Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2005)

• Название: Новый Мир ( № 10 2005)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Это — она?.. Вспомнилась книжечка “Верст”, распластанная на Анютином комоде...

За ними бы сейчас! — диктовал инстинкт и навыки импровизационности. А разум — по-мужски, цинично — повелевал: останься.

Во-первых, и тут неплохо...

Зеленоглазая? Что ж, если суждено — возникнет. Не суетись. Спокойствие женщин притягивает.

И потом: брошенная дама-то простит — куда ей деться, но ее муж... Поэты обидчивы. Поэта задевать не хотелось. И Анне будет досадно, если он сразу помчится. Она, конечно, не узнает, но он-то сам...

 

7

Месяца через два, вечером, Евгений шел пехом по внутренней стороне Садового, мимо чеховского особнячка — направлялся к молодой певичке, у которой ночевал уже три недели, и теперь соображал, как начать отступление: красавица стала привыкать к почти семейным ужинам-завтракам, привязалась. Что небезопасно. О ней, конечно, заботился.

Его окликнули. Тот самый библиофил.

После обмена трафаретными вопросами “как вы? что нового?”, благодаря которым собеседники точно знают, есть ли между ними связь и какого она рода — будто температуру измерили, — библиофил протянул Евгению плотный бежевый конверт. Узкий и длинный, заграничный — таких он еще не видывал.

— У меня для вас письмо. Извините, обтрепалось — давно ношу. Не знал, где вас искать, а расспрашивать... Расспрашивать в наше время рискованно. Если можно, прочитайте и дайте ответ. Извините мою настойчивость, но это поручение мне хотелось бы исполнить абсолютно точно.

Евгений встал под фонарь — так, чтобы кругляшок света падал прямо на руки, — и открыл незапечатанный конверт.

“Милый Евгений! Наше знакомство было — мимо, до тех пор, пока я не прочитала вашу повесть. Она — прекрасна. Хочу позвать вас в гости — послушать стихи. Я уже второй день живу в комнате Зоологического музея, выходящей на университетский двор. Надо пройти через арку. Колоннада во входе — покой, то благообразие, которого нет и, наверное, не будет в моей оставшейся жизни. Адрес — улица Герцена, дом 6, квартира 20. Дайте мне Ваш, чтобы приглашение не блуждало.

Я бы очень просила Вас этого моего письмеца никому не показывать. Я — человек уединенный, и я пишу — Вам — зачем Вам другие?

МЦ”.

Во время чтения деликатный библиофил отошел на пару шагов в сторону, достал из портфеля отрывной блокнот с ручкой и терпеливо ждал, держа орудия письма наготове.

А Евгений, который умел с первого раза ухватывать суть самых сложных, замысловатых текстов, пробежал глазами коротенькое послание и вернулся к началу. Тут не мысли, тут чувства.

Он любил бурю. Чем выше волны, тем больше ему хотелось в них кинуться и плыть, плыть вперед, но из письма хлынул такой шквал, что надо было подумать, бросаться ли в это разгульное море. Тем более что он отлично помнил ее первый взгляд — холодный, высокомерный, злой. Как совместить его с беззащитностью, которая во всей наготе встает из этого текста...

— Дайте мне номер ее телефона, — пробормотал он, не отрывая глаз от листка. Слова опередили мысль. Только произнеся их, он понял, что решение принято. — Сам позвоню. У меня нет постоянного пристанища в Москве.

“Я вас слушаю” прозвучало так сурово, что Евгений поперхнулся. Замолчал на долю секунды, которой достаточно, чтобы оборвалась связь. Рассчитывал войти в теплую комнату, а попал на мороз.

Женщина — ему ровня?

Ничего, мы не робкого десятка. Начнем сначала.

Он медленно и разборчиво снова произнес свое имя и напомнил о ее письме. Но это ничуть не смягчило голос из трубки.

— Хотите прийти? Нынче я себе не принадлежу... — начала вспоминать Марина. — А в среду и в четверг до двух я бываю одна — сын в городском лагере. Работаю, потом готовлю обед, вечером мы дома вдвоем. Когда вам удобно?

Евгений выбрал утро. Мало ли как пойдет встреча... Ни в чем себя ущемлять не хотелось...

По дороге купил пучок белых гвоздик, которые Марина взяла без “спасибо”, как веник, и бросила на сундук прямо у входа. Оставила и забыла. Пронзила гостя взглядом, отвела глаза и поздоровалась. Приветливые слова, но без приветливой улыбки.

