Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2010)

• Название: Новый Мир ( № 7 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

«не хоти, не хоти моей головы / будет еще твоей моя голова / сделаешь из нее казан / заживо будешь варить ягнят // дай, дай погулять моей голове / попастись на клевере-мураве / редкие новости пощипать / секс в большом городе посмотреть».

Новая книга Караулова позволяет проследить, как с годами в его порядке слов уменьшается доля случайного; эта книга объемна, разнообразна, живописна, но мне здесь интересно другое — тон голоса. Суховатый, въедливый, какой-то такой скрипучий, отъединяющийся. Вот еще — из давних стихов:

«Бунин говорил: Набоков — / неприятный человек, / а Набоков, мол, что Бунин — / неприятный человек. / <…> И Господь с холма высокого/ им раздаривал покой: левою рукой Набокову, / правой Бунину рукой».

Похвальное желание быть «неприятным человеком».

 

В а л е н т и н  К а т а е в.  Избранные стихотворения. М., «Мир энциклопедий Аванта+»; «Астрель», 2009, 255 стр. («Поэтическая библиотека»).

Первое книжное издание стихов Валентина Катаева (1896 — 1986) осуществлено через двадцать с лишним лет после кончины поэта. Думаю, Валентин Петрович без затруднений мог бы издать свои стихи при жизни — и такое издание стало бы заметным литературным событием, случись оно хоть в 60-е, хоть в 80-е годы. Что его удерживало? Требовательность к себе? Чувство дистанции по отношению к своим великим современникам, так захватывающе воспетым им в «Алмазном венце»?

 В предисловии к книге Вадим Перельмутер пишет: «Он слишком хорошо знал и чувствовал поэтов и поэзию, чтобы переоценивать собственные стихи. Но дорожил ими. В последние свои годы собрал их, перебелил в нескольких блокнотах, кое-что из давнего восстановил по памяти».

Последние стихи датированы 1954 годом. А через десять лет начнется его удивительная новая проза, в которой, можно сказать, растворился его поэтический дар.

Вряд ли сегодня катаевские стихи произведут на  кого-нибудь ошеломляющее впечатление, а все же у старого поэта есть чему поучиться. Бунинская школа. Почти утраченные в нынешнем стихотворстве секреты чистой, избегающей метафор словесной живописи.

«Пока лиман — не слышно зыби, / Но близко море. Вот оно / Уже темнеет на изгибе, / Восточным ветром вспенено! // Все тяжелей машина пышет, / Все чаще ржавой цепи визг, / И все сильнее ветер дышит / В лицо холодной солью брызг».

Это пароход «Тургенев», тот самый — на котором ехали Петя и Павлик.

 

Л е в  Л о с е в. Говорящий попугай. СПб., «Пушкинский фонд», 2009, 40 стр.

На последних стихах ушедшего поэта всегда лежит отблеск какого-то особого, укрупненного, подытоживающего смысла.

Лев Лосев в русском стихе видится фигурой героической — это Улисс, язвительный насмешник, спорщик, мастер перевоплощений, безупречный стрелок, видящий за любыми фасадами и декорациями нутро и изнанку. И в своей прощальной, им самим собранной тоненькой книжке он все тот же — «горбатый призрак, северный, сохатый, / с еврейским профилем и жидкой бородой».

В основном корпусе книги всего 24 небольших стихотворения, очень разных и очень «лосевских»: не то чтобы требующих литературоведческого комментария, но очевидно на такой комментарий напрашивающихся.

«А вот и блага: табуретка, кровать, с попугаем клетка. / Старческий зрак попугая мутным презреньем набряк. / Попугай говорящий, но говорящий редко, / только по-русски и только одно: „Дур-р-рак”».

Книга дополнена несколькими стихотворениями, написанными незадолго до смерти.

Последнее из них — «С детства» — привожу полностью.

«Кошмаром арзамасским, нет, московским, / нет, питерским распластанный ничком, / он думает, но только костным мозгом, / разжиженным от страха мозжечком. // Ребенку жалко собственного тела, / слезинок, глазок, пальчиков, ногтей. / Он чувствует природу беспредела / природы, зачищающей людей. // Проходят годы. В полном камуфляже / приходит Август кончить старика, / но бывший мальчик не дрожит и даже / чему-то улыбается слегка».

 

И г о р ь  М е л а м е д. Воздаяние. М., «Воймега», 2010, 120 стр.

Сто с небольшим страниц содержат, во-первых, собственно новую книгу «Воздаяние» (1998 — 2008) и, во-вторых, избранные стихи из прежних книг (1983 — 1998), большей частью в новых редакциях.

О стихах Игоря Меламеда так и напрашивается банальное, но верное — «дышат почва и судьба».

