Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2007)

• Название: Новый Мир ( № 10 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Какой все же плохой суррогат разговора — эта переписка. Я тоже хотел бы встретиться с Вами, я не могу выписаться так, как хочу, но это придется отложить до весны. Я не могу раньше, не сердитесь на меня.

Вспомнив о Гуськове, я вспомнил о монстрах. Я тоже люблю “выхолощенных” — Иванова. Вы правы о его и Адамовича стихах отчасти, хотя — не везде там поэзия. А о Белоцветове — неправы: он монстр, конечно, хотя и в другом роде, и превращает себя в “духовную машину”3, верно. Но у него есть в стихах хоть отдаленно душа поэзии, а у тех иногда только ее прекрасное тело (я это написал без иронии, хотя выражение смешное). Я, кстати, тоже, как это и заметно, монстр (это без похвальбы). Монстр и сноб ведь и Мережковский, в особенности сноб. Один лишь Розанов был не снобом, а монстром (и человеком) — поэтому и назван “явлением”. Все снобы — или Шмелевы, или Куприны, — почти или совсем не интересные.

Вышло, что я интересен. Простите.

Как относился, или отнесся бы, Розанов к “Песням Билитис”4? Я их недавно перечитывал. Вот не способен на “ее” (делаю поправку на мистификацию) пыл, а напрасно. Напишите мне, пожалуйста. Простите еще раз мою неаккуратность. Будьте здоровы. Жму крепко Вашу руку. Пришлите карточку. Ваш Игорь Чиннов.

<На полях:> Антропософские писания мне тоже кажутся надувными, до- нельзя упрощенными. Все. И смехотворно старомодными: так писали еще до розенкрейцеров. Но, может быть, это лишь неудачная форма, неловкость выражений, может быть, это невыразимо. Может быть, мы просто привыкли к научной терминологии, к нашей культуре, и антропософская старинка нам забавна.

Прочел Тургенева (впервые! Поверьте.) “Новь” и “Дым”. Оказалось, что плохо. Небрежно и снисходительно.

Как Вы к советской литературе? Люблю “Зависть”. И есть что-то во “Время, вперед”5 — мощно, но однообразно.

 

1Последняя строфа стихотворения О. Мандельштама “Раковина” (“Быть может, я тебе не нужен…”): “И хрупкой раковины стены, / Как нежилого сердца дом, / Наполнишь шепотами пены, / Туманом, ветром и дождем...” (1911).

2Последняя строфа стихотворения О. Мандельштама: “Воздух пасмурный влажен и гулок…”. Цитируется с незначительными разночтениями.

3 Н. Н. Белоцветов увлекался антропософией.

4Книга стихов о лесбийской любви “Песни Билитис” (как предполагают, мистификации французского декадента Пьера Луиса) вышла в Париже в 1895 г. В книге Луис поместил биографию Билитис, где сообщается, что гетера Билитис родилась в VI в. до н. э. и жила на острове Лесбос. В русском переводе книга вышла в Берлине в 1922 г.

5“Зависть” (1927) — повесть Ю. Олеши; “Время, вперед!” (1932) — роман В. Ка­таева.

 

1935 <без даты>

Дорогой Юрий Павлович,

cпасибо за карточку и за стихи. У Вас что-то мне очень знакомое в чертах, как будто виденное лицо. Мы должны встретиться, хотя бы летом. В сти­хах Ваших есть мелодизм. И есть очарование, тягучесть. Я очень люблю такую густоватую волну голоса. Странно: сейчас, вот именно в эту минуту, перечтя в Вашем письме “действительный мрак”, я почувствовал, точно уже до того, как письмо пришло, когда-то, я его, эти строки со ссылкой на Белоцветова, читал и видел Вашу карточку. Это бывает иногда. Следует думать, что перед жизнью, как перед смертью, человек видит эту свою жизнь, и потом какие-то отрывки ее ему напоминают уже виденное.

Иногда, несмотря на наши “несогласия”, я читаю Ваши строки как заветные свои: да, когда доходит до “бесклассового общества” и до “что же дальше?” — то часто и для меня ничего больше нет, “кроме Пушкина, Лермонтова, их опыта”.

Как трудно верить в полноту “финальной гармонии”. Религия рисует очень, все-таки, ограниченные виды, нет хороших, “предельных”, окончательно для нас достаточных слов: мы как-то не соглашаемся в растворении в блаженстве, в Боге. Я не представляю себе длительного совершенства, а “окончательную смерть”, “смерть вполне” (Ваши “Записки”) как-то иногда для себя лично одобряю, хотя, вероятно, тут виновато мое человеческое неумение понять, представить.

