Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2006)

• Название: Новый Мир ( № 10 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Московский Бисэй

Новожилов Геннадий Дмитриевич родился в 1936 году в Москве. Художник-аниматор. Участвовал в создании более двадцати мультипликационных фильмов. Один из первых иллюстраторов “Мастера и Маргариты”. В 2001 году опубликовал в “Новом мире” (№ 6) книгу рассказов “Другие жизни”. Живет в Москве.

Антонине, милой сестре.

Положив согнутую руку на стол, Костя лег на нее щекою и принялся смотреть на банку с водой, куда только что капнул черной тушью. Тушь устремилась на дно, расползлась в пути осьминожьими щупальцами.

— Бисэй!1 — громко произнес Костя, и звук его голоса, словно капля туши, устремился к началу двадцатого века, где одетый в черное кимоно Акутагава, выпростав из широкого рукава худую руку с зажатой в пальцах кистью, окунал ее в тушечницу. Держа кисть вертикально, касался ею листа, и ссыпались с кончика иероглифы.

Бисэй стоял внизу под мостом и ждал ее…

— Мне необходима своя, личная, мне одному принадлежащая книга Акутагавы. В конце концов, у меня нынче день рождения! — несколько разгневался Костя.

Он побрился, принял душ, облачился в новенькое элегантное пальтецо и вышел из дома. Доехав до “Площади Революции”, отправился мимо “Метрополя” к Кузнецкому. Постоял у Малого, просмотрел репертуар. “Сходить, что ли?” Как бы прося совета, повернул голову к изнуряемому голубями бронзовому Островскому. С двумя билетами на “Лес” зашагал дальше. Проходя мимо здания ЦУМа, зачем-то сообщил себе: “Мюр и Мерелиз; здесь Чехов заказывал садовый инструмент”.

С Акутагавой Рюноскэ у Кости вот что вышло…

Как-то посетив набитый подписными изданиями дом некой барышни, Костя потянул с полки книгу новелл японца и невзначай уронил. Ахнув для приличия, поднял книгу, раскрывшуюся на рассказике “Как верил Бисэй”. Пробежал глазами коротенький текст, и его ударило: “Фильм о Бисэе станет некоторым оправданием моего пребывания на сем свете!”

Книга была из серии “Библиотека всемирной литературы”. Можно бы и подписку через знакомых зацепить, да на кой ляд эти две сотни томов, где мусора пруд пруди. И так от книг в доме не повернуться.

— Тебе как Акутагава? — приступил к разведке Костя.

— Забавно… — Судя по тону, не читала.

— Продай этот том, — попросил Костя.

— Ты что, серия будет неполной! — испугалась владелица книги.

— Я тебе за книжку самоварец свой с медалями отдам. Он же тебе так нравится, — торговался Костя.

— Костенька, уже полночь. Ближе к делу…

“Дура! — обиделся Костя. И добавил мысленно: — Экспроприация”.

Приняв решение, отправился в спальню, сдергивая с шеи галстук британских клубных цветов.

Вышло иначе: не пришлось обворовывать жадную даму своего киношного сердца.

День рождения выдался туманным, мокрым. Всю ночь падал липкий снег, к утру подтаял, и слякоть сделалась страшенная. Зачерпнув ботинком густой водицы, юбиляр матюгнулся и с отвращением долго тряс ногой; мокрая нога немедленно зажила своей жизнью. Но тут уж, пока носок сам собою не высохнет, ничего не поделаешь, и Костя стал подниматься по Кузнецкому.

Справа, вдоль витрин книжного магазина, расставлены были, как на свадьбах или поминках, столы с книжным угощением. Костя зашарил глазами по обложкам.

— Вас что интересует? — спросил вежливый, тепло одетый букинист.

— Да у вас нет, — пробурчал в ответ Костя.

— Откуда вы знаете, что нет? — не унимался продавец.

— Ну, например, Акутагава мне нужен.

Щеки у букиниста порозовели, он приподнял накрывающий книги целлофан и вытащил том в темно-бордовом переплете.

— Вот ваш Акутагава, — протянул книгу продавец. — Из разрозненной “Всемирки”. Извините, супера нет.

Костя напрягся, пытаясь не показаться слишком-то уж странным. И все же не выдержал, доставая деньги, захрюкал.

— Что вас так рассмешило? — улыбнулся продавец.

— И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится мудрости твоей, мой друг Горацио, — переврал Гамлета Костя.

Продавец приподнял свитер и, тыкая рублями мимо висевшего на поясе кошеля, все смотрел в спину удалявшемуся смешливому покупателю. А тот, листая на ходу книгу, с жадностью дистрофика откусывал то от одного текста, то от другого. Одумавшись, он отыскал в содержании нужную страницу и, будто проверяя, все ли на месте, раскрыл на ней том и принялся вычитывать.

