Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)

• Название: Новый Мир ( № 3 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Некрасов говорит об ощущении 1950-х годов, когда “нечем разговаривать” было не только улице, как у Маяковского, а “хоть бы и мне”. Сегодняшнему читателю трудно представить тогдашнее ощущение мертвенности клишированного сознания, поэзии и самой речи. То, от чего отталкивался потом соц-арт, тогда вызывало не усмешку (пусть даже кривую), а отвращение.

Некрасова причисляют к лианозовской группе (кроме ее создателя Евгения Кропивницкого из поэтов туда также входили Игорь Холин, Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, близок к лианозовцам был друг Некрасова Михаил Соковнин).

“Само название „лианозовская группа” впервые было произнесено отнюдь не лианозовцами и даже не искусствоведами и критиками, а советскими чиновниками. Это произошло в 1963 году, когда Евгения Кропивницкого (художник и поэт. — Е. Г. ) исключали из Союза художников „за формализм” (после хрущевских разносов в Манеже). Одним из пунктов обвинения значилась „организация лианозовской группы”. Кропивницкий написал официальное объяснение: „Лианозовская группа состоит из моей жены Оли (Ольга Потапова —

художник. — Е. Г. ), моей дочки Вали (Валентина Кропивницкая — художник. — Е. Г. ), моего сына Льва (Лев Кропивницкий — художник и поэт. — Е. Г. ), внучки Кати, внука Саши и моего зятя Оскара Рабина (всемирно известный художник, в настоящее время живущий в Париже. — Е. Г. ). Так, в сущности, и было”. [1]

Некрасов пришел в Лианозово в 1959 году, будучи к тому времени автором самиздатского журнала “Синтаксис” Алика Гинзбурга. Помню рассказы Некрасова о том, как он приезжал к Евгению Леонидовичу Кропивницкому колоть дрова. Жили бедно. Барачная лирика Холина (“Умерла в бараке в 47 лет. / Детей нет. / Работала в мужском туалете. / Для чего жила на свете?”) была не “очернительством” и “чернухой”, как писали советские критики, а, что называется, правдой жизни.

У Некрасова есть нечто похожее.

Домики домики

Домики комики

домики домики жмут

        жуть муть

Ничего же вот живут

Же муть же жуть

(Рабину. Лондон)

Но были и другие стихи.

а луна

голубая

глобальная

то

что луна

то луна

то что надо

над Лианозово

Лирическая оптика Некрасова позволяла ему видеть и мрачный барачный мир через луну, уж на что, казалось бы, поэтический штамп, а вот сказано: “то луна / то что надо” — и сцепление слов и смыслов открывает новое, не опробованное.

Поэзия, “пресволочнейшая штуковина”, не прощает приблизительности. Некрасов всегда говорил мне: “Собраннее! Собраннее!” Сам он, “русский японец” (по выражению Сатуновского), умел собираться в точку, и все его стихи — ростки из этой точки, как из почки. Он писал смысловыми пучками, точечными импульсами, ударами пульса. Его стихи — точное свидетельство того, что поэзия жива.

Генезис поэтики Некрасова не очевиден. Критики обычно называют Козьму Пруткова, обэриутов, Мандельштама. Иногда Глазкова и Окуджаву. Иногда и Пушкина. Мне кажется, что Некрасов, как любой большой поэт, вырос из всей русской поэтической традиции. Тут и сдержанность позднего Лермонтова, и Тютчев с “

Silentium”, и Фет с его пейзажами, и фактическая точность ранней Ахматовой, и разговорный стих раннего Маяковского, и “первый концептуалист” Хармс, и поздний Мандельштам с его сцеплениями смыслов (“вот / что вот / воздух / Мандельштам / это он нам надышал”), и говорной стих Сатуновского.

Всеволод Николаевич был человек сезонный. Он внимательно наблюдал за погодой и природой, не любил крайностей. Если было чересчур жарко, а потом резко холодало, он говорил: “Ничего удивительного”. Как-то он мне сделал трогательную надпись на книге: “Гродственной Алене”. Наша “гродственность” во многом именно в растворенности в природе-погоде.

