Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2005)

• Название: Новый Мир ( № 4 2005)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Прозе этих людей свойственна особенная сила, которую сообщает ей тематика. Чтобы писать о таком, надо иметь мужество. Удивительно, что эти четверо, получившие в личном опыте знание о войне, а значит, о подлости и низости человеческой натуры, видевшие и трагический в своей безысходности высокий героизм, — у кого, как не у них, есть право на обвинение, — они как-то совсем по-особенному, тепло относятся к людям. А довольно неплохо устроенные с точки зрения обыденной жизни пестуют в себе мизантропию — не избегает искушения наивно-романтического высокомерия по отношению к “людям”, скажем, Роман Сенчин.

Другая важная тема, которую осмысляют в своих произведениях молодые авторы, — “имперская”, так сказать; она связана с событиями, свидетелями которых мы также все становились: Россия сдала рубежи и бастионы, которые укрепляла усилиями многих и многих поколений. Интеллигенция оказалась не слишком озабочена сохранением русской культуры, российского влияния, да и просто русского языка в республиках бывшего Союза, и проживающие на тех территориях русские также были оставлены на произвол — опять чего? Исторической закономерности или серии трагических случайностей?

Пожалуй, одна из самых ярких вещей такого плана — повесть Александра Грищенко “Вспять”. Повествование, наполненное звуками и запахами, едва выходит за пределы квартиры и уж точно не покидает границ восточного города. Рассказ нарочито аполитичен, нигде даже не встречается указания, что пишет это русский юноша, вынужденный вместе с семьей оставить Ташкент и перебраться в Подмосковье. Биографическая сторона произведения, пожалуй, требует более зримой, рельефной прорисовки. Это усилило бы вещь.

Тоска по детству, описание аквариума, в котором сменялись виды жизни, словно планетарные эпохи, — сперва жили хомячки, потом рыбки, — приобретает символическое звучание. Все создает особенную атмосферу старинного города, который видел не одну смену вех — и увидит впредь.

Те, кто обладает осознанием, что живет не в безвоздушном пространстве, а в определенной стране, с ее особенностями, в некий конкретный исторический период, почему-то чаще приходят из регионов, из больших и малых провинциальных культурных центров. Слово-то какое — “провинциальные”. Нет никакой провинциальности в Екатеринбурге и Владивостоке, нет и не может быть, а синонима не могу подобрать. “Региональный” — безлико как-то, “глубинный” — напыщенно, “краевой” — не подходит...

Дмитрий Ермаков из Вологды, Олег Селедцов из Майкопа, совсем юный Николай Епихин из Воронежа и многие другие — остро и ясно чувствуют свою связь с землей. В произведениях этих писателей главное действующее лицо — наш современник, “обыденный человек”, можно сказать, обыватель. Но без малейших обвинительных ноток говорится о нем. И застигнут-то он, этот герой, в “естественной среде обитания” — там, где встречен. А почему-то веет чистотой намерений и от цикла рассказов Дмитрия Ермакова “Такой день”, и от стихотворений и рассказов о мореходке Олега Селедцова, и от первых пока, может, не слишком еще уверенных проб пера Николая Епихина. Хочется только большего своеобразия интонаций, большей жизненности, напористости, если угодно, свирепости. Смелости, короче говоря, — в изображении обыденного. И, кстати сказать, большего объема. Как ни крути, писателя делает не только качество, но и количество написанного.

Встречаются и иные провинциалы. Не желающие принимать бремя своей “провинциальности”, тяготящиеся им. Полагающие, что только отринув свои корни (как бы ни было затерто это слово) прямиком попадаешь в контекст общеевропейской и — шире — мировой культуры. Конечно, это — старый спор славян между собою. Точнее, славянофилов и западников.

Евгений Ермолин в статье, опубликованной в сборнике “Новые писатели”2, говоря о молодой литературе, производит следующее обобщение: “...в 90-е и в начале нового века в России появились люди без опыта госстраха, не прошедшие подлую школу рабства, не получившие уроков социального унижения специфического, советского, стиля”. И еще: “Русские социально, политически, государственно бездарны. Это не мое открытие”. Сим объявляется, что новое поколение, приходящее в литературу, безоглядно попрет против ценностей, что веками нарабатывала наша страна, государственность которой объявляется бездарной. Я бы, может, не приводила цитат — мало ли пишут подобного? — если бы Ермолин не упоминал моей фамилии: “Экстраординарные усилия по укоренению в хоть какой-то почве предпринимает <…>. Некуда врастать, а хочется”.

