Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)

• Название: Новый Мир ( № 3 2009)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— О, привет!.. Айда, я с тобой на воздух. Немного развеяться и вновь погрузиться в пучину искусства.

Они вышли, накрапывал мелкий снежок. По пути к земле он становился очень похожим на дождь. И устилал асфальт мелкими каплями, которые увеличивали его поры и трещинки, как линзы.

— Представь, мне из года в год снится один и тот же сон, — произнес Егор, и Валентина вдруг увидела его, как недавно Евгения, словно впервые, без всех тех наносных сведений, которые так или иначе прибило к ее берегу разнообразными волнами.

Егор стоял неожиданно печальный и строгий.

— Сон. С продолжением. У тебя не бывает такого? А иногда, в последнее время, он застигает меня прямо на улице. Как будто вообще — не сон никакой, а самая что ни на есть реальность. Я как будто проживаю еще одну жизнь.

Валентина остановилась и небрежно сказала:

— Лавры Чжуан Чжоу покоя не дают?

— А-а, старик так нахлестался однажды своего китайского пойла, что ему пригрезилось, будто он — бабочка, а бабочка — это он, философ, уснувший в ином мире. Скажите пожалуйста! И с тех пор человечество все никак не может досмотреть чей-то там сон про чешуекрылое. Будто и не снилось никому чего поинтересней… Нет, я, конечно, не претендую… Но у меня все совсем не так. Стой, а тебе правда хочется слушать? Сны ведь любопытны только свои, чужие — такая затейливая нудятина…

— Егор!

— Одним словом, я будто бы летчик. Мировая война. И у меня самолет, не самолет, а так, пустяки, летающая этажерка. Я надеваю очки, перчатки — там, знаешь, очень подробно все происходит, прямо чувствую холод стали на виске, кожаный ремешок шлема — видела, какие у них тогда были ремешки? Из настоящей кожи, наверное — сыромятной, хотя этого слова я никогда не понимал. Руль, ветер… У меня есть помощник, пулеметчик. Только я не вижу его. Я — пилот. Мы поднимаемся в небо. Мы должны поразить цель. Летим. Сначала небо очень чистое, что, в принципе, не очень приятно, засекут же сразу, но, с другой стороны, в такую погоду как-то погибнуть, может, и лучше, а то в туман тоска, да и не видно ни хрена… Но вдруг там, на горизонте, поднимается тяжелая буря, идет черный дым… И почему-то я понимаю, что навстречу гудит целая эскадрилья “мессершмиттов”, хотя их еще не видно… Но они приближаются. И их совершенно ничем нельзя остановить. В жизни у меня никогда такого не было. Ты вдруг враз понимаешь: то, что происходит, — это по-настоящему. Как тебе объяснить? Не туфта, не глюки, не бред — так действительно происходит: война, и хочется проснуться, и не можешь. А больше всего меня беспокоит, что произойдет, когда я досмотрю этот сон до того момента, как увижу их, а они — меня.

 

Глава 5

Уже не он

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Man.doc

— Скажи, чем я тебе плох?

— Ничем, Сергей, ты не плох.

— Но тебе нужен другой мужчина, да?

Они ехали к нему и, выпив по чашке горячего, обжигающего чая — иногда у него можно было разжиться печеньем или ложкой начинающей киснуть сметаны, — без воодушевления и словно исполняя обязанность, целовались.

— Я люблю тебя, — говорил он.

— Это ничего не значит, — отвечала она. — Всего лишь формула, ритуальное обещание. Пушкин уже сказал это.

— И что? Повторить невозможно?

— Пушкин — наше всё. Остальное — обычное эпигонство.

Потом они засыпали. Валентина — позже. Она глядела на спящего чужого ей человека и думала отвлеченно и почти официально, как будто была одета. Думала о том, как с возрастом становится все труднее найти мужчину.

— Я не собирался просто поблудить с тобой, — с горечью говорил Сергей наутро, мешая сахар звенящей ложкой в стакане со щербатым краешком. — Не бойся меня и не бойся рожать. Кому мы будем нужны, кроме наших детей? Государство о нас не позаботится!..

Валентина теперь казалась себе очень старой. В свои почти тридцать.

Шелудивый пес проковылял за окном, ловя взгляды прохожих просящими глазами. Вот и она такая же, сутулится на перекрестке — одинокая женщина, как побитая собака, выгнанная в дождь, сиротливо поджимающая некогда пышный хвост между мосластых лап.

