Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2008)

• Название: Новый Мир ( № 7 2008)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Линия перемены дат

*      *

*

О свете закатном, о небе большом, о жизни у самого края —

как в черную заводь входить нагишом, в запретные игры играя.

Кувшиночьи стебли, цепляясь к ногам, шнуруют слоистые воды…

Я даже любимым своим не отдам привольно текущей свободы.

На теплом холме — зацветающий сад и графского дома колонны,

но жарко ключи ледяные кипят, лаская холодное лоно.

Камыш разливается по берегам, звезда обжигает живая,

но крепнет вдали жизнерадостный гам, петардами тишь прошивая.

К катарсису клонит лягушечий хор, свистит филомела в малине,

и бедную свадьбу снимает в упор какой-то залетный Феллини.

Сегодня суббота — гуляет народ, в питье проявляя сноровку.

Невеста стоит у заветных ворот, уже распуская шнуровку,

и счастье саднящим медовым комком в гортани мешает дыханью.

Когда это было и где этот дом и черной реки колыханье?

Жужжит и тревожит чужое кино про дурочку в платьишке белом,

и рвутся петарды, а дальше — темно, и мгла заросла чистотелом.

 

*      *

*

Тишина выпрямляет слух, ночь шлифует оптику взгляда,

ртутной дрожью Иакова беззвездно гудит листва,

на развилке корявой яблони тихо бубнит дриада,

рассекают воздух полночные существа.

Я лицом к лицу с изнанкой судьбы, и если

не бояться тайных подсказок, стрелок, примет,

так легко дрейфовать рекой, где утерянные воскресли,

а утраты не в счет, потому что их просто нет.

Получаешь подарок — но сразу чужого хочется,

ждешь награды обещанной совсем в другой стороне.

Честно выслуженная Рахиль, последнее одиночество —

как ты колешься, жжешься, как не даешься мне!

*      *

*

Не штопается, не клеится, не латается —

горячий узор не липнет к такой канве —

ползет под пальцами, клочьями разлетается…

Кропит муравьиный дождь по сырой траве,

ветродуй, налетающий с четырех сторон света,

лопасти привинчивает к моей голове…

Окурки прошлогодние в банке — плохая примета,

переживший зиму фонарик физалиса гол и слеп.

У меня в подвздошье застряло чужое лето,

я сижу в продувном переходе, прошу на хлеб.

После жизни осталась хитиновая оболочка,

а душа ушла, и оттиск ее нелеп,

будто здесь спала на глине чужая дочка,

хиппующая куколка, играющая в ку-ку,

все закатывающая в асфальт — ни зернышка, ни листочка…

Я нашла ответ, но, кажется, не в строку —

если нет души, кто же корку пробить пытается

навстречу потустороннему сквозняку?

 

*      *

*

Кустится крапива,

и птаха невзрачная свищет.

Душа терпелива

и маленьких радостей ищет

в отсутствие прочих,

в неявные смыслы вникая.

Ну, разве что к ночи

накатит тоска городская.

В герметике сада —

свои потаенные лазы,

и помнить не надо,

какие на свете алмазы

сияли мне прежде,

поскольку отчетливо знаю —

из атомов тех же

составлена сажа печная.

А в полночь в лицо

брызжет небо, что пена морская,

как шелк сквозь кольцо,

синий свет сквозь меня пропуская,

и выучкой сольной

грозит педагог терпеливый

душе подневольной,

безвольной, привольной, счастливой.

*      *

*

Что делать? Разбить стекло и плыть, плыть

по пустому небу, южному ветру и, может быть,

достичь не херувимских стран — а себя самой.

(Я оставлю тебе телефон стекольщика, милый мой.)

Сквозь новую жизнь разглядишь в бронированное окно —

свивают Парки облачное волокно,

в нем гуляет эхо, живой огонь, что давно погас, —

я теперь идеальный газ.

Я теперь идеальный образ (можно как файл хранить,

в корзину выбросить, кодировку переменить,

вытащить на рабочий стол или совсем стереть) —

и уже не боюсь стареть.

Но, растворившись в небе — в физических формулах — или в Сети,

так и буду плутать, не зная конца пути,

пока не пойму, что увидел во мне Другой.

(Ты вызовешь, наконец, стекольщика, дорогой?)

 

*      *

*

Запретные слабости, запретные сладости словаря,

леденцовые дерзости за щекой — не по возрасту, не по чину.

Вкус щекотный фантомнее мыльного пузыря,

так смакуют фонему, поэму, гемму — но не мужчину.

Или радости картографии — цепко сканирующий взгляд,

гидрология вен, голубые ручьи под кожей,

вдоль спины, меж лопаток — линия перемены дат,

позвоночный рельеф, с гористым пейзажем схожий.

Одиссея духа (зачеркнуто), ментальности (стерто), лучше скажу — души

невзрослеющей девочки, бегущей греха и скверны.

Но тебе мои игры без правил — нехороши,

и признанья — приторны, и одежды — несоразмерны.

Оттого навстречу воде, вздымающейся ребром,

с инфракрасными искрами в зеленом стекле прибоя,

ты глядишь набычась — как остров, как волнолом,

ощутимо прям в желании быть собою,

утвердиться в плоскости, выпустить якоря,

финал, беззащитно открытый, сжимая в точку, —

и, проникший мой свет сгустив до плотности янтаря,

исключить утечку сквозь бренную оболочку.

Дизелятник

Огненно-рыжая шевелюра следователя в полумраке камеры, казалось, светилась даже сильнее, чем пыльная тусклая лампочка в углу потолка. Шершавые стены, выкрашенные темно-зеленой краской, сгущали сумрак. Пространство концентрировалось на листке дешевой желтой бумаги, которую он положил на стол.

— Вот. Протокол о твоем задержании милицией. Подписывай.

Больше всего следователь походил на клоуна Клепу из “АБВГДейки”. Маленькое треугольное лицо под копной различить было уже сложно.

— Меня не задерживали, товарищ капитан. Я сам пришел.

— Как не задерживали? Что ты мне втираешь, солдат? Вот: “Задержан нарядом милиции на Белорусском вокзале…”

— Я не был на Белорусском вокзале. — Я пододвинул бумажку, прочитал. В ней стояла фамилия какого-то Денежкина, рядового.

— Это не моя фамилия. Моя фамилия Бабченко. И я — старший сержант.

— Да? — Он взял лист, уткнулся в него взглядом. — Да, правда…

Не твоя.

Взяли меня утром этого же дня, в комендатуре, куда я пришел отметить отпускной билет. Отпуск получил благодаря старшине — у меня умер отец, и он выбил мне десять дней. Сразу с самолета я поехал в крематорий, в кирзачах и форме. Успел как раз к моменту, когда гроб с отцом опускали в печь. От жара под китель заползали вши.

Вечером обострилась дизентерия. В полку дристали все, но там постоянное напряжение не позволяло организму сломаться окончательно. Дома же открылось сильное кровотечение. Когда я в очередной раз забрызгал туалет кровью до потолка, мама вызвала “скорую”. Последняя стадия острой инфекционной дизентерии. На кишках уже образовались бутоны язв. Срочная госпитализация. Перемыть все с хлоркой и никого не впускать.

В больнице я пролежал всего сутки. И хотя она больше походила на следственный изолятор — решетки на окнах, металлические двери, охрана, выход в город строго запрещен, инфекция и отдельный сортир на каждую палату, — но я умудрился сбежать по поддельному пропуску одного выздоравливающего. Прошел посты охраны, сиганул через забор и свинтил.