Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2010)

• Название: Новый Мир ( № 10 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Хронопы тоже высматривали Куха — в пыльных автобусных окнах.

Хронопы…

Нюх — Пол Маккартни и Джордж Харрисон в одной упаковке. Наградили же родители парня ясным ликом!

Дух с негритянскими носом и губами да вечным взглядом внутрь себя, непонятно, что он там высматривает. Загипнотизированный зверек коала с карманами, полными крыс.

Брюх… О нем в подпольной политеховской арт-газетенке написали, что он похож на упитанную булку. На том и завершим его описание.

Худющий Бух с длинными пепельными волосами — второй после Нюха хроноповский сердцеед-казанова. Формой лица он напоминал Чиполлино из советского мультика.

Одеты все были бедно и немодно. Кух лет пять носил куртку из так называемой жеваной резины — нечто бесформенное и черное, словно антрацит.

— Вообще-то не м-м-май месяц, ты заметил? Чё-чё-чё опаздываешь? — Нюх замерз и начал заикаться.

— Еле влез в сороковой. Вы узнали — где куча сегодня?

Актуальней вопроса не было. Куча меняла место дислокации чуть ли не еженедельно. Меломаны пытались запутать ментов, которые летом едва ли не еженедельно устраивали облавы с гонками по пересеченной местности. Часто с науськанными собаками. Последствия облав были неутешительными — добрую четверть кайфовых чуваков с кучи запирали в несколько козелков и увозили в отделение.

Несмотря на то что гоняли кучу менты с верхней части, лютовали они еще как. Первое — могли накостылять, что и проделывали подчас. Второе — пласты отбирали, нужно же ментам самим что-то дома слушать. Третье — через три-четыре часа отпускали. Распахивая двери, вдогонку всегда предупреждали: если хотите получить пласты назад, принесите характеристику с места учебы или работы. Знали же, гады, что никто им даже имени своего настоящего не назовет, не то что с характеристикой в ментовку припрется. Знали же, гады, что, сообщи ты в институте, что слушаешь пласты, в четырех случаях из пяти тебя в тот же день вышибут из комсомола, а спустя миг — и из института. На рабочем месте, конечно, не так сурово, но только тринадцатой зарплаты уже не жди, а возможно, в зависимости от крутизны месткома, парткома, комсомольской ячейки, в текущем году останешься без отпуска за городские ворота.

Поэтому тренируй ноги, беги так быстро, как только можешь. Или прощай пласты, заработанные слезами, кровью и потом. Хронопы уже не по разу побывал в ментовке. Только накопишь на пласт со стипендий или с подработок — и гуд-бай!

Однако шакалы были еще хуже, чем менты. Хулиганье в мохеровых кепках — чаще родом с Автозавода — на темных тропках поджидали чуваков, идущих на кучу, причем они не только отбирали пласты, но и люто избивали в кровь. Шакалы ощущали себя чистильщиками, санитарами, полезными обществу гражданами. Поэтому, как бы ты ни был смел, все равно сбивался в солидный прайд и шел на кучу с компанией из восьми-десяти чуваков, не менее.

 

По пути хронопы показывали друг другу обменные пласты. По-любому часть своих коллекций оставляли дома, как говорится, на всякий пожарный. Если и лишишься на куче добра, так не всего разом.

Бух нес на кучу пару пластов своего любимого арт-рок-ансамбля “Gentle Giant”, а кроме того, двойного Заппу и свежий альбом Кейт Буш с прелестной песней о бабушке.

Нюх лелеял в сумке регги-исполнителей — Эдди Гранта, группу “Black U guru”, едва ли не всю дискографию “The Police”, а также “Позитив Вибрейшн” смуглого парня Боба Марли.

Дух рассчитывал сегодня расстаться с 79-м “Джетро Таллом” и концертным Джеффом Беком джаз-рокового периода. Захватил и нескольких “демократов”, то есть пластов, выпущенных в странах соцлагеря. Таковые ценились намного ниже “фирмы”, и их брали на “добивку” — если обмен предстоял не совсем равноценный, то для уравновешивания стоимостей нужно было доплатить треху, пятак или чирик или отдать “демократа”.

У Брюха в сумке лежало с десяток пластов, но альбомы были довольно старые и потрепанные, что-то из Клэптона, “Слейдов”, “Назарета” и Элтона Джона. Из новья — пласт английского гитариста Майка Олдфилда, датированный прошлым годом, к сожалению, по музыке это уже был не тот Олдфилд, вчистую проигрывал своим же альбомам середины 70-х, и было не жалко с ним расстаться.

А Кух нес только “Дисциплину”.