Сквозь степную явь просачивался сон в метро, карта линий, как надоедливая янтра, впивалась в глаза, проникая сквозь веки, а вокруг продолжался свист, и топот, и храп, и издевательский смех, и гортанная речь из вскликов, на незнакомом языке, и только когда она вошла в подъезд, все затихло.

Но она знала, что это еще не конец.

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Tverskaya.doc

Делать стало вдруг нечего. Вечера превратились в яркие дни, дни — в сумрачные утра. Тверская полнилась резким ветром. Он дул в глаза, в ноздри — ни дышать, ни смотреть. Автомобили катили сплошным потоком, по их обтекаемым телам струились огни — лампочки, раскинутые праздничной сеткой над дорогой, яркие вывески, витрины, елки, сверкающие всеми цветами, — одна заслоняет памятник Юрию Долгорукому у красного здания мэрии, другая, как маяк, возвышается в глубине улицы, на Охотном ряду. Огромный плазменный телевизор — бросче любой реальности — приковывает неотрывные взгляды, хлещет рекламой.

— Нет. И всё. Тут, — чеканила Валентина, с ненавистью глядя в слепую морду телевизора.

— Да! — воскликнул Сергей, схватил ее за плечи и развернул к себе. — Пожалуйста, да!..

Так уже четверть часа, а может быть — больше, они шли вниз по улице, останавливались, возобновляли движение, отставая, догоняя друг друга — направлялись в воронку площади, где, как в калейдоскопе, закручивались и огни, и автомобили, и елки.

Они скандалили. Орали. В шуме улицы было почти не слышно, глухо, как в одеяле.

Прохожие не оборачивались на парочку — здесь все время кто-то визжит, выделывается, поет, играет на странных музыкальных инструментах, выясняет отношения, плачет, хохочет.

— Все из-за квартиры, да? — закричал он, оглохший в автомобильном чаду. — Из-за того, что у меня нет квартиры? Так?

— Нет!..

— Тогда почему?

— А хоть бы из-за квартиры — мало? — заорала она. — Я куда должна? Что ты мне предлагаешь?

— Дура! Я предлагаю тебе жизнь. Я себя тебе предлагаю. Я предлагаю тебе единственного мужчину твоей жизни, который будет любить тебя, когда ты состаришься.

— Отстань!

— Обойдешься. Ты не можешь меня послать.

— Могу.

— Не будешь спать со мной — значит, будем встречаться в кафе.

Он схватил ее за руку — она вырывалась, он был сильнее, и, смеясь и плача от невозможной глупости происходящего, они шли рядом.

— Отпусти, больно!

Он втащил ее во двор, где дома стояли со сквозными подъездами.

— Заперто.

Они не глядели друг на друга. Он рванул дверь, поддалась: замок с той стороны слетел с дряхлых петель. Маленькая клетушка, дверь на лестничную площадку, закут, где останавливаются лифты. Со стен лупится краска, ветвятся причудливые кракелюры.

Он швырнул ее в эту коробку, привалил к стене и рванул короткую синюю курточку — коротко клацнули кнопки.

— По… послушай, — проговорил он ей в ухо, тихо, заикаясь, переводя дыхание. — А давай у нас с тобой будет сын? Мне нужен сын. И я хочу твоего молока — просто попробовать на язык. Слышишь? Твоего молока...

C:\Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum

Theend.doc

По вторникам Лотта Мощенская собирала в своем доме салон. Чтобы быть в центре всего, она устраивала у себя вертепы. В комнатушку набивалось — насардинивалось, как выражался Виталий, — несусветное количество народу. Бородатые люди, которых никто не звал и не знал, но которые всегда являются, бродили по коридору, пуская дым из волосатых ноздрей, и занимали по целым часам ванную и туалет. Лотта не удовлетворялась одними только искусствоведами — она требовала актеров и литераторов, и таковые доставлялись ей во множестве. Все они были тщеславны до полного невероятия и то и дело прожигали свитера и диваны неосторожной искрой. Произведений их нигде нельзя было прочесть, кроме как на убогих сайтах в Интернете.

Говорили обо всем сразу: о скором конце ислама, о постмодернизме и о том, что надо, надо ему уже наконец противопоставить что-нибудь стоящее, о пользе разделения России на несчетное количество независимых субъектов и об упразднении женщин. Все соглашались во мнении, что женщины уже совершенно никому не нужны и, как только наука наконец насобачится воспроизводить клонов в пробирках, женщины отпадут как ненужный пережиток эволюции. Лотта внимала всему с восторгом.