Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2006)

• Название: Новый Мир ( № 7 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Мнительности, тем более болезненной, на самом деле здесь не было никакой. С возмущения войск начались и испанская, и неаполитанская революции, и там эти возмущения были хорошо организованы заговорщиками и отнюдь не стихийны. Прекрасно зная русских солдат вообще и Семеновский гвардейский полк в частности, Александр не мог не понимать, что форма возмущения для русских солдат, тем более для гвардейцев, была необычной и, следовательно, за их действиями просматривается направляющая рука. И наконец, только Шильдер упоминает о подметном письме, от имени семеновцев подброшенном в лейб-гвардии Преображенский полк, с призывом присоединяться к восстанию. Другие историки, описывая Семеновский бунт, о письме не вспоминают. А между тем письмо это было хорошо известно Александру уже 28 октября 1820 года. Письмо было составлено очень грамотно, книжно, явно не солдатом, а европейски образованным человеком. И человеком этим оказался (если верить следствию) бывший семеновец, в начале царствования весьма обласканный Александром «свободомысл» Василий Назарович Каразин, арестованный и впоследствии сосланный. Измена когда-то близкого человека больно ранила Александра. «Переписка о Семеновском деле, напечатанная в „Русском архиве” (1875, № 3, 5 — 8, 12), — отмечает через полвека современник этих событий П. А. Вяземский, — убеждает нас, что сей бунт был не просто солдатский»56.

Еще до возвращения с Конгресса в Россию Императору была доставлена служебная записка начальника штаба гвардейского корпуса А. Х. Бенкендорфа, в которой назывались десятки имен членов русского тайного общества, поставившего себе целью свержение монархии и ликвидацию традиционной государственности в России. Среди заговорщиков были представители самых знатных фамилий, люди, облеченные властью и связанные воинской и дворянской присягой. Причин не доверять верному генералу не было, и бунт 14 декабря подтвердил правильность его донесения. Как только 24 мая 1821 года царь вернулся в Царское Село, ему была доставлена записка коман­дира гвардейского корпуса князя Иллариона Васильчикова, в которой о заговоре говорилось еще детальней и подробней. Вызванный Императором, генерал услышал странные в таких обстоятельствах слова: «Мой дорогой Васильчиков, Вы, служивший мне с самого начала моего царствования, Вы знаете, что я разделял и поощрял эти иллюзии. Не мне подобает карать» (цит. по кн.: Шильдер Н. К. Император Александр I... Т. 4, стр. 471; перевод с французского).

И действительно, Государь не осудил никого из заговорщиков. Оставаясь на высоте христианского великодушия, он старался не карать, но обогнать их в преобразовании русской жизни; не наказать, но просветить членов тайных обществ тем светом Истины и Любви, который сиял в нем самом. Он изучил сам и послал в 1822 или 1823 году для изучения великому князю Константину Павловичу устав Союза благоденствия, желая лучше понять, что заговорщики думают преобразовать в России57. Но, поступая так, он отнюдь не заблуждался в отношении противогосударственной деятельности революционеров. «Есть слухи, — писал Император в записке, относящейся, по всей видимости, к 1824 году и найденной среди его бумаг уже после воцарения Николая Павловича, — что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или по крайней мере сильно уже разливается, и между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют притом секретных миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, Раевский, Киселев, Михаил Орлов, граф Гурьев, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковых командиров, сверх того большая часть штаб- и обер-офицеров»58.

Теперь мы прекрасно знаем, что в России тайные дворянские революционные общества существовали с 1816 года, что большинство из них действительно вдохновлялись масонами-иллюминатами, итальянскими карбонариями и греческими гетеристами, что в их руководство на самом деле входили отпрыски лучших семей России и преобразования ими намечались самые радикальные, вполне в революционном французском духе 1789 — 1793 годов, вкупе с планами убийства Государя и всего царского рода. Но возбудить к возмущению армию и народ заговорщики предполагали указанием на те действительные страшные язвы русской жизни, которые в первую очередь военными поселениями пытался исцелить Император Александр Павлович.

Через много лет после возмущения 14 декабря 1825 года на Сенатской площади один из декабристов, тогда капитан-лейтенант восьмого флотского экипажа, Николай Александрович Бестужев, вспоминал, что сразу же после принесения столичной гвардией присяги Константину 27 ноября он с братом Александром и Рылеев «решились все трое идти ночью по городу, останавливать каждого солдата, останавливаться у каждого часового и передавать им словесно, что их обманули, не показав завещания покойного царя (Александ­ра I. — А. З. ), в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15-ти лет солдатская служба». «Нельзя представить жадности, с какою слушали солдаты; нельзя изъяснить быстроты, с какою разнеслись наши слова по войскам; на другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом», — добавляет Бестужев59.