— А Пауля-то мы забыли? — спохватился Дух, они с Паулем учились в одной группе.

— Да он звонил, что опоздает, — откликнулся Брюх. — Договорился с Сортировкой, с ними пойдет. Внизу встретимся.

Хронопы недолго шли по Верхневолжской набережной, а не доходя до кафе “Чайка”, небольшой стекляшки, в которой, кроме кислого мороженого, нечем было себя порадовать, свернули вниз, под откос. И в окружении лип-пятидесятниц спускались к площадке, где уже кучковалось человек сто — сто двадцать. В хорошие дни на кучу приходило до шестисот человек.

Как водится, показав друг другу скрещенные паучки пальцев, хронопы влились в толпу. Превратились в частички броуновского движения. Ходить по куче большой компанией нерационально. Надо шустрить, часто менять направление — иначе разве поменяешься! Быстро пробежался глазами по пластам другого меломана, просчитал в уме возможные обменные операции — и дальше, дальше. А тебя со спины уже кто-то теребит — не хочешь ли своего Фила Коллинза на мою Аманду Лир? а Рода Стюарта на “Смоков”? а “Слейдов” на “Йес”, правда, испанский? ну с добивочкой, не так же, с трехой, например, а?.. И дальше, дальше. По пути встречаешься взглядом с Брюхом, который с концертника Клэптона вырос до классического 75-го Флойда, потом с Духом, который явно просрал “Джетро Талла”, но удачно выменял на Бека, и тут уже сталкиваешься с Бухом, который разменял Заппу на три пласта, впрочем довольно жалких, но выиграл где-то с червонец по стоимости.

Лейтенант Свисняков накануне созвонился с начальником 32-го отделения МВД, на территории которого по воскресеньям проходил обмен пластами. Гэбэшник желал лично наблюдать как, что и зачем. И поучаствовать в облаве тоже. В воскресный полдень он подъехал к сероватому зданию на набережной, где и располагалось отделение. Мужики в форме сгрудились у подъезда и весело курили.

— Что, Петро, придавишь им сегодня хвосты? — лыбился один свинообразный.

— Помнишь, на прошлой неделе этот, в майке со страшной рожей, обоссался со страха? Скулил, что батя у него директор… Чего? А-а-а, завода, что ли… Кому это важно… — вступил второй, сержант по погонам.

— Общался я с этим директришкой, — подал голос еще один кабан. — Заводик на три мертвые души, а гонору-то! Мол, что вы с моим сыном сделали! Так и хотелось съездить ему по …

Гэбэшник Свунтяков влез между ними, представился и спросил:

— Где капитан Орешников?

— Внутри, но щас выйдет. — Это сказал сержант, у ног которого сидела молодая восточноевропейская овчарка с сиреневым языком. Орешников будто все слышал и возник перед Сдрутняковым. Тот опередил мента со словами:

— Я вам звонил, Слустняков моя фамилия… — Гэбист ненавидел

общаться с эмвэдэшниками, но на этот раз слегка умерил презрение. —

Я только понаблюдаю. А полковник Сухарев подойдет позже.

— Мы уже выезжаем, — сухо сказал капитан, он не хотел показаться грубым, но и лицо начальника не хотел терять. — Сумароков, ты с собакой в старом газике поедешь, остальные в ЗИЛах. А мы с вами, лейтенант, на “Волге”. Подъедем с трех сторон. Я от соседей подмогу вызвал. Будет жарко сегодня…

А к ним уже подходили еще два ефрейтора с собаками, тоже овчарками.

Небесный кит выпучил глаза и делал вид, что вот-вот заплачет. Было от чего плакать.

 

Алюня лежала в постели с книжкой Кортасара желто-кремового цвета и часов не наблюдала. В полуоткрытое окно было слышно, как во дворе кто-то выбивает ковер, и шерстяное эхо танцевало между домами.

Алюня походила на смешливую рысь с кисточками на ушках. В пятницу Брюх дал ей этот потертый томик, и она открыла новую вселенную. Вселенную с хронопами, “зелеными фитюльками, романтиками и неудачниками”. С фамами, прагматиками и ханжами. И конечно с надейками, то есть особями женского пола, чуточку конформистками. “Я надейка”, — мысли этой Алюня улыбнулась.

Из комнаты ее брата Дрюни лилась песня. Алюня вслушалась и обнаружила, что это “Воскресенье”. Логично — Дрюня любил эту запрещенную столичную команду. Часами гонял ее на отцовском магнитофоне. Не секрет, даже отцу грустные песни “Воскресенья” нравились. Дрюня заглянул в комнату сестры: