что там гадается, прочится,

складывается в смысл?

Это случайностью корчится

неподконтрольная мысль.

Неуловимая, вертится

скоком косым воробья,

на тупоумье рассердится

и улетит от тебя.

Скульптура

Роберту Лотошу

 

…отрадно спать, отрадней камнем быть.

Тютчев <из Микеланджело>

В скульптуре застыл

движения гений,

и ветер остыл,

но слышится пенье.

Геракл грустит

в наклоне овальном,

и мрамор искрит

на сколе случайном.

И спящие спят

в покое утробном,

укрыты до пят, —

им это удобно.

Их сон — это свет,

ласкающий камень,

там времени нет:

приснится — и канет.

Тебе не войти

в их сладкую вечность,

но можно снести

свою быстротечность,

вобрав этот зал

внимательным взглядом:

ты смертен и мал,

но был где-то рядом.

 

*     *

  *

Убегающий от,

ускользающий за,

зажимающий рот,

отводящий глаза,

начинающий путь

с пустоты пустяков,

извлекающий суть

из просроченных слов,

словно в белом листе

не хотел наследить,

от себя в чистоте-

сироте сохранить.

Тихий ужас

 

Ключарева Наталья Львовна родилась в Перми, окончила филфак Ярославского государственного педагогического университета. Живет и работает в Москве. Финалист премии “Дебют” за 2002 год в номинации “Поэзия”, лауреат премии имени Юрия Казакова за 2007 год.

 

Рассказ

 

В прошлом году весной, а может быть и раньше — никто не помнил — в Пролетарскую Свободу перестал ходить трамвай. Древняя дребезжащая “двойка”, переползавшая Передовой мост, теперь разворачивалась на том берегу в депо, и район потерял последнюю связь с городом, частью которого считался.

Обитатели четырех черных бараков, подпиравших забор завода, этого события поначалу даже не заметили. Но вслед за трамваем из Пролетарской Свободы пропали еще и рельсы.

Бывший рабочий Лаптев, имевший обыкновение добираться домой ползком, однажды не обнаружил на своем пути привычной преграды. Только две желтоватые полосы уходили за горизонт. Лаптев ощупал пыль около головы и от удивления слегка очнулся.

Через неделю соседи Лаптева, разбуженные непонятным известием, проследовали по маршруту “двойки” до самого моста и лично удостоверились в исчезновении путей. Большого впечатления это, однако, не произвело: через реку давно никто не ездил, за ненадобностью. На площади Труда, где некогда лежало трамвайное кольцо, работал универсальный магазин “Рассвет”, рядом на почте получали пенсию; других дел в Пролетарской Свободе вроде как не случалось.

 

Старик Панкратов в выгоревшей полосатой кепке задержался на месте происшествия дольше всех. Он ковырял концом лыжной палки прогорклые следы шпал, поводил носом и пристально рассматривал чахлые одуванчики на обочине, будто в чем-то их подозревал.

— Проводя исследования грунта, — кряхтел старик, имевший привычку докладывать окружающей среде о своих занятиях.

С тех пор как на крыльце магазина “Рассвет” его уронил бывший рабочий Лаптев, из ушибленной головы старика Панкратова вылетела вся грамматика, кроме деепричастных оборотов.

— Изучая погодные условия. — Это старик разглядывал в лупу термометр за кухонным стеклом.

— Принимая воздушные ванны, — выходил на прогулку во двор.

— Совершая закупку продовольствия, — складывал в авоську кирпич серого хлеба в магазине “Рассвет”.

Старик Панкратов жил на свете так долго, что мог бы помнить те времена, когда Пролетарская Свобода называлась Горшечной Слободой, а вместо четырех скученных бараков карабкались по берегу вразнобой отдельные избы.

Однако давным-давно, еще до закрытия кирпичного завода, на котором проработал всю жизнь, старик Панкратов впал в стыдливое недоумение по поводу своего долголетия. И чтобы не досаждать соседям, перестал предаваться воспоминаниям не только вслух, но и про себя.

Вскоре после пропажи рельсов старик Панкратов вышел погулять, сделал несколько шагов по солнцепеку и вдруг ощутил в своей привычной слабости долгожданную окончательность. Черная стена барака плавно поплыла в небо, он упал в утыканную окурками песочницу, в которой уже много лет не водилось детей.

Мимо из магазина шли недобрый человек Кадык и потомственный безработный Коля Корова.

— Что, Домкратов, — осклабился Кадык, не упускавший случая над кем-нибудь поглумиться, — впадая в детство, играя в песочек?

— Это он загорает, — вступился белобрысый Корова. — Как на пляже, да, дед?

Старик Панкратов с трудом сфокусировал взгляд на двух сутулых фигурах и неожиданно четко выговорил:

— Умираю.

Все беспризорные деепричастия, когда-либо выпущенные им в неподвижный воздух Пролетарской Свободы, зацепились за это главное слово, как вагоны за паровоз, и фраза длиною в несколько лет наконец завершилась.

 

От поминок первым отошел недобрый человек Кадык. Свалив с себя тяжелую, как бревно, руку бывшего рабочего Лаптева, храпевшего рядом на полу, он на четвереньках выбрался в коридор, погрузил лицо в ведро с водой и всосал почти половину.