Истинной трагедией России было то, что недовольные существовавшим порядком вещей жаждали революции, мгновенного изменения жизни и совершенно не были готовы и не понимали по необходимости медленных преобразований гражданского и духовного строя огромной и косной страны. Консерваторы же, которых в русском, как и в любом, обществе было большинство и среди которых были столь блестящие и образованные люди, как историк Карамзин или адмирал Мордвинов, с неприязнью и страхом смотрели на любые новшества, будь то закон о вольных хлебопашцах, военные поселения, польская конституция или распространение Писания на русском языке. Царь в их представлении должен был быть не преобразователем жизни, но хранителем отеческих устоев. «Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой <…> Новости ведут к новостям и благоприятствуют необузданностям произвола», — выражал общее мнение консерваторов Карамзин60.

Бунт в Семеновском полку Александр пережил крайне болезненно и, наказав виновных (впрочем, по меркам ХХ века, крайне мягко), усиленно продолжил работу по расширению военных поселений и религиозному просвещению общества. Но чем дальше, тем больше Император был вынужден планировать свои преобразования в глубокой тайне, доверять их только узкому кругу близких к нему лично друзей. И только эти близкие люди, знавшие и понимавшие Александра, оставались, несмотря на все превратности жизни, преданными его сотрудниками, вдохновленными широтой и глубиной его устрем­лений. В гражданских реформах его опорой был в первую очередь Аракчеев, а вслед за ним Новосильцев и Кочубей. Преобразования в духовной сфере осуществлял «не подданный, а друг» — князь А. Н. Голицын и бесконечно почитаемый и царем и Голицыным епископ (позднее — митрополит) Филарет (Дроздов).

Описывая атмосферу конца Александрова царствования, С. Г. Пушкарев замечает: «Мрачная и тусклая фигура гатчинского капрала Аракчеева окончательно заслонила от России некогда светлый облик Александра Благословенного. Он окончил свои дни в далеком Таганроге в полном моральном отчуждении от русского общества и атмосфере всеобщего разочарования и недовольства, а то и прямой враждебности»61. И это весьма точная характеристика если не фигур, то общественных настроений. Но самое поразительное, что никаких объективных причин для такой ненависти к Благословенному в последние годы его царствования не было. Реформы Александра, и в первую очередь создание военных поселений, вовсе не были маниловщиной. К концу его царствования на режим военных поселений была переведена треть русской армии. Четверть миллиона солдат была обустроена, просвещена, соединена с семьями, обеспечена медицинской помощью, обучена новейшим приемам агротехники. Национальные и религиозные меньшинства Империи пользовались свободой, Польша, Финляндия и Бессарабия действовали в рамках локальных конституционных хартий, и была готова уже хартия для всей России. Для Александрова царствования была в высшей степени характерна исключительная национальная и религиозная терпимость, отсутствие какого-либо чванства перед нерусскими народами и неправославными исповеданиями. Вручая бриллиантовый фермуар сестре генерала Рудзевича — крымского татарина, мусульманина, Александр объяснял своим адъютантам: «Я не различаю ни дворян, ни разночинцев, ни бедных, ни богатых; мне все равны, если служат хорошо. Рудзевич татарин, но мне дороже, чем иной столбовой дворянин»62.

Никогда ни до, ни после Александра до самого конца абсолютизма в России люди не ощущали себя так свободно и так безопасно, как при Благословенном Императоре. Будущие декабристы действовали практически совершенно открыто, и Царь не пресекал их «тайной» политической деятельности, наказывая за бунты, но не за слова и писания. Цензура практически была отменена уставом 1804 года, иностранная литература ввозилась в Россию невозбранно, правила въезда и выезда граждан и иностранцев, учеба русских за границей и учеба иностранцами русских в России были упрощены до предела. Писали и читали что угодно. Даже консерваторы, противники Александровой политики — тот же Карамзин — позволяли себе писать самодержавному Царю в резко критическом тоне. За 25 лет Александрова царствования свободное и открытое выражение мыслей сделалось привычкою, его перестали замечать как нечто вполне естественное, как дыхание.