В передней было светло, и Евгений смог охватить взглядом всю ее фигуру. Широкие, крепкие бедра легко рожавшей женщины. Широкие плечи и тонкая, гибкая талия, затянутая передником, угол которого заткнут за пояс, а из кармана торчит линялая тряпка. Шею обхватывают бусы из темного янтаря. Ей идет.

Никаких специальных приготовлений к встрече с мужчиной он не заметил, даже руки не вымыты: под короткий ноготь на указательном пальце проникла и осталась черная грязь.

— Я чайник поставлю, а вы располагайтесь. — Она порывисто махнула рукой в сторону дверного проема и скрылась на кухне, не дав гостю дораз-глядеть себя.

Не из тех, кто питается мужским вниманием? Что ж, рассмотрим ее временную берлогу...

Посередине большой комнаты — квадратный дубовый стол. Многофункциональный. Главную его часть, на которую падает яркий утренний свет, захватили толстые, типа ученических, общие тетради, записная книжка небольшого формата на пружинках и неровные стопки книг. Сразу видно, что беспорядок мнимый, что тут все приспособлено для работы. На обеденном островке — стакан в подстаканнике, странная металлическая чашка с блюдцем и раскрытая пачка квадратного печенья. Сегмент поменьше покрыт газетной четвертушкой, а на ней — горка очищенной моркови, наструганной соломкой.

Войдя в комнату, Марина Ивановна первым делом перенесла газету на широкий подоконник, под солнечный луч, и разровняла оранжевые бруски так, чтобы они лежали в один слой, не налезали один на другой.

Знакомо. Первый раз Евгений увидел такое у Антонины Сергеевны: зашел к ней, чтобы взять подарок — пишмашинку, которую арестованный зять когда-то привез из Франции. На чугунных батареях и под ними, на полу, сушилась тонко нарезанная морковь, свекла, репа... Для посылки в лагерь. В тюремных очередях обучают новичков этому ремеслу.

Значит, и у Марины...

Тогда понятна ее строгость. Защитная реакция. Отторгает бездейственное сочувствие.

А я? Я могу помочь? Нет, и я бессилен... Такое время.

Но раз позвала, значит, она из тех редких, у кого страдание и сострадание не заливает всю жизнь чернотой. Она — как Анна...

Как Анна? Не совсем... У Анны много помощников, для нее овощи сушат другие.

Отойдя от окна, Марина села на табурет возле стола, не глядя нашарила рукой папиросы с зажигалкой, закурила так быстро и ловко, что Евгений успел только вынуть из кармана свой коробок со спичками... Он по-прежнему стоял посреди комнаты.

— Хотите, я научу вас писать стихи? — отвернувшись к окну, отрывисто спросила она.

— Хочу, — мгновенно, уже поймав и освоив ее темп, ответил Евгений.

С женщиной только так: для начала — если хочешь продолжения — нужно на все соглашаться. Ей не обязательно знать, что он и так может с налету зарифмовать хоть телефонную книгу. Но его ритмический мотор крутился вхолостую, не подхватывая мысль. Думать мог о чем угодно, это не мешало стихоплетению. Вовремя эмигрировал в прозу.

Да Марина ведь — о другом.

— Все очень просто! Надо только отыскать такой перпендикуляр! И, как монтер на кошках, карабкаться по нему до самого верха. — Она говорила быстро, нервно, так, наверное, птица учила бы летать. — Садитесь. Курите. — Марина хлопнула ладошкой о сиденье стоящего рядом стула. — Борис не хочет меня видеть. В Париже хотел, здесь — нет. А там потащил покупать платье жене. — Она сердито воткнула окурок в глиняную пепельницу. — Попросил примерить... Но потом осмотрел меня, как будто я — лошадь, и сказал мечтательно: “Не надо. У Зины такой бюст!..”

Так неожиданна была злость, так обнажила она девичью ранимость этой немолодой, столько претерпевшей женщины, что Евгений — даже не сообразив, можно или нельзя, — встал за ее спиной и обнял обмякшие плечи.

Она схватила его правую ладонь и провела ею по своей щеке. Погладила. А потом вдруг заплакала, бормоча:

— От малейшего доброго слова, от интонации, от жеста — заливаюсь слезами. Как скала влагой водопада. — Не выпуская руку Евгения, она тоже встала и развернулась к нему лицом: — Ты понимаешь, что плачет не женщина, а скала...

Ты...

Он понимал.

Она переменилась у него на глазах. Щеки порозовели, из глаз ушла желтизна, они распахнулись, как алтарные врата, и засияли какой-то детской, требовательной доверчивостью: вот сейчас он поможет ей, все ее несчастья кончатся, пройдут, как дурной сон...