Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2004)

• Название: Новый Мир ( № 8 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Все возрастающие сложность и специфичность каждого вида музыки не оставляют в настоящее время даже такого, формального, пути к объединению. Бесконечный каскад исполнительских-композиторских школ, техник сочинения, самостоятельных типов-жанров музыки отлично укладывается в постмодернистскую картину мира-хаоса и катастрофы; традиция, служившая идее гармонии, все больше видится инструментом звуковой дезориентации. Музыканты живут словно в непрерывном звуковом стрессе, в огромном потоке музыки, словно отрицающем какую-либо духовную значимость звука. Но существуют еще редкие моменты звуковой чистоты и ясности, моменты гармонии, собирающие человека в единое целое, — и это подлинное чудо наших дней...

Профессор Парижского университета (Universitet Paris IX) Егор Резников проводит каждой осенью в Московской консерватории свой традиционный курс “пения в чистом строе” (исполнения традиционных христианских песнопений V — XII веков). Осенью 2002 года профессор Парижской консерватории Мишель Левинас делился со студентами консерватории своим опытом сочинения в принципах так называемой “спектральной школы”, влиятельного композиторского направления, возникшего во Франции во второй половине века XX. Двое парижан вряд ли даже слышали друг о друге. Тем большее потрясение испытываешь, обнаруживая, сколь близким путем идут люди, создавшие на первый взгляд совершенно противоположные “музыки”.

Благодаря рок- и поп-музыкантам звуковой образ так называемого “григорианского хорала” известен сегодня даже тем, кто не интересуется собственно старинной музыкой2. Монотонный перебор ноток, складывающийся в бесконечную череду попевок, кружащихся возле основного тона, их однообразный ровный ритм с одинаковыми замедлениями в конце, общее ощущение звукового мельтешения при быстром темпе или, наоборот, невероятной заунывности при медленном... Унисон хора или одноголосие солиста, при всей изощренности интонаций так и требующие гармонии. Объясняя себе все это необходимостью молитвенного сосредоточения — следствием религиозного аскетизма — или какой угодно другой причиной, все же до конца не можешь примириться с тем, что эти безрадостные звуки существовали в превосходящих всякое воображение храмовых интерьерах высокой готики, — то есть с тем, что столько веков не рождались в Европе мастера-певчие, способные придать молитве хоть какую-то звуковую выразительность...

Пение Егора Резникова при первом же знакомстве поражает и привлекает своей несхожестью с вышеописанным стереотипом, да и с какими-либо стереотипами вообще3. Голос солиста, медленно выпевающий слова молитв с необычным вроде бы для хорала интонированием, сопровождает неведомо откуда взявшаяся полнозвучная гармония отзвуков (?), призвуков (?), не очень похожая на обычное эхо при пении в храме. Кто-то вспоминает горловое пение, кто-то индийскую рагу, кто-то удивляется (“При чем здесь птички?”), но все согласны — это, без сомнения, нечто “старинное”.

Сам Егор Данилович называет свое пение “античным”. Под этим словом он понимает представления о музицировании и в целом о мироустройстве, бытовавшие в человеческой культуре и цивилизации вплоть до конца европейского Средневековья. То понимание мира и звука совершенно ушло из нашей цивилизации, и теперь его можно восстановить, лишь практически освоив немногие сохранившиеся еще традиционные типы музыки, такие, как русское обрядовое пение в различных регионах, индийские традиции “дхрупад” и “кхайял”, болгарское пение и молитва суфиев. Постижение же молитвенной традиции христианства невозможно без изучения трудов отцов церкви и философии высокой античности, на которую они опирались; “Читайте Платона!” — всегда призывает Резников. В результате этой огромной многолетней работы появилась его уникальная концепция. Егор Данилович Резников — мастер в античном смысле этого слова: музыкальный учитель и воспитатель, он не только проник в тайны пения в “чистом строе”, но и продолжает традицию в своих учениках4.

Восстановление старого пения, по Резникову, начинается с самых основ музыки — собственно звука. Звук, которым он поет и которому учит, должно перестать понимать как “ноту” — это именно звук: ровный, лишенный привычной “вокальности” и “эстетичности”, заученной тембральной окрашенности, уже и не замечаемого тобой напряжения. Когда добиваешься этого сколь естественного, столь и трудного звука, в нем начинают доминировать качества, ранее почти не замечаемые, и прежде всего самое яркое из них — так называемый “обертоновый спектр” звука, та самая необыкновенная гармония, что слышна в пении Егора Резникова5.