Ну, насчет некуда врастать... Раз человек не ощущает почвы под ногами — значит, висит в нигде. А что касается новой “свободы” — для каждого времени своя несвобода. Свое рабство — для тех, конечно, кто его принимает. Удобно сложить с себя ответственность, переложив ее на “период”. Но нынешнее рабство не менее унизительно, чем любое другое. Быть ли рабом — всегда личный выбор. Конечно, с одной стороны, человек всегда несвободен. Онтологически. И вместе с тем — парадоксально свободен, только вот свобода эта не имеет ничего общего со “свободами”. И в теперешнем, нашем времени несвобода — ничуть не менее жесткая, наоборот, гораздо более изощренная. Настолько, что Евгению Ермолину она кажется свободой.

“А те, что еще чуть-чуть моложе <…> уже не ищут социальной опоры”. Ну, неизвестно, согласился бы с таким утверждением приведенный в качестве наглядного примера Шаргунов, в последнее время, как говорят, ставший функционером партии “Родина”. Затрудняюсь сказать, в чем смысл словосочетания “социальная опора”, однако знаю, что без социальной среды не может существовать ни одна литература. Даже принципиально “внесредовой” Паоло Коэльо, выразитель глобализационных тенденций и чаяний. В чем, по моему убеждению, и коренится его успех.

Из тех, чьи звезды зажглись совсем недавно и особенно ярко, можно назвать поэтессу Анну Логвинову. Аня Логвинова — под таким именем она публикуется; и впрямь ее хочется называть Аней, Анечкой, настолько искренни и непосредственны стихи. Цикл стихотворений “За пазухой советского пальто” был опубликован на сайте литературно-художественного журнала “Топос” и по праву награжден премией “Дебют”. Бесхитростные вроде бы стихотворения, простота которых драгоценна.

Под простынкой не в полоску

и не в клетку, а в цветочек,

чистый хлопок, сто процентов,

спит мужчина, настоящий.

Очень странно, неужели

это правда, сяду рядом,

он глаза приоткрывает,

смотрит дико, пахнет медом.

Примечательно, что “чистая лирика” в стихах Ани Логвиновой обретается все же в среде, в контексте современного мира. Этот “хлопок сто процентов” приводит на память простыни с зеленым затейливым росчерком “Минздрав”. В наполненной противоречивыми смыслами эпохе достаточно комического. Но это не значит, что мы должны отворачиваться от прошлого как от чего-то недостойного. Одно заглавие подборки Ани Логвиновой свидетельствует в пользу именно такого подхода. Знаменательно, что пресловутые “люди без опыта госстраха”, столь милые сердцу Ермолина (кстати, само слово “госстрах” родом откуда-то из прежних времен), а попросту представители следующих поколений, — к своему октябрятскому и пионерскому детству относятся с любовью — и как еще можно относиться к детству? Наша задача — разобраться, в конце концов, а не заклеймить.

Сергей Шабуцкий, тоже уже получившее известность поэтическое имя (он печатается в “Дружбе народов” и “Топосе”), в своей новой поэме “Переносимо” обращается к еще одной большой экзистенциальной теме — болезни. Действие происходит в онкостационаре, и врач-хирург, мечтавший в юности стать дирижером, и больничные собаки, и “вохры”, и санитарки, и больные — все невзначай составляют цельный, всеобъемлющий мир.

И все, что в палаты несли на носилках,

И все, что стонало и голосило,

Блевало и мучилось перед глазами,

Переносимо. Но только не запах.

Тоскливый, как в тумбочке хлебные крошки,

Как корка бифидокефира на кружке,

Как миска соплей по второму столу.

Как чайник с компотом, забытый в углу.

Как чашки с компотом, как банки с компотом.

Так вот как ты пахнешь, мой жизненный опыт!

В этом, а не в чем другом картина современного мира. Мы ведь живем в мире, где, прямо скажем, не очень хочется держать глаза открытыми. Болезни, смерти, социальная незащищенность, как принято выражаться, “слоев населения”. А на деле — людей, голодающих пенсионеров; беспризорных детей; приезжих рабочих без крова, куска хлеба, элементарного медицинского обслуживания. Скажете, мы знаем об этом? Знаем. Но почему-то не чувствуем. Не представляем воочию, за словами для нас — словно пустое поле. Мне однажды случайно открылось содержание словосочетания “голодающий пенсионер”. В поезде, плацкарте, стихийно обсуждался вопрос, хорошо ли это — просить милостыню. (Вы же знаете, наверное, что в поездах дальнего следования сейчас тоже христарадничают нищие.) “Не люблю я, которые просят. Она, может, еще беднее живет, а не пойдет просить… — говорила, кутаясь в вязаную кофту, попутчица. — Ей три дня до пенсии осталось, она, может, чайком перебьется, чайку пустого попьет…” Представляем ли мы, что такое “перебиваться чайком”?