С неизбежным вопросом — а не кончается ли здесь искусство? Все же не кончается — несмотря на поразительный ригоризм автора, твердо ограничивающего себя классическим каноном стиха и религиозно-мартирологической темой (едва ли не каждое стихотворение если и не имеет прямого посвящения, то все равно так или иначе связано с памятью об ушедших).

«Вот нам любовь казалась раем, / но мы друг друга покидаем, / как дым уходит от огня. / И лишь в объятьях скорби смертной / мы молим: „Боже милосердный, / прости меня, спаси меня!” // И в час лишенья, в час крушенья / слетает ангел утешенья / и шепчет, отгоняя страх: / все, что не стоит разрушенья, познает счастье воскрешенья / и прорастет в иных мирах».

Даже в этих риторических стихах поэт остается поэтом: чеканный слог, богатый звукоряд, скупой, но выразительный образ. Можно не разделять его веру, но трудно не проникнуться его скорбью и надеждой.

«Тебе уже не страшно, мой родной. / Тебе уже не больно, мой хороший. / Теперь ты там в компании одной / с Ириной, и Мариной, и Алешей. // Там вечный праздник празднуете вы. / Ты пьешь вино с Наташею и Женей. / Теперь ты жив, а мы еще мертвы / для жизни вожделенной и блаженной».

 

К о н с т а н т и н  Р у б а х и н. Самовывоз. М., «Русский Гулливер», 2009, 96 стр.

Александр Жолковский ввел в литературоведческий, а стало быть, и критический обиход понятие (ничуть не негативное) «плохопись», оно вполне приложимо к письму Константина Рубахина — нарочито пренебрегающему правилами прилежной версификации, но при этом не ставящему себе никаких специальных задач авангардизма.

«внутри их спины вылижет консьержка, / пока, перебирая сверху вниз / в тоннеле шахты этажи, как четки, / спускаться шкафом будет на веревке лифт. // фанере этой не особо веря, / в нее, как в лодку не свою войдя, / сожмутся вместе гости, чтобы двери / одна другой нащупали себя».

По-моему, это превосходно. Здесь и отчетливая «раскадровка» (к слову, Константин — достаточно известный фоторепортер и фотохудожник), и — главное — передается то внутреннее напряжение, которое заставляет меня («лирического героя») фиксировать эти замедленные кадры.

Таких локальных удач в книжке немало.

«поезд стоит под городом ржава / на полпути к курску. / в окнах лестницы и фонари. / проезжающий этой державой / рад любому населенному пункту, / как свету из-под двери».

Все же поэтическая оптика Константина Рубахина местами кажется мне недостаточно прозрачной.

Обращают на себя внимание «странные» поэмы «Зима» и «Порядок действий»; на последней более или менее подробно останавливается в предисловии Данила Давыдов.

 

Л а р и с а  Щ и г о л ь. Вариант сюжета. СПб., «Алетейя», 2009, 176 стр.

Заметную (полста с лишним страниц убористого текста) часть книги составляет послесловие Юрия Малецкого (первоначально появившееся как эссе в «Континенте», № 2 за 2008 год), уже само по себе чрезвычайно интересное, познавательное и поучительное. Естественно, Малецкий пишет о своем личном — углубленном и чутком — вчитывании в стихи Ларисы Щиголь (причем не только и не столько из корпуса новой книжки), выделяя в первую голову близкие ему, так сказать, экзистенциальные мотивы и несколько притушевывая иные черты. То есть лиризм Ларисы Щиголь и впрямь, как говорится, танцует от «бездны на краю», но для меня, помимо прочего, существенно и симпатично еще и то, что на этом самом краю у нее вытанцовываются и мрачноватая ирония, и бодрый сарказм, и литературное хулиганство.

«В белый свет, как в копеечку, / Вылетела — живу: / Держит меня, уклеечку, / Удочка на плаву. <…> Милый ты мой, доверчивый, / Вся-то я — на слуху: / Ты уж не переперчивай / Будущую уху».

«Это уже не имеет значения, / Плыли мы по или против течения; / Трупы равно и друзей, и врагов / Тянутся мимо пустых берегов. // Но, как с утопшей собаки блохи, / Мы пережили конец эпохи».

«Нет, я не дама, да, не дама — / Нипочему. / И даже мужику не дам, а / Сама возьму».

«А не кури. А не сори. / А не живи по лжи. / Чужое слово? Не бери, / На место положи. // А если взял, так уж держи, / Не отдавай другим. / И свет гаси. И не лежи, / Когда играют гимн. // А если лег, так уж не встань, / Совсем и никогда — / Не будешь брать чужую дрянь — / Слова и города».