Эта природа-погода — не только некрасовский способ восприятия жизни, но и неизменная тема для стихов. Не случайно композиция его последней книги “Детский случай” (М., “Три квадрата”, 2008) — тоже сезонная. Автор такой композиции — Анна Ивановна Журавлева, доктор филологических наук, профессор МГУ, жена и соавтор (книги “Театр Островского” и “Пакет”) Всеволода Николаевича, не дожившая даже до его сороковин. Начинается книга со стихотворения “Календарь (что на что кончается)”.

И сентябрь

На брь

И октябрь

На брь

И ноябрь

Брь

И декабрь

Брь

А январь

На арь

А февраль

На аль

А март

На арт

Апрель

На ель

Май

На ай

Июнь

На юнь

Июль

На август

Август на сентябрь

Игра, каламбур в начале превращается в факт устройства природы в конце. Конечно, это и детское и взрослое стихотворение: ребенок услышит игру и задумается, взрослый поймет философию и задумается.

Начинаясь с “Календаря”, сборник “Детский случай” открывается осенью, далее идет зима, потом весна и, разумеется, лето. Понятно, почему заканчивается книжка стихами о художниках: в творчестве любимых некрасовских художников Эрика Булатова и Олега Васильева пейзаж — основа живописи.

Сезонность Некрасова делает его родственным классическим русским лирикам. И может быть, Некрасов — единственный, кто так почти кожей чувствует перемену одного времени года на другое, погодные колебания.

Опять опять

Метель метель

Теперь опять

Теперь опять

Метель —

Теперь оттепель

Теперь опять метель

Оттепель рифмуется с метелью, и повтор очевиден, а все-таки загадочно выходит, как в природе (и не только в природе), когда зима переходит в весну (и наоборот).

Всеволод Николаевич, когда я ему читала свои стихи, реагировал всегда мгновенно и по-разному. Если нравилось: “Получилось. Уверенно!” (никогда не расхожее “симпатично”), если не нравилось, мог отрубить: “Либо пишите, либо не пишите!” — или еще: “Вы читали статью Маяковского „Как делать стихи”? Вот идите и почитайте!”

Иногда (очень редко) Некрасов подсказывал строчки. Больше всего я дорожу такими его строчками (как нетрудно догадаться, двумя последними из четверостишия): “Мой белый аист стал мохнатым, / мой черный аист улетел. / Вишневий садик биля хаты. / Мий чоловик — тай

very well!”

Вообще Некрасов, когда был в хорошем расположении, переходил на украинский. Он в молодости какое-то время жил на Украине. Украинский у него звучал естественно и органично. “Та и хорошо!” — лицо расплывалось

в хитроватой и светлой улыбке.

Критики, как уже сказано, отмечают говорной характер некрасовского стиха, беспафосность, речь “от вдоха до выдоха” (Михаил Айзенберг). Хочется сказать об обратном влиянии стиха на речь. “Говорит как пишет” — это о Некрасове. Верно поймала его на поэзии Надя Плунгян, автор некролога

в “Русском журнале”. Плунгян процитировала слова Некрасова на его последнем вечере: “Есть у меня такая большая книга — „Живу вижу”. Я покажу, может быть, кто не видел — жил-жил, а не увидел” [2] . Получилось стихотворение. Часто Некрасов именно говорил стихом. Я, к сожалению, не записывала за ним. Но сейчас, когда прочла в сентябрьском “Знамени” [3] фрагменты его поэм “Казань” и “Казань реально”, вспомнила его рассказ о той поездке, и впечатление оказалось схожим.

“Казань” и “Казань реально” — это незавершенные поэмы, над которыми Некрасов работал в последние годы жизни. В Казани автор был в эвакуации во время войны и вновь туда поехал в 2006 году, чтобы посмотреть на места, связанные со своим детством.

“Казань реально” — почти буквальное название. Некрасов писал о реальности. Речь не о буквальном правдоподобии, “подражании природе”, а о каких-то сущностных вещах, которым Некрасов давал имена : явился поэт и назвал небо — небом, облака — облаками, Казань — Казанью, и получилось как в первый раз.