Звук, поющийся “правильно”, то есть естественно и долго, не представляет собою нерасчлененности — это множество действительно звучащих, сочетающихся друг с другом звуков. Впрочем, это возможно услышать лишь “тонким слухом”, который современное человечество почти повсеместно утратило. Воспитание такого слуха в своих учениках — первая цель Егора Резникова. Час за часом, день за днем и год за годом, с неистощимым добрым терпением и неколебимой волей он приучает участников своих семинаров к настоящему музыкальному созерцанию — ведь только при погружении в звук, при ощущении звука в своем теле, а не только в гортани, при отказе от постоянной рефлексии приходит понимание звука как реальности “невидимого мира”.

Момент открытия “тонкого слуха” как момент возникновения новых возможностей восприятия стал для меня, как и для многих учеников Резникова, замечательным жизненным событием. Откровение вселенной “просто” звука, все более высокие уровни которого учит слышать и ощущать в своем теле мастер, было подлинной музыкальной инициацией, столь же важной, как и мое собственно первое “музыкальное рождение” в осознании/ощущении значимости звука. Этот новый опыт раз и навсегда дает твоей жизни некое новое измерение.

Вслушиваясь в записи Резникова, осознаешь, что мастер не просто производит призвуки, а, точно артикулируя поющиеся гласные и согласные (!) и двигаясь (!) в храме, создает определенное звуковое пространство, в котором он тоже “работает”, и что эта “работа” возможна только в одноголосии. Приходит уверенность в том, что принципиально унисонная “высокая” музыка древних молитв была отнюдь не затянувшейся прелюдией к развитию европейской музыки, а самодостаточной культурной традицией, со своими существовавшими реально, а не только в трактатах философов о “музыке сфер” логическими музыкальными системами синтетичной “мелодии-гармонии”. Понимание того, что звук никогда не бывает единичен, начисто уничтожает “проблему монодии”. Пение правильным звуком, в правильных старых строях порождает совершенную гармонию, чьей сущностью является взаимодействие призвуков.

Появление многоголосия в хоралах как стремление озвучить небесную гармонию, выявить “тонкий мир” вызвало катастрофу — его необратимое разрушение. Ведь почти невозможно контролировать гармонию призвуков даже в чистых, совершенных двузвучиях — интервалах, “наверху” вместо гармонии звучит фальшь. Так и видишь: петь становится все невозможней, и, чтобы заглушить ужасные призвуки, вводятся все новые гармонии и сочетания звуков, певцы поют все громче, уже не вслушиваясь в призвуки, и, наконец, приходит к ним блаженная глухота: слышат только то, что поют, невидимый мир исчез и звук стал мертвым и скучным. Как неотвратимо это “кино” напоминает Голдингов “Шпиль”, который строили, уничтожая фундамент храма. Понятны теперь предъявлявшиеся творцам многоголосия обвинения в “музыкальной ереси”...

“Тонкий слух” дает возможность бесконечно тонкого интонирования, так как освобождает нас от гегемонии “равномерно-темперированного” строя. На занятиях Резникова перестают быть математической теорией и становятся звуковой реальностью интервалы чистого, пифагорейского и других старых строев, так как в пределах музыкальной октавы теперь действительно можно услышать бессчетное количество звуков.

Теперь лады старинной музыки, составленные на основе правильных строев, обретают свою эмоциональную и конструктивную идентичность, которую невозможно услышать при обычном темперированном исполнении. Каждый лад, да и каждое песнопение обладают в трактовке мастера неповторимыми звуковыми красками, если угодно, своей собственной акустикой, каждый поющийся им звук — это совершенный в своем роде микрокосм, а сам напев — целый космос сопрягающихся интонаций и их отзвуков. Вслушиваясь в звучания хоралов, которые поет Егор Данилович, начинаешь ощущать, чем был античный “этос” лада: лады обладают индивидуально-определенным эмоциональным воздействием. Чем больше слушаешь их, тем эти воздействия сильнее, а различия в настроениях становятся все отчетливей. Оказывается, что Платон в “Государстве” описывал реальную музыкальную ситуацию, где свои лады есть для войны и для любви, для веселья и скорби, для излечения болезней и для молитв.