Наверху, над ним, за высокими каменными перилами, наполовину обвитыми плющом, по временам мелькали полы белых одежд проходивших по мосту прохожих, освещенные ярким заходящим солнцем и чуть-чуть колыхающиеся на ветру… А она все не шла.

— Ах ты Господи! Это их всегдашнее чуть-чуть! — заходился Костя в непонятных постороннему восторгах. — Как это по мне! Это мое! Мое это!

Его толкали, а он упорно, с раскрытой книгой в руках, шел вверх по улице и жаждал скорее, как можно скорее приступить к работе над фильмом о странном Бисэе. В это утро дня своего рождения только что происшедшее так его окрылило, что он почувствовал, как волшебные махала отрывают его от тверди Кузнецкого и уверенно влекут к неотвратимому успеху. А навстречу летящему двигалось огромное здание Госбезопасности. Оно выставляло из мокрого тумана заиндевевший бок и относительно Японии жаждало своего: переловить, к чертовой матери, всех японских шпионов, а заодно прихлопнуть волынку со спорными островами Курильской гряды.

С некоторыми, большей частью одинокими, в конце концов происходит следующее…

Все неудачи, все дымом обернувшиеся предприятия, унижения мечты вульгарностью жизни и обнаруженная однажды тщета этой самой жизни, если повезло страдальцу дотерпеть до счастливого мгновения, — все эти признаки взбесившейся безнадежности, вдруг соединившись, приобретают противоположные качества.

Предприятие наливается тайной силой и только требует действия. Если замысел был дельным, так он сам собою раскроется вдруг экзотическим цветком, а недавняя уверенность в тщете жизни оборачивается постыдным, но простительным грехом. И только вы примерились коснуться осуществляемой мечты, глядь, она пред вами лучится немыслимой своей красотою и потупляет васильковые очи.

Судьба иногда тешится, оглушая нас счастьем. И хохочет до упаду над слабоумием своих жертв, сросшихся с плохим и совсем не защищенных от хорошего.

Знакомый начальник волею случая делается министром и не только проникается Костиными чаяниями, но протягивает ему не палец помощи, а всю пятерню. Раз-два — и сценарий готов. Принят. Перечислены деньги. Павильон готов. Новенькая аппаратура. Квалифицированных помощников в избытке. Даже сны сделались вещими, указывая пробудившемуся Косте нужное направление.

Бисэй с легким нетерпением подошел к самой воде и стал смотреть на спокойную реку, по которой не двигалась ни одна лодка.

Легкое нетерпение. Ишь ты! Подошел к воде. Довольно быстро подошел. Остановился. Все спокойно: небеса, река, спокоен Бисэй. А ведь тут нетерпение вовсю уже расходилось. Может, пустить по-над водой куличка? Беспокойство должно присутствовать. Кулички эти громко пищат в полете. Не слишком ли? Если бы в это время кто-нибудь тронул за плечо и спросил: “Как вы относитесь к вивисекции?” — или: “Верите ли посулам американцев вот-вот высадиться на Марсе?” — Костя вытаращил бы глаза: “Какая вивисекция? А Марс тут при чем? Вивисекция на Марсе, что ли? Чушь какая-то!”

Костя был в том возрасте, когда люди все чаще стали справляться о его отчестве. Так что довольно жизнерадостный и подвижный Костя нет-нет да уступит сидячее место Константину Николаевичу. Константин Николаевич имел таланты, и поприщем его было служение музе мультипликационного, или иначе анимационного, кино. Сейчас он спал. Вернувшись вчера около часа ночи из ресторана Дома кино, он сковырнул ботинки, выполз, как выползок, из одежды и уткнулся носом в спинку дивана. В комнате запахло коньяком.

Обстановка холостяцкой однокомнатной квартиры состояла в основном из шкафов и полок с книгами, альбомами по искусству, грампластинками. Стены плотно увешаны картинами, рисунками. Неоконченные, натянутые на планшеты работы стояли на полу — повернуться было негде. На столе пылился и своим присутствием мешал жить кальян. Рядом покоилась германская каска малого размера, принадлежавшая, надо полагать, пионеру из гитлерюгенда. Тут же, в маленьком красном чугунке, боролась со смертью редко поливаемая герань. Ручки или карандаши хозяин квартиры долго нашаривал под грудами полуисписанных листков: он не только рисовал, но и что-то там писал и написанное изредка печатал в журналах. Собранные, где — он не помнил, какие-то камни, снарядные гильзы Второй мировой, тех же времен осколки и прочие в том же роде редкости переполняли жилище. Под письменным столом деревянная кадушка — “Боже, как я обожаю старину!” — и в ней всякая всячина, бросаемая туда машинально и с интересом перебираемая очередной пассией.