Кстати, я думаю, что не ради себя, а ради общего достоинства и достоинства главного принципа — мы не смеем быть уступчивы. Нельзя с дурным в мире мириться, нельзя быть к Богу снисходительным (простите это скверное выражение). Нельзя потому, что совершенство надо любить больше, чем Бога (это можно разделять: достоинство Рыцаря надо любить больше, чем Рыцаря лично. Идею надо любить больше, чем вместилище ее. По крайней мере, я так люблю. И, кажется, прав.).

Вот Вам стихи, к этому относящиеся1.

Юрию Павловичу Иваску

Пыльцою печальной, пчелою на детском плече,

Ты станешь пчелой обреченной и детской слезою,

Полуночным плачем, пчелою, летящей к свече,

Ты пеплом и каплею станешь, и медом, и мглою,

Цветком постаревшим, частицей не нашей любви,

Церковной лампадой, ты в ладан синеющий канешь.

Но годы настанут: ты станешь мне горем в крови,

Далекой дорогой, звездою, ты призраком станешь,

Моей молчаливой сестрою и вечной судьбой,

Ты кровью мне станешь, ты станешь мне болью на сердце,

Ты станешь мне прежнею жизнью и будущей мглой,

Ты станешь болезнью, ты станешь покоем по смерти.

1934

И. Чиннов

 

Защита искусства все-таки едва ли растрата энергии впустую (Орфей). Если у человека есть что миру сказать, хоть и совсем мало, хоть и совсем для мира остающееся незаметным, все-таки он что-то сделал, если даже и совсем что-то неутешительное сказал. В литературе нужно и важно немного, но эта бессвязная и нестройная беседа иногда оживляется такой мыслью, что как-то не верится, что это останется никак не услышано. Что-то выражается иногда в искусстве, без чего мир не должен остаться, что-то узнается о страшно важном.

Иногда я, неверующий, не любящий людей и уклоняющийся от влияний чьих бы то ни было, чувствую правоту Белоцветова.

Вот Вы спрашиваете меня о моих друзьях. Лет шесть тому назад Белоцветов меня познакомил с Тамарой Шмелинг2, почти ученицей, писавшей стихи (кстати, о ней я писал Иртелю). Я думаю, что из всех, кто был мне по-дружески близок, она имела на меня самое сильное влияние и только не научила верить в Бога, как верит. Мне всегда казалось самым хорошим в человеке сочетание детскости с удивительной зрелостью, удивительным умом, удивительной душевной (даже духовной) прелестью — точно душа, уже перенесшая несколько жизней, вдруг снова девическая, даже детская иногда. Когда я несколько лет тому назад был — целый год — влюблен в одну свою соученицу, теперь умершую, то тогда тоже меня поразило приблизительно такое же сочетание. И тоже что-то рыцарское, только с более женственным, женским человечески-прелестным оттенком. Изредка мне случалось встречать настоящих людей. В деревне как-то познакомился с одной староверкой, почти самоучкой, и тоже: та же врожденная, удивительно верная, чистая культурность, безошибочность. Мы и теперь переписываемся. Был на ее свадьбе. Теперь бываю часто в обществе одной случайной знакомой из-за ее красоты, действительно редкой и для меня, как и других, прямо неудобной. До сих пор возле красоты столь выразительной мне не приходилось бывать, и поэтому пока это заслоняет от меня все другое.

Из мужчин был я очень дружен с поэтом Георгием Матвеевым3 (он напечатан в ранней “Нови”), обще-талантливым и очень очаровательным как-то душевно. Хотя я всегда знал, что он более дурен, чем хорош, с жесткой, хваткой себялюбивостью, позирующий и равнодушный, но обаяние в нем есть. В том же лит. кружке сошелся я с сапожником и коммунистом Мих. Клочковым, очень интересным, начитанным, письма его ко мне — замечательные. Еще из коммунистов дружил я с неким Бор. Вейнбергом, теперь арестованным за организацию тайной типографии (я и не знал. Непосвященный), поэтом стиля Сельвинского, умницей, мне импонировавшим, и т. д. Всех не перечислишь. Дружил с одним настоящим сумасшедшим, два дня даже с сутенером (больше не хочу, а с сумасшедшим повторил бы, м<ожет> б<ыть>).

Завидую Вашему знакомству с Бердяевым, Цветаевой. Мне часто хотелось тоже им, да и другим, написать. Да так и не собрался.

Опять дела. Надо бросать письмо. Вот стихи, которые я с этим письмом хотел послать. Они не живут отдельно. Только вместе с другими моими, они “дополнительные”, но все равно.

Я видел и после забыл